Читать интересную книгу Искусственное время - Виктор Мельников

В магазине беру ещё водки и пива. Закусь: грибной салат, маринованные огурчики, курица-гриль, полторашка колы. На оставшиеся сутки хватит.

Звенит мобила. С работы. Трубку не беру. Отмажусь после. Не в первый раз. Прокатит.

Входную дверь открываю тихо, чтобы не разбудить спящих. Медленно крадусь в гостиную.

Егор не спит. Он стащил джинсы с Танюхи, снял её трусики, но Танька, кажется, продолжала спать или претворялась.

– Ты что делаешь? – спрашиваю.

– Витёк, сколько баб было у меня за всё время, но ни у одной не рассматривал так близко…

Меня пробивает смех. Я не сдерживаю себя. Эта сцена из другой жизни. Егор не врёт. Все мимолётные пьяные трахи проходили у него на скорую руку. Как у мастурбирующего мальчика. Откуда ж познания анатомии женского тела?! Бедняжка. Дорвался до халявы!

Танюха приходит в себя и по инерции бьёт в лоб Егора пяткой.

Приступ смеха истеричный. Я валюсь на пол. Егор, отлетевший в сторону, не понимает, что произошло. Он смотрит то на меня, то на Таньку.

После сам начинает смеяться.

– Вы меня хотели изнасиловать! – заявляет потерпевшая.

– Тебя просто рассматривали, как картинку в порножурнале, – говорю я сквозь слёзы.

Танька натягивает джинсы, забыв про трусы. Ей не до смеха.

– Врёте!

– Успокойся. Это правда.

Она мне не верит. По глазам вижу: испугана. Своей беззащитностью.

– За два года нашего знакомства тебя трогал кто-нибудь без твоего согласия? Я или Егор? Другие – знать не хочу.

– Нет.

– Вот видишь. А Егор был сломлен твоей красотой. Между ног особенно. Да и выпил не в меру. Вчерашний стриптиз раззадорил. Любопытство проснулось. Ему захотелось заглянуть во внутрь.

– И что там интересного, гинеколог хренов?

– Да так…

Она успокоилась. Я был убедителен.

– Выпить ещё есть? – Танюху трясло.

Я кинул бутылку пива. Она, как кошка, поймала свою добычу. Но не без труда.

Егор открыл водку и принялся пить с горла. Я остановил его.

– Дружок, не наглей. Это не пиво. Разлей по рюмкам.

Недовольный, он нашёл на журнальном столике грязную замусоленную тару, налил по пятьдесят, сказал:

– За вас, ребята.

– Извинись, – говорю, – перед Танькой.

– Щас, выпью…

Он отставляет рюмку и лезет целоваться. Танюха отталкивает его рукой в лицо. Егор валится на пол.

– Сука!

– Тихо, извращенец. Не ругайся.

– Витёк, она издевается надо мной.

– Правильно делает.

Егор заползает на диван, ложится, отвернувшись от нас. Обиделся. Слабохарактерный, он всегда так поступает.

– Пить больше не будешь? – спрашивает Танька.

– Оставьте пива.

– Я думал, тебя оставить в покое.

– Витя, ты – скотина, – шепчет он.

Его слова я пропускаю мимо ушей. Не стоит волноваться по пустякам.

Бутылка допита. Сон смаривает. Хотя всего три часа дня.

Первой засыпает Танюха. Егор спит давно. Я ухожу последним…

– Тань, а Тань? – спрашиваю.

– Чего надо?

– Давай тебе в жопу засуну два пальца.

– Почему два?

– Три не поместится.

Егора интригует наш диалог. Он говорит мне:

– У тебя не стоит уже? Пальцы решил применить?

– Хочешь на себе испытать?

– Витя, ты гомик!

– Зачем так грубо, Танька тебе поможет. А, Танюха? И с Егором квиты будете.

– Не хочу руки марать…

– Жаль, а то бы он подмылся.

Полночь.

Шведский стол пуст.

Снаряжаю Егора в ночной ларь. Даю деньги.

– Ментам, смотри, не попадись. Мне на тебя… сам понимаешь, а вот нас оставишь ни с чем.

– Лады, – отвечает. И уходит.

Танюха начинает приставать первой. Алкоголь делает женщину нимфоманкой. Она говорит:

– Я, Витя, ребёнок, милый, наивный… я не принадлежу никому. Я вижу свободу во всём, когда показываю вот это… – она снимает блузку и лифчик, большая отвисшая грудь беспомощно свисает до пупка; сиськи кажутся мне неестественными, днём раньше они были не такими, и я мотаю головой. – Хочешь, я взберусь тебе на колени котёнком? Ты погладишь меня.

– Отсоси!

Кончить в рот невозможно, коль не стоит. И Егор вернулся быстро…

– Я не помешал?

– Нет, – говорю.

Ширинку мою Танюха застегнула сама.

