А потом солнце убьёт выжжет всё…
Детство — это утро павлиньих хвостов…
А потом время превратит павлиньи хвосты — в куриные… аайхххйя…
Мальчик в долгой рубахе-дишдаша, босой стоит на бархане и глядит в пустыню Руб аль Хали…
Мальчик-ульд стоит у родного шатра-хейма
Мальчик чутко стоит озябшим столбиком как песчаный сурок у норки
Но это не сурок
Но это не мальчик
Это Пророк
А Пророк не стоит как сурок а летит как орёл
А Пророк не говорит а речет на века… как режет на камнях…
А Пророк видит не одну пустыню Руб аль Хали… Он видит все пустыни вселенной… все пустыни помещаются на Его ладонях…
Айхххйя…
Караван с шелком и мускусом уходит в Сирию…
Караван его родного дяди Абу Талиба…
…Ах, дядя, возьми меня с собой… возьми…
Все еще спят в Мекке, но я не сплю… я всю ночь не спал… ждал…
Я знаю, чую, что утром уйдёт кафиля-караван…
Еще ночная роса лежит на необъятных песках…
Детство — это утренняя роса… быстра…
Ах, бродить босыми ступнями по влажным текучим пескам!
Пески текут нежно проваливаются под пятками моими и ножными пальцами…
Пески щекочут ноги мои…
Я люблю пески… Пески по-собачьи ластятся ко мне… ласкают меня…
Как матерь мама умма Амина бинт Вахб моя из летучего племени древнего Саад ласкала меня в люльке и потом в кроватке моей мекканской…
О Аллах!..
А потом меня отдали кормилице Халиме бинт Абу Зуайб…
Ах, блаженны соски её питающие
Ах, тогда я понял, почуял, что в мире нет чужих сосков, чужого молока, чужих человеков…
А все родные…
И вот умма Амина умерла, стала песком, когда мне было шесть лет
А отец мой Абдаллах ибн Абд аль Мутталиб умер, стал песком, когда я покоился во чреве матери
И вот уже во чреве матери я стал полусиротой
И вот уже не ступив на земной песок я стал полусиротой…
А потом через много лет прозрев — я скажу: "Рай находится у подножья наших матерей…"
О Аллах! Я до шести земных лет бродил в раю — у ног жемчужных матери Амины моей
О!..
Но потом и она стала песком и ноги жемчужные райские её стали песком
Поистине, ноги, бродящие в песке, становятся песком…
Пустыня — это кочующий необъятный прах усопших человеков…
Пустыня — это бескрайний караван-кладбище-мазар, где кости верблюдов переплелись перемешались с костями человеков…
Смерть делает всех равными, а жизнь — нет…
Значит, смерть справедливей, выше жизни?
И пустыня слаще оазиса?
И я хочу уйти в пустыню… в Смерть?.. в царство справедливости?
Но!.. Я хочу отделить кости верблюдов от костей человеков…
Но!.. Я хочу отделить тленных язычников идолопоклонников от вечных верующих в Единого Аллаха…
Но!..
Но есть Слова, которые воскресят вернут мёртвых…
И эти Слова у Аллаха…
И Он скажет мне Их?..
И я верну усопших из песка?..
О Аллах!
Но когда?..
О!.. И!..
И тогда мой дед Абд аль-Муталлиб ибн Хашим стал мне матерью и отцом
Но потом и он ушёл и стал песком… и стал пустыней…
О Аллах, мне тогда еще было восемь лет, и я не знал, не слышал через лай шакалов, и стоны верблюдов, и шелест сыпучих барханов, и плачи матерей погибших воинов-корейшитов — что Ты — Всевышний Вечный Отец мой…
И Ты тогда ещё не говорил со мной…
А только с небес шептал, но я, слепец, ещё не слышал Тебя…
Я ещё не всех родных текучих быстротечных потерял, чтобы услышать Вечного Тебя…
О Боже!.. А в кого верит Сам Творец Бог — Повелитель всех миров?
Иль Он верит в творенье Своё — взявшееся из кровяного сгустка — в человека?
О Боже! Иль моя душа стремится струится в запретные края, где нет Всевышнего… а есть ли такие края?..
