class="empty-line"/>
Пьесу начали готовить к 21 декабря, к шестидесятилетию Сталина. 14 августа артисты и режиссеры МХАТа, М. Булгаков с Еленой Сергеевной выехали поездом в Батум для работы над спектаклем, но через два часа получили телеграмму, что надобность в поездке отпала, всем следует возвратиться в Москву. Вспомним, что когда доложили Сталину о готовящейся постановке пьесы «Батум», он сказал: «Все дети и все молодые люди одинаковы. Не надо ставить пьесу о молодом Сталине». К этому времени Сталин прочитал пьесу. Так была решена участь пьесы «Батум».
17 августа 1939 года Е. С. Булгакова записала в дневнике — Сахновский, режиссер отмененного спектакля, сообщил: «Пьеса получила наверху резко отрицательный отзыв. Нельзя такое лицо, как И. В. Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать.
Второе — что наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе.
Это такое же бездоказательное обвинение, как бездоказательно оправдание. Как можно доказать, что никакого моста М. А. не думал перебрасывать, а просто хотел, как драматург, написать пьесу, интересную для него по материалу, с героем, — и чтобы пьеса эта не лежала в письменном столе, а шла на сцене?!»
Тяжко переживал Булгаков крушение этой последней надежды поставить новую пьесу в любимом театре. Нужно было возвращаться в Москву, и во время поездки обратно на машине Булгаков впервые почувствовал острую боль в глазах. «В машине думали: на что мы едем? На полную неизвестность? Через три часа бешеной езды, то есть в восемь часов вечера, были на квартире. Миша не позволил зажечь свет, горели свечи... Состояние Миши ужасно. Утром рано он мне сказал, что никуда идти не может (приглашали в театр. — В. П.). День он провел в затемненной квартире, свет его раздражает», — записала в дневнике после возвращения Елена Сергеевна.
Так обнаружилась болезнь, которая свела его в могилу: гипертонический нефросклероз, от которой умер и сорокасемилетний его отец.
Михаил Афанасьевич, как врач, понимает, что дни его сочтены, составляет завещание, но огонек надежды все еще теплится в нем: а вдруг произойдет чудо, бывает же... В конце ноября Булгаковы выезжают в санаторий «Барвиха». Пытается работать, диктует Елене Сергеевне письма, наброски для будущих работ. Он чувствует себя значительно лучше, гуляет в лесу.
1 декабря 1939 года он диктует письмо Алексею Михайловичу Файко (см. Письма):
«Дорогие друзья! Спасибо Вам за дружеское внимание, за тюбетейки и ласковое отношение к Сергею.
Мои дела обстоят так: мне здесь стало лучше, так что у меня даже проснулась надежда. Обнаружено значительное улучшение в левом глазу. Правый, более пораженный, тащится за ним медленнее. Я уже был на воздухе в лесу. Но вот меня поразил грипп. Надеемся, что он проходит бесследно.
Читать мне пока запрещено. Писать — вот видите, диктую Ел. С. — также. Пока желаю Вам всего самого хорошего, ну, конечно, здоровья в первейшую очередь!
Когда ко мне врачи станут допускать, сейчас же дадим знать об этом. Если захотите написать, передавайте прямо в квартиру нам, оттуда нам пересылают. Это удобнее всего. Ваш М. Булгаков».
И все-таки Булгаков не сдается, хотя чувствует, что конец его близок: он продолжает работу над романом «Мастер и Маргарита», шлифует отдельные сцены, фразы, уточняя свой творческий замысел. Елена Сергеевна записывает в тетради все его замечания, фразы, вносит их в текст... Лишь за три недели до смерти, ослепший, измученный страшными болями, он прекратил редактировать роман.
Михаил Афанасьевич Булгаков «умер 10-го числа, без двадцати минут пять, днем, — писала Ольга Сергеевна Бокшанская матери 12 марта 1940 года. — После сильнейших физических мук, которые он терпел в последнее время болезни, день смерти его был тих, покоен. Он был в забытьи... под утро заснул, и Люсю тоже уснуть заставили, дали ей снотворного. Она мне говорила: проснулась я часа в два, в доме необыкновенная тишина и из соседней комнаты слышу ровное, спокойное дыхание Миши. И мне вдруг показалось, что все хорошо, не было этой страшной болезни, просто мы живем с Мишей, как жили до болезни, и вот он спит в соседней комнате и я слышу его ровное дыхание. Но, конечно, это было на секунду — такая счастливая мысль. Он продолжал спать и очень спокойно, ровно дышать. Часа в 4 она вошла в его комнату с одним большим их другом, приехавшим в этот час туда. И опять так спокоен был его сон, так ровно и глубоко дыхание, что — Люся говорит: подумала я, что это чудо (она все время ждала от него, от его необыкновенной, непохожей на обычных людей натуры) — это перелом, он начинает выздоравливать, он поборол болезнь. Он так и продолжал спать, только около половины пятого по лицу прошла легкая судорога, он как-то скрипнул зубами, а потом опять ровное, все слабеющее дыхание, и так тихо-тихо ушла от него жизнь. Люся так и осталась сидеть около него, там были еще Женюша [Е. Шиловский] и близкие им муж и жена Ермолинские, которые вот уж сколько времени постоянно там дежурили и поддерживали Люсю».
2. Мастер и Маргарита
Я много раз бывал у Елены Сергеевны Булгаковой в 1965–1970 годах. Поразительно обаятельный человек! Я все время уговаривал ее купить магнитофон и записывать хотя бы то, что она рассказывает нам, кто изучает биографию и творчество Михаила Афанасьевича... Она так прекрасно умела передать живые черты Михаила Афанасьевича, его характер, сложный и не очень-то легкий. Мне казалось тогда, что встречи наши будут бесконечными, так многое хотелось узнать от нее... Елена Сергеевна приняла живейшее участие в подготовке моей статьи к публикации в «Огоньке» «М. А. Булгаков и “Дни Турбиных”», огорчалась вместе со мной, когда ее — в какой уже раз! — снимали с номера. Она любезно показала мне свои дневники и своей собственной рукой вписала в статью одну из своих записей в дневнике о радости Хмелева, узнавшего, что Михаил Афанасьевич заканчивает «Батум» для МХАТа. Незадолго до ее кончины я был у нее, она очень опасалась идти на просмотр фильма «Бег», опасалась режиссерского вмешательства в художественный смысл драмы. И как горька была весть о ее кончине... Сколько вместе с ней ушло от нас дорогих свидетельств о живом Булгакове... Но остались ее письма, ее дневники, ее титаническая, подвижническая работа по подготовке рукописей Михаила Булгакова к публикации.