Всё повторяется. Пьём молча. Не по правилам. Егор думает, что я на него злюсь из-за Таньки. Ошибается. Я добрый и злюсь на себя. Я не вижу разницы между нами. Интересно, а у Егора получится?

– Танюша, Егорка тоже человек.

Она делает ему минет, я пью пиво. Смотрю.

Странное чувство возникает, когда ты не при делах. Егор оказался сильней меня, пусть я и старше…

– Идите вон! – не выдерживаю.

– Ты сам попросил, – говорит Егор.

Я бью его в лицо. Он падает на четвереньки.

Танька убегает в ванную, закрывается. Я не могу сломать дверь. Мне хочется её ударить. Злость закипает во мне расплавленным свинцом. От бессилия я поворачиваюсь, чтобы ударить ещё раз Егора, но получаю сам чем-то тяжёлым по голове…

Силуэт двоится. Фокусировка не удаётся сразу.

– На. Выпей!

Двести грамм водки. Егор протягивает мне гранёный стакан. Где он его взял?

– Ты живой?

– А что произошло?

– Да так, ничего.

– Где Танька?

– Ушла. Больше не придёт. Тебя испугалась.

Я выпиваю лишь половину. Закусываю пучком петрушки. Егор допивает всё остальное.

– Я пойду, – говорит он. И поспешно уходит, не объяснив ничего.

На работе отмазаться не получилось. Уволили.

Грусть возрастает, когда нет сочувствия, а природа смеётся тёплым деньком. Я знал, что предпринять, но желание выпить отпадало само собой сразу, в одно мгновение, когда на встречу шла какая-нибудь красотка. И я оглядывался, переводя взгляд вниз, на бёдра, не стесняясь взглядов прохожих, бросаемых в мою сторону, на эту наглость. Мне было всё равно; я не знал почему.

Пьяный без вина, без вины виноватый (так я считал в тот момент) я болтался сам по себе по местной округе, не желая заходить ни в одно кафе или бар, где предмет вожделения можно было найти почти сразу. Требовалось чего-то другого, романтики, наверное. И это в тридцать пять лет, когда всё романтичное отпадает само собой за ненадобностью, а из-за повседневности возникает суета, перекрывающая чёрной вуалью цвета радуги, и дни превращаются в однообразное варево кислых щей. Радость, как всплеск эмоций, на короткий миг, улетучивается яркой искрой, показавшись в ночном небе падающей звездой, да так, что не успеть желание загадать. И от этого становится грустно больше. Обиды лишь нет: обижаться-то не на кого, только на себя. И злости нет. Безволие и апатия.

Танюха позвонила на сотовый:

– Я хочу выпить. Я приду?

– С Егором?

– Он умер. Не знаешь?

Мне было всё равно.

– Нет.

– Я приду? Помянем.

Такое случается. И с каждым может случиться.

– Как он умер?

– Сбил пьяный водитель.

– А он был трезвый?

– Не знаю.

Какая разница. Действительно, равнодушие опустошало.

– Царство небесное! – И я отключил телефон.

В голове слышится стук металла о металл. Не металла о плоть, нет…

«Вторчермет»… Я оттуда уволен.

2008 год

Запах страха

Семён не должен был родиться. Так решила мать, восемнадцатилетняя девушка, залетевшая от приезжего парня. Это обстоятельство не обязано заострять внимание читателя, ибо ребёнок в утробе матери, чистый и невинный, не сделал ничего, слава богу, ничего плохого, чтобы не родиться. Да и родившись, он не стал бы стрелять, душить и насиловать. Хотя, признаться можно, та же сила, которая приводит к смертному греху, должна была возбудить в нём фанатичную ненависть к миру, парализовать его настолько, чтобы в один прекрасный момент он опустил руки и стал безразличным даже к самому себе.

Будущая мать, если можно назвать её матерью, никогда не верила красивым словам, правда всегда мечтала о любви с первого взгляда. Она приходила к любовнику в гостиницу и отдавалась, как в последний раз. Любовь длилась три дня. Пока он был в командировке. Потом любовник исчез, а вместе с ним пропала любовь. Она стала вымыслом для неё, обидой, неблагодарным чувством.

Но Семёну повезло, во-первых, он родился, на аборт молодая мамаша не нашла денег.

Отказавшись от сына в роддоме, она исчезла из его жизни навсегда. Неудачная любовь заставила её окаменеть.

Во-вторых, он родился с определённым даром свыше. Невидимые господа распорядились именно так с судьбой мальчика, то ли отблагодарив, то ли наказав его таким образом.

Приёмные родители постарались дать ему всё, кроме правды о матери. Эта правда для новых родителей была чем-то вроде электрического напряжения, оголённого провода, к которому малыш мог случайно прикоснуться. Кстати, он так и не узнал этой правды. Никогда. Почему? Все те же невидимые господа раскладывали пасьянс судеб людских.