Тогда умри, усни, бессмертная душа моя…
…Ах, дядя Абу Талиб, родной… Я заблудился без Аллаха… Я не спал всю ночь… и вот заблудился… устал…
А караван уходит, но верховная верблюдица останавливается близ шатра моего и выпукло слёзно текуче глядит на меня… жалеет меня…
А кому на земле жалеть меня, когда мать, отец, дед покинули меня…
И вот верблюдица жалеет меня…
Ах, дядя Абу Талиб, она хочет взять меня с собой, а ты не хочешь…
Элиф… Лам… Ра…
О Аллах!..
Она чреватая, беременная, у неё сосцы гранатовые, напоённые, как жгучие лозы весенних диких каменистых виноградников близ горы Хара, где впоследствие явился мне Ангел Гавриил с Письменами Аллаха…
И вот сосцы верблюдицы, как обнаженные корни старой акации, болят, мучают её, и она глядит на меня, и ей чудится, что я её новорождённый верблюжонок и хочу взять сосцы молочные припухлые её, и она меня зовёт…
А я вспоминаю блаженные святые вселенские сладчайшие, как персидская халва, соски кормилицы моей Халимы…
Ах, дядя Абу Талиб, возьми меня в караван твой…
Я всю ночь не спал
Я знал, что утром уйдёт караван растворится разбредётся в песках в песках как рыба в океанских волнах…
Еще раннее утро, еще звёзды на небе иссиня лазоревом стоят текут
Ах, как хочется утром спать, но я не спал…
Ах, дядя Абу Талиб, возьми меня в караван
Ах, дядя Абу Талиб, а ведь звёзды это Письмена это Знаки это Иероглифы Бытия… и небытия…
А.Л.М. Айхххххйя!
Но Чьи это Письмена?
Кто в небесах их посеял, поставил, начертал? А? А? А?..
А я знаю — Кто Их начертал…
А если бы были у меня отец и мать — я бы ещё не знал…
Необъятный Творец быстрей открывается сиротам…
Господь Миров Аллах любит сирот…
Элифъ… Ламъ… Мим… Ра…
Айххххйхйааа…
О Аллах!..
Как много насыпано в Чаше родной пустыни Руб аль Хали песка песка песка… аааааа…
А ведь пески — это рассыпавшиеся падучие звёзды…
Когда рассыпаются звёзды — в реках песок прибывает…
Когда палых звёзд — множества — пустыни тогда насыпаются…
И потому верблюды звездопады любят…
Любят верблюды на звёзды глядеть…
Чуют они, что пока падают звёзды и рассыпаясь становятся песком пустыни — колыбели верблюдов не иссякнут…
Так Господь соединяет два мира — мир звёзд и мир песков… мир живых и мир мёртвых?.. А?..
И что же верблюды чуют эту связь — а человеки не чуют?..
Ах, дядя Абу Талиб, а ведь и звёзды, и верблюды, и пальмы, и необъятные барханы, и человеки, и звери — это живые, кочевые Письмена, Знаки, Иероглифы бытия…
Но чьи это Письмена? Как прочитать Их?..
Кто на земле и в небе поставил, начертал эти Письмена…
А я знаю — Кто Их начертал…
А вся пустыня Руб аль Хали — это кочующие песчаные горбы песчаных верблюдов…
Элиф… Лам… Ра… Да? да? да?
Пустыня — это бродячий несметный многогорбый Верблюд… Да?..
Ах, дядя Абу Талиб, возьми меня в караван, в пустыню, в царство песка…
Куда ушли мой отец Абдаллах, и матерь мама умма Амина, и мой дед Абд аль Муталлиб ибн Хашим, который сладко обнимал меня и гладил по спине, где таится Знак Пророка, и щекотал душистой смоляной бородой с запахами ливанских масел и берберийских эфиопских мускусных смол…
Айхйяяяа… Ах, дядя мой родной Абу Талиб, возьми меня в караван твой…
Ведь когда умер мой отец и стал песком, я стал полусиротой…
А полусирота — это птенец с одной лапкой и с одним крылом — и вот он прыгает тщится по земле мекканской каменистой и каждый камень — смерть его, преграда неприступная…
И полные птицы смеются над ним…
И всякая змея жалит его…
И клюют птицы беспомощного неполного его…
Ах! Айхйа! Элиф…Лам… Ра…
Ах, детство — это океан сладких летучих душистых томных чувств, это дамасская духовитая лавка медовых сладчайших пряных целебных обольстительных смол, головокружительных дурманов, масел, мазей, вин, духов…