Читать интересную книгу Горячая верста - Иван Дроздов

И что ж: был свой резон в опасениях экономистов. Стан хоть и пошел, но не с той резвостью, какую от него ожидали.

«Ну, а если подведет твой стан, если он и через месяц, через год будет выдавать только половину?.. Что ж тогда прикажете делать, академик Фомин?.. Может быть, тогда вы предложите правительству рядом с вашим поставить ещё один стан — такой же?.. Но вы хорошо знаете, каких он средств потребует от народа?.. Это ведь вы сказали в интервью корреспондентам: «Да, стан дорогой, очень дорогой. За те деньги, которые пошли на его постройку, можно на пустыре поставить большой современный город». Или не вам принадлежат эти слова?.. Помнится, вы тогда сказали и другое: «За четыре–пять лет работы стан полностью окупит себя». Ну вот, все вы помните, все это вы заявляли перед целым миром. А стан ваш стоит да постаивает. Ну, что вы скажете теперь, уважаемый Федор Акимович?..»

Этот мысленный диалог академик вел с самим собой, но в то же время спорил с воображаемым противником. Фомин думал: «Ничего, ничего — погодите немного. Стан выйдет на проектную мощность, и тогда всякий, кто готов изощряться в подобных вопросах, будет посрамлен и пристыжен». Тогда он положит на стол министра чертежи поточной линии: конвертер — установка непрерывной разливки стали — стан «2000». И противники подожмут хвосты. Они не посмеют, как теперь, подвергать сомнению его детище. Тогда академик Фомин может считать свою миссию в жизни оконченной. Поточная линия — венец его желаний, его лебединая песня. Пока он сделает лишь звено в металлургическом цикле — это звено лишь свяжет сталеплавильный агрегат со станом, этим будет положено начало создания металлургического конвейера, будет устранена несправедливость, сложившаяся в техническом мире исторически — несправедливость очевидная, вопиющая. Если в сфере холодной обработки металлов уже в начале тридцатых годов была пущена первая автоматическая линия, — это линия инженера Иночкина на Сталинградском тракторном заводе — и с тех пор линии, управляемые одним человеком, стали внедряться по всему миру, а в наше время уже появились полностью автоматические производства, группы производств… Всюду, где только поспел инженерный ум, всюду, но не в металлургии. Здесь, как и сто лет назад, производство разбито на ячейки, и между ними нет машинной связи. Заготовки для стана можно взять и с соседнего конвертора, но их можно привести и за тысячу километров. А как сложно и громоздко это вековое обособление! На «Молоте» одного только транспорта не меньше, чем на иной железной дороге. Кто только и где только не нянчит остывшую заготовку. А затем, прежде чем запустить на рольганги стана, её отправят в нагревательные колодцы, затем в нагревательную печь, снова разогреют докрасна, да тогда только на стан, под клети проката. Но почему?.. Почему труднейшее из производств должно отставать в развитии?.. Кто сказал, что несправедливость эта у металлургов на роду написана?..»

К счастью Фомина, он рано нащупал магистральную дорогу, ведущую к потоку в металлургии; дорога эта — крупные, высокопроизводительные агрегаты. ещё в молодости он вошел в семью дальновидных ученых, ратовавших за большие домны, могучие мартены, конверторы, прокатные станы. Отечественная металлургия может почитать за счастье, что тогда победили именно эти ученые, а не те скептики, которых страшили большие размеры и которые много положили сил в противодействии «гигантоманам».

Академик Фомин вспоминал свою молодость, — ему было приятно мысленно вернуться в былые годы, стоя рядом с Павлом Лаптевым, наблюдать за работой стана, — за его ещё не очень твердыми, но могучими шагами.

2

Бродов, встревоженный состоянием автоматики на новом стане, и прежде всего, своим прибором «Видеоруки», вновь ехал на завод — на этот раз с твердым намерением побывать у своего фронтового товарища Павла Лаптева и посетить директора завода Брызгалова. «Я должен произвести глубокую разведку, — думал Бродов по дороге в Железногорск. — Мне нужно знать, что они думают об институте автоматики, что собираются делать».

Директора завода Бродов застал в приемной; Брызгалов собирался уходить по цехам и давал секретарше наставления. Бродов распростер руки и пошел навстречу Брызгалову, словно к доброму, старому другу: — Как хорошо, Николай Иванович, что мы с вами не разминулись! Здравствуйте! Как живы?.. Да вы попрежнему молодец!..

— Очень рад вас видеть, Вадим Михайлович! Очень рад! — Директор завода повернулся к секретарше: — Позвоните в доменный, приду к ним попозже. — И опять к Бродову: — Вы у нас вечность не появлялись и — вдруг!.. Какие это ветры занесли вас? Уж ни готовится ли для завода новая эпопея?

«На линию Фомина намекает, — подумал Бродов, видно, линию ждет».

Брызгалов раскрыл дверь кабинета, приглашая Бродова; и сам, не стесняясь секретарши и двух посетителей, ожидавших в приемной, склонялся перед гостем в почтительной позе и говорил всякие учтивые слова, но в голосе и во всех жестах было что–то ироническое.

— Вы редко приезжаете на «Молот», — продолжал директор, — но если появляетесь, так со значением. В прошлом году, я помню, как посетили нас, так начались хлопоты с конвертором, и ещё разные новшества внедрялись. Вы как ласточка, несущая на крыльях весну, приносите новинки, планы и всякие реформации.

И в этих словах слышалась ирония, тонкая, глубоко спрятанная, но ирония; директор не говорил, а пел и слова подбирал круглые, приятные.

В кабинете Брызгалов помог Бродову снять плащ и чуть задержался у шкафа, давая возможность гостю пройти на облюбованное место, а когда увидел, что Бродов не собирается садиться, а в раздумье ходит по ковру, предложил:

— Чайку не хотите?

— Пожалуй, Николай Иванович. Не откажусь.

Брызгалов раскрыл дверь, спрятанную за тяжелыми портьерами, и они очутились в небольшой комнате, обитой дорогими светло–зелеными обоями. Посредине стоял овальный столик, и к нему придвинуты четыре стула со старомодной, богатой вязью на спинках. В дальнем углу сиял белизной большой с острыми углами холодильник, а у стены под ярким натюрмортом манили к себе два кресла и журнальный столик с блестящим изумрудным верхом.

Столичный гость опустился в одно из кресел и придвинул к себе столик. На нем тут же появились коньяк, бутылка марочного вина и закуски.

Бродов, намазав тонкий ломоть булочки черной икрой, продолжал разговор в тоне дружеской беседы:

— Новый стан у вас полуночник, — он больше по ночам работает: я и сегодня прикатил ночью, да только и счастье имел несколько минут наблюдать его в деле. Прекрасное, я вам скажу, зрелище! Я на что жизнь посвятил машинам, и все время среди механизмов, в мире всякой техники, а при виде махины такой теряюсь и все думаю: не задавят ли нас, людишек маленьких, вот такие железные великаны; не грохнут ли они однажды по земле–матушке своими стальными ручищами и не расколошматят ли её на части?..