Читать интересную книгу Тайные тропы (сборник) - Георгий Брянцев

– Он меня убьет! – вырвалось у Варвары Карповны, и она оглянулась на дверь, за которой слышались голоса гостей. – Он мне однажды сказал: «Вы знаете слишком много для живого человека». Я чувствую себя обреченной… Как быть? Где найти выход?

Никита Родионович молчал, внимательно рассматривая свои ногти. Он колебался: поставить вопрос ребром или сделать только намек, пробный шаг, разведку?

– Найти выход, конечно, можно, но сделать это нелегко, – сказал он.

– Неужели можно? – с надеждой в голосе спросила Варвара Карповна.

Он утвердительно кивнул.

– Что же для этого требуется, по-вашему?

– По моему мнению, многое.

– Именно?

– Смелость, решительность, желание…

– И только? – облегченно вздохнув, сказала Варвара Карповна, как будто тревожившие ее сомнения сразу же разрешились.

– Это не так мало, на мой взгляд.

– Вы думаете, у меня нет желания?

– Желание, возможно, и есть, а вот…

– Вы имеете в виду смелость и решительность? – перебила Варвара Карповна.

– Да-да. Именно это.

– Вы не знаете меня… Но как? Как? – спохватилась вдруг она, вспомнив, что главного так и не выяснила.

Ответить Никите Родионовичу не удалось. В комнату вошел Брюнинг. Увидев беседующую пару, он растерянно пробормотал:

– Ах! Извиняйт! – и быстро удалился.

На смену Брюнингу явился Тряскин. Он еле держался на ногах.

– Чему быть, того не миновать, – едва выговорил он заплетающимся языком. – Червь есть червь… Рожденный ползать летать не может…

– Я хорошенько все обдумаю и дам вам совет, как действовать, – тихо сказал Никита Родионович, чтобы окончить разговор.

Тряскина кивнула головой.

13

После побега из лагеря Повелко спрятали у Заболотько. Дом Заболотько, стоявший на окраине, не вызывал подозрений у оккупантов. Мать Бориса Заболотько – вдова Анна Васильевна – работала уборщицей в комендатуре оккупантов, а сам Борис – электромонтером в управе.

В пятницу вечером в дом Заболотько пришел Тризна. Обсуждали все тот же вопрос – о взрыве электростанции. Осуществление намеченного плана срывалось по не зависящим от подпольщиков обстоятельствам. Повелко никак не мог попасть днем во двор станции, а без него обнаружить место выхода шнура не удавалось. Борис Заболотько как монтер управы бывал на станции и дважды пытался разыскать условное место, но безуспешно.

Дело в том, что от взрывной массы, заложенной глубоко под площадки и фундаменты основных агрегатов станции, в свое время был протянут детонирующий шнур. Его уложили в не подвергающуюся порче изоляционную трубу и вывели наружу сквозь глухую стену электростанции на высоте полуметра от земли. Этот-то конец шнура и надо было найти.

– Сами поймите, – оправдывался Заболотько, хотя его никто и не думал обвинять, – не совсем удобно получается: два раза появлялся на станции. Могут заметить…

– Не годится, – качал головой Тризна.

– Ну, первый раз я еще смог на стену посмотреть, а второй раз не удалось: народ ходит. Если бы ночью, тогда другое дело.

– Значит, ничего не заметил? – спросил Повелко.

– Ничего. Отмерил от угла, как говорили, ровно восемь шагов, осмотрел все кирпичи в стене…

Повелко обеими руками поскреб остриженный затылок. Нет, он не ошибся – ровно восемь шагов от угла и восьмой кирпич от земли…

– Может быть, там снегу намело? – высказал предположение Игнат Нестерович.

– Снегу много. Очень много, – заметил Заболотько, как бы ища оправдания.

Повелко в раздумье покачал головой:

– Снегу действительно всюду навалило уйма. От земли, возможно, шнур на уровне восьмого ряда кирпичей, а вот от снежного сугроба…

Игнат Нестерович, как обычно шагавший по комнате, остановился перед сидящими, скрестил на груди руки и после небольшой паузы медленно сказал:

– Заболотько больше на станцию посылать нельзя. Надо придумать что-то другое.

Что «другое», Тризна так и не сказал.

Наступила тишина. Ветер сердито завывал в трубе, пробивался с дымом через горящую печь в комнату. Слабенькое пламя двух свечных огарков колебалось, по лицам плясали тени.

– Не может быть! – Повелко стукнул кулаком по столу. Пламя вздрогнуло. – Неужели откажемся от плана? Выбрался из лагеря, а помочь делу не могу!

Неожиданно в окно кто-то постучал.

Переглянулись. Заболотько дал знак Повелко, и тот мгновенно скрылся в кухне. Стук повторился.

– Пойду, – сказал Заболотько. – Не волнуйтесь, – добавил он, надевая пальто и шапку.

Игнат Нестерович сел за стол.

В передней послышались шаги, громкий разговор, и в комнату вошел, весь запорошенный снегом, старик Заломин.

У Тризны невольно вырвался вздох облегчения. Но он сказал, недовольно покачав головой:

– Носит тебя нелегкая! Ведь предупреждали, что надо отсидеться, а ты бродишь.

Тотчас после освобождения Повелко Заломин перешел на нелегальное положение.

– А я осторожно, с оглядкой, – ответил Заломин, старательно сбивая рукой снег с изодранного полушубка. – Что я, не понимаю, что ли!

Вернулся Повелко. Он радостно обнял старика:

– Что слышно про лагерь?

Заломин рассказал, что все бочкари получили отставку. Допросам их не подвергали, но именно это обстоятельство вызывало подозрения. Возможно, фашисты затевали что-то.

Заломин сел за стол и достал из кармана кисет.

– Я сегодня постараюсь внешность себе подпортить. Так лучше будет, – усмехнулся он.

– Как это – подпортить? – поинтересовался Повелко.

– А так… Обрею начисто голову, усы, бороду, да и брови за компанию. Бог даст, со временем отрастут.

Он медленно крутил цыгарку. Большие, обветренные, в шрамах и ссадинах пальцы его действовали уверенно.

Помолчав, он спросил:

– Ну, а ваши дела как?

– Плохи дела, – коротко бросил Игнат Нестерович.

– Чего так?

Тризна вкратце обрисовал создавшееся положение.

– Выходит, все дело в Повелко? Попадет он во двор электростанции, так и дело совершится?

– Да, выходит так.

– Ну ладно, совещайтесь, а я пойду, – Заломин неожиданно встал и начал одеваться.

На другой день на квартиру к Ожогину и Грязнову под видом нищего опять прибежал Игорек. Когда Ожогин вынес ему кусок хлеба, Игорек торопливо передал, что у Заболотько Никиту Родионовича ждут Изволин и Тризна.

Как и раньше, Грязнов пошел за Ожогиным, для того чтобы обнаружить возможную слежку.

Через двадцать минут Ожогин уже стучался в окно знакомого дома.

Оказалось, что переполошил всех старик Заломин. Он явился к Тризне два часа назад начисто обритый и предложил «созвать всех», так как он «будет докладывать рационализацию». Пришлось созвать.

– А где же он сам? – спросил Никита Родионович.

– Побежал что-то уточнять, сейчас вернется.

Заломин пришел через несколько минут.

– Раздеваться не буду, время в обрез, – начал он, ни с кем не поздоровавшись. – Так… Что я безработный, всем известно?

– Ну? – Тризна удивленно поднял брови, не понимая, к чему ведет старик.

– Две бочки у меня управа конфисковала, а две оставила, – сказал Заломин.

Все недоуменно переглянулись. Тризна закашлялся и вышел.

– Погодим малость, – продолжал Заломин, – пусть отдышится. – И он невозмутимо стал попыхивать цыгаркой.

Воцарилась тишина.

Наконец вернулся бледный Игнат Нестерович. От приступа кашля глаза его стали красными и наполнились слезами, он то и дело вытирал их платком.

Заломин сокрушенно покачал головой и снова заговорил:

– А пока и кони и две бочки дома.

Нервный Тризна не выдержал:

– Чего ты болтаешь? Где твоя рационализация?

Заломин неожиданно громко рассмеялся:

– Сейчас и рационализацию выложим. Разведку я не зря провел. Электростанция уже месяц как заявку дала в управу на очистку. Раз! – он согнул один палец. Лица у всех вытянулись. – А мы возьмем с Повелко да ночью и приедем к ним. Два. – Он согнул второй палец. – Ночью никто проверять не будет. Три… Завтра у меня все могут отобрать дочиста. Четыре… Значит, воробей, не робей! Пять… Вот она и рационализация!

В первую минуту от удивления и неожиданности никто не произнес ни слова. Потом Повелко бросился к старику, прижал его голову к груди и поцеловал. Заломин смутился и часто заморгал.

Ожогин подошел к старику и крепко пожал ему руку. Старик расчувствовался, губы у него затряслись, и скупые слезинки скатились по грубым, обветренным щекам.

– Старый конь борозды не портит, – так говорят, отец? – спросил Заломина Никита Родионович.

– Так, сынок… И еще говорят: «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах». Только вот что… Дело надо начинать сейчас, у меня все готово. На дворе станции я бывал до войны разов пять, порядки знаю…

– Проберетесь? – спросил Ожогин.

– Конечно, проберемся… А вот куда мне потом пробираться?

Решено было, что после операции Заломин будет спрятан в доме Заболотько вместе с Повелко. Все понимали, какому риску подвергает себя старик. Ему надо было пробраться домой, запрячь лошадей и показаться в городе, а это не так просто, когда знаешь, что за тобой возможна слежка. Но Заломин уверенно заявил, что все сойдет благополучно…