Она твердо посмотрела ему в глаза, и Глеб вдруг почувствовал такое сильное желание увильнуть от разговора, что даже удивился. Странно. Он ведь совершенно уверен в Дане, в том, что из них двоих получится – уже получилась! – идеальная пара. Почему же тогда трогать эту тему, все равно что нажимать на больной зуб?
– Я вот все думаю, – продолжила Клавдия Васильевна, подлив ему компот, – как это вы с Даной легко спелись? Все у вас просто да ясно. А ведь любовь – это смертная мука.
– Цитируешь какого-нибудь Шекспира?
– Какого-нибудь! Великий человек наверняка перевернулся в гробу, – проворчала бабушка.
Тридцать лет она преподавала в школе литературу и до сих пор время от времени впадала в учительский пафос.
– Ну а почему должно получаться нелегко? – вознегодовал Глеб.
– Когда влюбляешься по-настоящему, кровь твоя меняет электрический заряд, – ответила Клавдия Васильевна и, усевшись напротив внука, в упор посмотрела на него: – И ты искришь, как оголенный провод.
– Когда я узнала, что ты женишься, знаешь, о чем вспомнила? – встряла мать. – О том, что, когда вы с Даной начали встречаться, я долго-долго ни о чем не догадывалась. Месяца два ты крутил роман и по-хорошему должен был вести себя как помешанный.
– А я, значит, не искрил, – с горькой иронией заметил Глеб, – и поэтому нашей с Даной любви вы вынесли приговор.
– Ну, разубеди нас! – воскликнула мать.
– Докажи, что Дана не шла у тебя из головы после первой же встречи, – приказала Клавдия Васильевна.
«Не шла из головы после первой же встречи». Назойливый колокольчик звякнул раз, другой, и Глеб мгновенно вспомнил Агату. Ее невозможное красное платье, гневные глаза и губы, накрашенные ядовитой помадой. Даже хорошо, что она шарахнула его папкой по голове, иначе он глазел бы на нее как идиот. Он вспомнил, что говорил что-то такое обидное про Кареткину, кажется, даже передразнивал ее… Нечто из ряда вон выходящее. Что на него тогда нашло?
Мать и бабка, заметив, как изменилось лицо Глеба, снова переглянулись. До его прихода они были убеждены, что мальчика надо спасать, а сейчас вдруг одновременно засомневались в этом.
– Честно говоря, я не помню, шла или не шла Дана у меня из головы, – рассеянно ответил Глеб, поглядев на бабушку. – Мы познакомились на каком-то вечере… Наверное, не шла, раз мы стали встречаться. Слушайте, хватит разговоров. Если я хочу жениться на женщине, я делаю предложение. Не хотел бы – не сделал.
– Ладно, ладно, – поспешно согласилась мать. – Раз ты совершенно уверен…
– До свадьбы еще целый месяц. Надеюсь, вы не превратите этот месяц в душераздирающий бабский сериал? – У Глеба непонятно почему поднялось настроение.
Хотя это было странно после всего того, что он недавно услышал о своей невесте. Да ладно, бог с ними… В конце концов женщины всегда все драматизируют, им по штату положено.
Глеб съел четыре фаршированных перца, выпил через край тарелки сметанный соус, вытряхнул из стакана с остатками компота изюм и заявил, что ему пора бежать. Женщины немного покудахтали, но возражать не стали. Клавдия Васильевна крепко обняла внука, надела фартук и принялась мыть чашки. Мать отправилась провожать Глеба.
– Кстати, хорошо выглядишь, – сказал тот, поцеловав ее в щеку.
И это было правдой. Она немного поправилась, на щеках появился легкий румянец.
– Я же тебе говорила, что уже полгода не притрагиваюсь. А точнее, сто восемьдесят дней три часа и тридцать шесть минут.
Глеб покачал головой. Он не заметил, чтобы мать смотрела на часы.
– В тебя что, вживили часовой механизм?
– Что-то вроде того. Прости, если мы с бабушкой тебя расстроили, – вздохнула она. – Но это не со зла.
Она похлопала его по плечу, и Глеб вдруг понял, что в горле у него стоит комок. Он вышел из квартиры, сбежал вниз по лестинце, быстро дошел до машины и сел за руль. Оглянулся на дом, из которого только что вышел. Пятиэтажка, остро нуждающаяся в капитальном ремонте, обшарпанный фасад, балкончики с проржавевшими прутьями. В ту же секунду чувство вины вновь скрутило его, как приступ острой боли. Если бы не он, все могло быть иначе. Мать жила бы с ними в их общем доме. Отец по-прежнему царил бы в своем хирургическом отделении, спасая жизни, а дома по ночам шепотом воюя с подвыпившей женой. Верная медсестра Марго трудилась бы с ним бок о бок, и их роман все еще оставался бы на нелегальном положении.
Все рухнуло в ту самую ночь, о которой Глеб не забывал ни во сне, ни наяву. Отца тогда пригласили на благотворительный бал, куда нужно было прийти с семьей, и он рискнул взять с собой жену, которая обрадовалась возможности побыть на людях. Маленькая Кристинка осталась с няней, а Глеба нарядили в настоящий фрак и посадили в лимузин. Он был так рад, что отец с матерью помирились! Всю дорогу он с наслаждением смотрел в окно и горланил какие-то глупые песни.
Очутившись в огромном празднично украшенном помещении среди сотен нарядных людей, Глеб слегка оробел. Пока произносились речи, он стоял между родителями тише воды ниже травы. Но после короткой торжественной части начался фуршет. Глеба отпустили поиграть с другими детьми. Он надолго отвлекся и, только когда по залу, словно предвестник бури, пробежала волна возмущения и испуга, очнулся от грез и посмотрел туда, куда смотрели все.
Там происходило что-то нехорошее. Его мать, расхристанная, лохматая, со сбившимся на сторону лифом, хохоча, зачем-то лезла на стол, обрушив вниз водопад серебряных приборов и сверкающего стекла. У нее было абсолютно белое лицо со сползшей вниз помадой и оскаленная улыбка, как в мультике про мертвецов.
– Музыку! – закричала эта страшная, незнакомая мама, утвердившись на столе и взмахнув бокалом, из которого выплеснулась жидкость.
К месту происшествия уже бежал отец, и глаза у него были дикими и несчастными. За ним неслись охранники, громко топая и держась за дубинки, и Глеб так испугался, что едва не закричал.
Когда отец схватил мать за руку и потянул вниз, она громко завизжала, и этот визг пробудил в Глебе первобытный ужас. В ту же секунду он бросился прочь, петляя, как заяц. Люди расступались и смотрели на него с жалостью. Кто-то попытался его остановить, но он вырвался и вылетел на улицу, в холодную ночь, хватая ртом безвкусный воздух. Продрался через табун сверкающих автомобилей на парковке и, не помня себя, бежал до тех пор, пока нестерпимо не закололо в боку. Он согнулся в три погибели, бросился животом на газон и горько заплакал…
Отец нашел его в одном из отделений милиции, где он сидел на стуле и грыз печенье, которое подсунул ему какой-то толстый, одышливый дядька в форме. Увидев отца, мрачного, грозного, с дрожащими руками, Глеб вытянулся во весь рост и звонким голосом сказал, глядя ему прямо в глаза: