В начале августа рука прошла. Тренер собирался выписаться, но заболел сыпным тифом.
Вместе с Тренером лежал сигнальщик с «Музыканта», Федор Гущин, раненный в ногу.
Судьба как бы нарочно сталкивала Тренера с Гущиным. Оба были ранены в одном бою под Видлицей, в один и тот же день заболели сыпняком и вместе вышли из из лазарета.
Гущин был низкорослый матрос с прищуренными глазами. В лазарете он зачитывал до дыр пухлый томик Пушкина.
Каждый раз, откладывая книгу, Гущин говорил:
– Окончательно хорошо!
– Чем тебе Пушкин нравится, Федя? – спрашивал Тренер.
– Душа от него горит, Эдуард Петрович.
Душа у Гущина горела не только от Пушкина. Она горела и от воспоминаний, и от жгучей боли. Гущин не мог забыть буйные митинги на Якорной площади в Кронштадте, дождливую ночь, когда он стоял в карауле у Смольного, и гром башенных орудий «Авроры», стрелявшей по Зимнему дворцу.
Пламя костров и огни выстрелов в тумане – такими запомнились ему первые дни Октября. От них тянуло свежестью балтийских волн. Со щек не сходил кирпичный румянец. Бушлат был всегда нараспашку. Сердце холодело от волнения, – казалось, прямо в сердце дул ветер революции.
От боли душа начала гореть недавно. Гущин шептал в потолок: «Окончательные гады», – и отворачивался от Тренера к стене.
Он скрывал от капитана страшную новость: канонерка «Номер два» и сторожевое судно «Баян» выбросились на камни около Толвуя после боя с английскими истребителями и гидропланами.
В первых числах августа истребители наскочили на канонерку «Баяна», стоявших в дозоре у острова Сал. Истребители носились с неимоверной скоростью. Они развивали шестьдесят узлов в час, а наши канонерки едва натягивали четырнадцать узлов.
Истребители вертелись угрями, вспарывали воду и, пользуясь преимуществом хода, спасались от выстрелов. Гидро засыпали наши суда бомбами, снижаясь к самой воде.
Когда орудия на канонерке и «Баяне» раскалились и отказались стрелять, оба корабля, полузатопленные и окутанные паром, выбросились на камни. Команда спаслась вплавь. Гидро расстреливали плывущих из пулеметов.
Канонерка «Номер шесть» до последней минуты отражала набеги истребителей, прикрывая собой израненные суда. Расстреляв все снаряды, она ушла на юг, отбиваясь из винтовок от англичан, наседавших, как стая гончих.
Гущин боялся рассказать об этом Тренеру: капитан был еще слаб.
– Труба! – бормотал Гущин. – Ну, ничего, посчитаемся.
Посчитаться пришлось только поздней осенью, когда Тренер и Гущин вернулись во флотилию.
В первых числах октября флотилия вышла в Толвуй.
Около Толвуя, на острове Мэг белые поставили сильные судовые орудия. Остров запирал вход в Повенецкий залив.
Был получен приказ уничтожить батареи противника на острове Мэг, уничтожить белую флотилию, и высадить десант в тылу у белых, в Медвежьей Горе.
Хмурая осень моросила над озером. Лесные гари затянули берега серой дымкой.
В Толвуе Тренер пошел с Гущиным к Кузьминишне в «Кафе Колдунчик». Старуха узнала капитана, обрадовалась и снова накормила его простоквашей. Учительницы Тренер не застал. Она уехала в Петрозаводск, и Кузьминишна даже не знала ее адреса.
От Кузьминишны пошли побродить в лес. Приближался вечер. В тумане падали желтые листья.
Гущин сорвал ветку мокрой калины и сказал задумчиво:
– «Люблю я пышное природы увяданье».
После лазарета он часто вспоминал кстати и некстати пушкинские стихи.
– Здесь я ее нашел, учительницу, – он показал Тренеру на тропинку. – Сердце горит, как вспомню.
На канонерку они вернулись в темноте. Звезды отражались в озере, как в матовом стекле. Леса опадали. В ушах Тренера стоял еще шорох сухой листвы, свист последних птиц. Не верилось, что рядом рыщут истребители белых и что вот в этом переулке лейтенант Шервуд бросил ручную гранату в трехлетнюю девочку.
Гущина радовало, что завтра бой и он наверняка примет сигнал командующего лечь на створ острова Мэг и открыть огонь залпами. Опять матросы зовут его «Копченым глазом», как принято дразнить сигнальщиков. Но даже это радовало Гущина.
Тренер натянул сырую шинель. Его знобило. Сквозь изморось с трудом просачивалось слякотное утро. На востоке лежала розовая грязная муть. Она предвещала ненастье.
Гущин не ошибся – с флагманского корабля просемафорили приказ лечь на створ острова Мэг.
К десяти часам утра открылся низкий остров. Розовый свет на горизонте потух. Навстречу кораблям бежали бесконечные волны. Начало качать.
Кабельтовы уменьшались, но остров молчал. На сигнальной мачте был виден в бинокль трехцветный флаг.
На судах заиграли боевую тревогу.
Остров полыхнул шестью желтыми огнями. Угрюмый гром потряс воздух. Дождь пошел гуще.
Флотилия открыла ответный частый огонь. Суда маневрировали, ложась на разные курсы.
– «Дым багровый клубами всходит к небесам», – громко сказал Гущин. – Садят из шести орудий. Красота! Однако спасения им не будет.
Все было непривлекательно: и небо, и озеро, и пасмурные дали, и низкий остров. Только желтые вспышки орудий разрывали замешанный на пепле дым. Вспышки эти казались Тренеру праздничными хлопушками.
Внезапно Тренер ощутил прилив мальчишеской радости. Непонятная уверенность, что и его, и Мартайнена, и всю флотилию ожидает необыкновенное счастье, заставила его рассмеяться. Такое чувство он изредка испытывал в жизни. Оно никогда не обманывало. Гущин с удивлением взглянул на смеющегося командира: боевой парень, даром что сказочник и чудак!
Тренер повернул канонерку бортом и дал залп по острову, дымившемуся от разрывов и дождя.
Неожиданно спустился туман. Огни выстрелов на острове едва пробивали его пелену. Тренер с раздражением взглянул на часы, – всего восемь часов утра, но впечатление такое, что на озеро опускается ночь. Бой быстро затихал. Остров растаял в тумане. Дождь монотонно гудел по палубам кораблей. Подойти ближе к острову было невозможно: белые поставили под берегом мины.
С флагманского судна передали приказ прекратить огонь и стягиваться к Кузаранде. Надо было экономить снаряды и пополнить запас дров.
– Ну и паршивые места! – рассердился Тренер.
На следующее утро флотилия снова подошла к острову и открыла жестокий и частый огонь.
Сперва остров отвечал из всех орудий, потом начал отвечать все реже, как огрызающийся зверь. На острове возник пожар.
Внезапно Тренер выругался и засвистел, что во время боя считается верхом бестактности. Но событие действительно было необычайное: снаряды белых ложились перед самым островом – там, где никаких судов не было. Белые били в чистую воду.
– Они ошалели! – крикнул Гущин.
Старший артиллерист пожал плечами.
– Забавно, – промолвил Мартайнен и показал глазами на всплески снарядов, подымавшиеся далеко позади флотилии.
Белые стреляли суетливо и неумело.
– Что происходит? Что за кабак! Какие немыслимые дистанции.
– Или повальное сумасшествие, – предположил артиллерист, – или испортились дальномеры.
Можно было подумать, что орудия на острове попали в руки детей и они забавляются, расстреливая прибрежные скалы. Одна скала взлетела на воздух каменным дождем.
Тренер укоризненно покачал головой. Суда флотилии постепенно прекратили огонь.
С флагманского корабля затрещало радио. Командующий предлагал острову сдаться во избежание лишнего кровопролития.
Через минуту на уцелевшей сигнальной мачте на острове поднялся красный флаг. «Ура» прокатилось над судами флотилии и далеким громом отозвалось на лесистых берегах. Вздрогнула вода.
Флагманский корабль принял с острова радио: «Не стреляйте». Остров Мэг сдался.
Командующий приказал гарнизону прислать делегацию с замками от орудий. Остров не ответил. Он сдался, но поведение гарнизона казалось подозрительным, хотя орудия на острове молчали.
Ждали весь день. Лишь к вечеру от острова отвалила шлюпка. На судах флотилии наступила глубокая тишина, будто все затаили дыхание, надеясь услышать разговор делегатов с командующим.
Делегаты поднялись на палубу флагманского корабля. Впереди шел молоденький офицер без оружия и со споротыми погонами. Он отдал командующему честь.
– Гарнизон острова деморализован, – сказал он высоким вздрагивающим голосом. – Часть людей вместе с офицерами бежала на берег, часть перепилась. Остальные сдаются.
– Почему вы не ответили на радио о присылке делегации?
– Вашим последним снарядом разбило радиостанцию. Мы доставили пулеметы и шифры.
Офицер покраснел.
– Иностранцы ушли. Мы остались одни, и потом… это было безнадежное дело.
Командующий улыбнулся. Он вспомнил утреннюю сумасбродную стрельбу.