года назад. Никогда не болей, бабý. Такой судьбы никому не пожелаешь. Я и ем здесь, и сплю, и моюсь, и говорю, и молюсь, и плачу, и испражняюсь. За что Господь так меня покарал?
Ман взглянул на Рашида. Вид у него был сокрушенный, раздавленный.
– Рашид! – вскричал старик.
– Да, пхупха-джан.
– Ее мать, – он кивнул на свою дочку, – заботилась о твоем отце, когда он болел. А сейчас он меня даже не навещает – с тех самых пор, как у тебя появилась мачеха. Раньше, бывало, иду я мимо их дома… двенадцать лет тому назад… а они меня на чай зовут. Потом навещали часто. А теперь только ты и приходишь. Я слышал, Вилайят-сахиб приезжал, но ко мне не зашел.
– Вилайят-сахиб ни к кому не заходит, пхупха-джан.
– Что ты сказал?
– Говорю, он ни к кому не заходит.
– Ну да. А отец твой? Ты не обижайся, я ж не тебя ругаю.
– Конечно-конечно, я понимаю, – сказал Рашид. – Отец не прав. Я не говорю, что он прав. – Он медленно покачал головой и опустил глаза. Потом добавил: – И я не обижаюсь. Надо всегда прямо говорить, что думаешь. Прости, что так вышло. Я всегда готов тебя выслушать. Это правильно.
– Зайди ко мне еще разок перед отъездом… Как у тебя дела в Брахмпуре?
– Очень хорошо, – заверил его Рашид, пусть это и не вполне соответствовало истине. – Я даю уроки, на жизнь мне хватает. Я в хорошей форме. Вот, принес тебе гостинец – конфеты.
– Конфеты?
– Да, сладости. Передам их ей. – Женщине Рашид сказал: – Они желудку не навредят, легко перевариваются, но больше одной-двух за раз не давайте. – Он вновь обратился к старику: – Ну, я пошел, пхупха-джан.
– Добрый ты человек!
– В Сагале нетрудно заслужить это звание, – заметил Рашид.
Старик посмеялся и наконец выдавил:
– Да уж!
Рашид встал и направился к выходу, Ман пошел за ним.
Дочь старика со сдержанным теплом сказала им вслед:
– То, что вы делаете, возвращает нам веру в добрых людей.
Когда они вышли со двора, Ман услышал, как Рашид пробурчал себе под нос:
– А то, что делают с вами добрые люди, заставляет меня усомниться в Боге.
10.15
Покидая Сагал, они прошли мимо небольшой площади перед мечетью. Там собрались и стояли, беседуя друг с другом, человек десять старейшин, в основном бородатых, включая того мужчину, которого они встретили по дороге к дому старика. Рашид узнал в толпе еще двух его братьев, но в сумерках не разглядел выражения их лиц. А все они, как вскоре выяснилось, смотрели прямо на него и настроены были враждебно. Несколько секунд они молча оглядывали его с ног до головы, и Ман, в белых штанах и сорочке, тоже попал под их внимательный осмотр.
– Пришел, значит, – слегка насмешливым тоном произнес один из старейшин.
– Пришел, – ответил Рашид прохладным тоном, даже не использовав подобающего уважительного обращения к человеку, который с ним заговорил.
– Смотрю, не очень торопился.
– Да, кое-какие дела требуют времени.
– То есть ты сидел и тратил дневное время на пустую болтовню, вместо того чтобы пойти в мечеть и совершить намаз, – сказал другой старейшина (тот, которого они недавно встретили на улице).
Вообще-то так оно и было: Рашид увлекся беседой со стариком и даже не услышал вечерний зов муэдзина.
– Да, – сердито ответил он, – вы совершенно правы.
Рашида вывело из себя, что эти люди накинулись на него без всякой причины, лишь из желания его позлить да понасмешничать. Плевать они хотели, посещает ли он мечеть. «Они просто мне завидуют, – подумал Рашид, – потому что я молод и уже кое-чего добился в жизни. Их пугают мои убеждения – за коммуниста меня приняли. А больше всего их раздражает моя связь с человеком, чье жалкое существование служит им вечным упреком».
Высокий кряжистый мужчина воззрился на Рашида.
– Кого ты с собой привел? – спросил он, указав на Мана. – Может, соблаговолишь нас познакомить? Тогда мы сможем узнать, с кем водит дружбу наш мауляна-сахиб, и сделать выводы.
Из-за оранжевой курты, в которой Ман был в день приезда, по деревне прошел слух, что он индуистский святой.
– Не вижу смысла, – ответил Рашид. – Он мой друг, вот и все. Друзей я знакомлю с друзьями.
Ман хотел сделать шаг вперед и встать рядом с Рашидом, но тот жестом осадил его и велел не лезть на рожон.
– Изволит ли мауляна-сахиб совершить завтра утренний намаз в мечети Дебарии? Как мы поняли, сахиб утром любит поспать подольше и на жертвы идти не готов, – сказал кряжистый.
– Я сам решаю, когда мне совершать намазы! – запальчиво ответил Рашид.
– Вот, значит, какую манеру взял, – сказал еще кто-то.
– Слушайте, – прошипел доведенный до белого каления Рашид, – если кто-то хочет обсудить мои манеры, пусть приходит ко мне домой – там мы поговорим и решим, у кого манеры лучше. Что же касается того, кто живет более праведной жизнью и у кого вера крепче, так это обществу прекрасно известно. Да что обществу! Даже дети знают о сомнительном образе жизни некоторых особо пунктуальных и набожных господ. – Он обвел рукой стоявших полукругом бородачей. – Если б была на свете справедливость, даже суды…
– Слушать надо не общество, не детей и не судей, а одного только Всевышнего! – закричал какой-то старик, грозя Рашиду пальцем.
– С этим утверждением я бы поспорил, – резко возразил ему Рашид.
– Иблис[27] тоже спорил, прежде чем был низвергнут с небес!
– Как и остальные ангелы, – в ярости ответил Рашид, – и вообще все остальные!
– Считаете себя ангелом, мауляна-сахиб? – ядовито спросил его старик.
– А вы считаете меня Иблисом? – заорал Рашид.
Вдруг он понял, что пора заканчивать: спор зашел слишком далеко. Все-таки нельзя так разговаривать со старшими, какими бы ханжами, завистниками и зашоренными ретроградами они ни были. Еще он подумал, как может выглядеть эта сцена в глазах Мана, в каком дурном свете он выставляет перед учеником себя и свою религию.
И опять эта пульсирующая, распирающая боль в голове… Он шагнул вперед – на пути у него стояло несколько человек, – и люди расступились.
– Уже поздно, – сказал Рашид. – Простите. Нам нужно идти. Что ж, еще увидимся… Тогда и поговорим. – Он прошел сквозь разомкнутый полукруг, Ман двинулся следом.
– Похоже, мы и «кхуда хафиз» от него не услышим, – язвительно бросил кто-то им в спину.
– Да, кхуда хафиз, храни Господь и вас, – сердито пробормотал Рашид, не оборачиваясь.
10.16
Хотя Дебарию и Сагал разделяла по меньшей мере миля, слухи и молва распространялись между ними так, как если бы это была одна деревня, то