Читать интересную книгу Дети Ванюхина - Григорий Ряжский

Шурка посмотрел-посмотрел на такое дело, помотался неделю туда-обратно и заявил:

– Вот что, мать. Давай-ка пенсию оформляй. Пятьдесят пять тебе есть уже в этом году, хватит в Пушкино мотаться крысам клизмы ставить. Деньгами помогу, занимайся Милочкой. А Нинку я забираю, в Москве жить будет. Там и кухня домовая есть, и врачи всякие по вызову. Хватит убиваться из-за воздуха. Там у нас тоже воздуха достаточно и всего, чего надо, тоже…

Полина Ивановна не то чтобы обрадовалась, но и спорить с сыном не стала: понимала – прав он, по-всякому прав. А огорчилась она из-за Нины и родного внука: так хотелось рядом пожить с ними.

На оформление пенсионных дел ушла еще неделя, и в двадцатых числах апреля Ванюха привез жену и сына на место временного проживания в съемной квартире на «Спортивной».

А еще через полтора месяца, к началу лета восьмидесятого, Ирина и Марк Лурье доставили из медицинского заведения в квартиру на Пироговке и предъявили Самуилу Ароновичу его выжившего, вопреки прогнозам, внука Ивана, темноволосого, малоподвижного и чрезвычайно молчаливого наследника двух месяцев от роду…

Жизнь на «Спортивной» началась с малых неприятностей. Шурке звонили с утра до вечера, телефон в квартире не умолкал. Поначалу Нина удивлялась, отвечая разным все время людям на весьма странные вопросы: что-то про стрелку, груз, чью-то мамку и мелкую пластику на вес. Затем она перенесла аппарат на кухню, чтобы не было беспокойства для маленького, но к этому моменту звонков стало меньше, а Шурка, наоборот, стал звонить сам и значительно чаще прежнего. На работу он обычно не спешил, висел на телефоне до обеда, расставляя дела и встречи. Нина никак не могла взять в толк – в чем же состоит секретное производство мужа, если основную часть работы он выполняет в короткие промежутки, челноча между сидением у телефона и быстрыми отъездами в любое время дня и ночи. Конфигурация стопки икон под диваном менялась со скоростью, значительно превышающей потребную частоту ежедневной стерильной уборки. Как это связано между собой, она поняла только к концу второй недели супружества на «Спортивной». Да Шурка и сам не считал больше нужным скрывать от жены свое нынешнее занятие. Правда, спекуляцию антиквариатом он подменял на более выигрышную терминологию – коллекционирование предметов старинного быта и культовой атрибутики. Про источник постоянно меняющейся экспозиции разговор вообще не заходил – в первые годы совместной жизни Нина об этом не задумывалась, не приходило в голову.

Еще через месяц-другой она сообразила, что никакого оборонного приборостроения в жизни Александра Ванюхина за все предыдущие годы тоже не было. Был лишь приборостроительный техникум, как выяснилось, так и не законченный – брошенный мужем за полгода до диплома. Поделиться с мамой Полиной своим открытием она не захотела: и жалела потому что, и как лучше сказать не знала, и разочарований материнских тоже хотелось избежать. Тем более что на семейной жизни молодоженов вновь открывшиеся обстоятельства никак не сказывались: наоборот, деньги в доме водились, отказа ей не было ни в чем, а к сыну их Шурка относился – лучше не бывает.

Шло лето, и Нина с Максиком переехали в Мамонтовку, живя как и прежде в режиме встреч и проводов мужа и отца. Максик развивался нормально, по той же самой американской докторской книжке, совпадая с высокой степенью точности с данными таблиц, параметрами графиков и даже с цветными рисунками здоровых детей, что несказанно радовало и мать, и бабушку. С Милочкой к тому времени проблем стало меньше, старшая мама ее пребывала на пенсии и занималась с ней с утра до вечера. Деньги туда Шурка тоже забрасывал регулярно. Приемной дочке было уже почти два с половиной года, она неутомимо болтала и даже пыталась по-смешному помогать в уходе за маленьким племянником.

К октябрю вернулись в город и прихватили на пару дней остальных Ванюхиных, в городские гости. Выгуливать утром следующего дня повели совместно: Милочку – на ногах, за ручку, Максика – в коляске и одеяле, по погоде.

Встреча произошла самым непредсказуемым образом. Началось все с того, что Полина Ивановна профессиональным глазом приметила и опознала животное – роскошного кобеля редкой заморской породы.

Хозяин, дедушка строгого вида с горбинкой на носу, с важным видом, не спеша, толкал перед собой коляску с младенцем. К коляске был пристегнут годовалый, не старше, бульдог тигровой масти, путающийся в собственном поводке и упрямо тормозящий процессию. Двигались они в том же направлении, что и женщины, вдоль сквера на Пироговке, в сторону Лужников, мимо памятника Льву Толстому. Когда они догнали дедушку и уже собрались его обгонять, Полина Ивановна улыбнулась и сказала:

– Как хорошо кобелек-то ваш подрос, звать только как не помню. Тогда, помнится, совсем мелкий был, а хвост уже драл, как большой. Выходит, пригодилась пятивалентная-то, да? – и снова улыбнулась.

Нина удивленно посмотрела на мать, а старик прищурился, прицелился каким-то воспоминанием и внезапно расплылся в улыбке:

– Боже праведный, сестричка никак собачья. Из Пушкина. Точно?

– Точно, – согласно закивала Полина Ивановна, – из него. Вот так встретились! – Милочка прижалась к матери и кокетливо уставилась на старика.

– Внучка? – спросил дедушка, кивнув на нее.

– Дочка, – весело уточнила Полина Ивановна, – мне дочка, а вам крестница будет.

Старик напрягся на момент и тут же засиял:

– Та самая, выходит? Помню, помню… Характеризуется положительно и участвует в самодеятельности. Проживает в поселке Мамонтовка… – Он снова заулыбался и опять – по-доброму. – Какая большая вымахала. Ну-ка, скажи дедушке Семе спа-си-бо. – Он протянул руку и погладил девочку по голове. Милочка застеснялась и спряталась за Нину, подальше от дядьки.

– Дочка моя вот, – доложила в добавление Полина Ивановна и указала на Нину. – Но теперь она сама уже мама, а я бабушка вот этого вот внука, Максюлечки нашего.

Ребенок в коляске продолжал равномерно сопеть. К последней новости старик также отнесся одобрительно и в свою очередь тоже похвастался:

– А я – вон того вон, – и кивнул на свою коляску, – Ванюшечки нашего.

Дальше они двинулись вместе, вновь перейдя с человеческой темы на собачью, и через пять минут достигли дедушкиного подъезда.

– Я помню, – сказала на прощанье Полина Ивановна, – подъезд номер три, шестой этаж, налево. Не была, но знаю.

– Точно! – подтвердил знакомый. – Налево!

– Кто это был? – спросила у матери Нина, когда они, оставив старика у подъезда, пошли дальше.

– Это, ты не поверишь, председатель комиссии той, по усыновлению, – она мотнула головой на Милочку, – по ее удочерению. Ну, кому я тогда пса проколола, пес-то этот самый был, сейчас который, бульдожка. Не помню, как звать его, кстати, но фамилия у него красивая такая, в акте еще написано было – Лурье. С. А. Лурье. Точно!

Внезапно Нина ощутила, как земля уходит у нее из-под ног. Она остановилась, взялась рукой за край коляски и застыла статуей. Максик вздрогнул во сне, но не проснулся. Земля продолжала приближаться, но в последний момент тоже остановилась, дернулась и понеслась обратно с не меньшей скоростью и без разгона. Затем она стянулась в маленькую точку, вся целиком, вся ее поверхность, точка эта стала черной-пречерной, а вокруг нее, наоборот, ударило ярко-белым, которое заполнило собой все пространство и резко распалось на отдельные рваные куски, как будто из мозаики, но не такие аккуратные, как там…

Полина Ивановна трясла ее за плечо, пытаясь привести в чувство:

– Ниночка, ты чего? Тебе плохо?

Нина открыла глаза:

– Мам, это мой сын у него в коляске, Иван. – Она подняла глаза и попыталась найти взглядом Полину Ивановну, которая плавала где-то рядом в тумане Большой Пироговской улицы. Поймать изображение не получилось, но она все равно сумела произнести в сторону колыхнувшейся туманной мути: – Иван Маркович Лурье там, мой родной сын. Живой и здоровый…

Насчет «живой» – являлось совершенной правдой. Как и то, что с Ванечкой Лурье, заботливо укутанным его матерью Ириной в тонкое верблюжье одеяло так, что наружу торчал лишь розовый нос, прогуливался его родной по всем документам дед, Самуил Аронович Лурье.

Что же касалось «здоровый», то Нинино материнское чутье подтверждалось лишь отчасти. Действительно, второй близнец выжил, но в критические минуты, даже находясь под стерильным колпаком с кислородной подпиткой, под нужными трубочками и под особым присмотром отдельно простимулированного Мариком персонала, Ваня Лурье выбирался из последнего путешествия обратно в жизнь каждый раз благодаря чуду. Перелом в состоянии его произошел через два месяца с лишним, когда врачи решились наконец выписать ребенка из институтских стен. Отдать отдали, но предупредили: слаб очень, по большому счету, может быть нестабилен, контроль требуется круглосуточный, об уровне ухода не говорим, сами понимаете…