Читать интересную книгу Воскресный день у бассейна в Кигали - Жиль Куртманш

Первое заграждение располагалось в сотне метров от дома Сиприена. Дерево поперек дороги, жаровня и десяток мужчин под командованием жандарма, сменившего ружье на мачете. Они были соседями и уважали Сиприена, хотя и относились к нему с подозрением. Их пропустили без проблем. Жандарм был двоюродным братом. Еще одним.

На подъезде к центру города второе заграждение. Складывалось впечатление, что мужчины на этой заставе сильнее разгорячены алкоголем и наркотиками и более опасны. Они приплясывали перед двумя деревьями, перегораживающими дорогу, размахивая мачете и дубинами с огромным гвоздем на конце. Валькур остановил машину в нескольких метрах от поста. Сиприен вышел навстречу двум пошатывающимся молодым людям. Он проводил их к машине. Оба ополченца глаз не сводили с Жантий и заставили ее выйти. Они кружили вокруг нее, делали неприличные жесты и подзывали компаньонов. Валькур взял свой канадский паспорт и правительственное удостоверение прессы и тоже вышел из машины. Сиприен вел переговоры, держа в руках свои документы. «Это друзья, они возвращаются домой. Она хуту, он канадец. Не бельгиец, не француз». Теперь их окружал добрый десяток пьяных или обкуренных вояк. Бородатый коротышка в свитере «Чикаго буллз» с именем Майкла Джордана на спине обратился к Валькуру: «Канадец любит потаскух-тутси с поддельными документами хуту. Нехорошо, шеф. Нехорошо. Это страна хуту. Если не хочешь закончить в реке Karepa вместе со всеми этими тутси, найди себе женщину-хуту. Сегодня я тебя пропущу, но ты должен дать немного денег на патриотическое воспитание и образование ополчения». Валькур отдал пять тысяч руандийских франков, все о было. Бородач вернул ему паспорт, но yдостоверение прессы и документы Жантий не отдал.

Валькур уговаривал Сиприена переночевать в них жену и детей в такое смутное время. «В полнолуние прогуляться полчасика - огромное удовольствие. Не беспокойся, я всех знаю. Дай мне пива на дорожку».

Он мог бы обойти посты, если бы пошел тропами, опутавшими холмы, как сложная кровеносная система. Но он захотел пройтись по большой асфальтированной улице, встретить друзей, весело с ними поздороваться, спросить, что нового у них в квартале или как поживает дальний родственник. Он всего разок глотнул из большой бутылки «Примуса», которую взял с собой на дорогу, и ему захотелось продолжить праздник. Ему обязательно встретится какая-нибудь свободная женщина, которая ради пива, весело смеясь, раздвинет свои горячие, толстые, потные ляжки. Секс приговорил его к смерти и был единственным, что связывало его с жизнью. А когда он вернется от женщины домой, то разбудит свою жену и, возможно, произойдет еще одна случайность, давненько уже такого не бывало, ведь презервативы, которые выдавали ему на каждом медицинском осмотре, он выбрасывал в мусорку или отдавал детям, надувавшим из них шарики. Сиприен так боялся умереть, не переспав со всеми женщинами, которые были ему предназначены жизнью нормального человека, что он только об этом и думал. День-деньской он только и думал, что о сексе. Сиприен буквально залил спермой половину рынка и ни разу не подумал, что может заразить торговку помидорами или рыбой. Эта страна обречена на вымирание, думал он. Какая разница, чем орудовать, мачете или зараженным членом? Впрочем, есть одно отличие: член нежнее мачете. Однажды Элиза изрядно отругала его за то, что он без резинки трахался направо и налево. «Ты убийца, - кричала она в своем тесном кабинете неподалеку от госпиталя. - Ты убиваешь всех этих женщин».

Может, он их и убивал, но они хохотали, как сумасшедшие, когда Сиприен шлепал их по ягодицам и запускал руку под юбку. Они кричали от удовольствия, когда он проникал в них, сжимая руками грудь. А это, говорил он, куда приятнее, чем умереть от мачете.

Сиприен не смог найти свободную женщину по дороге домой. Он было уже подумал вернуться в город, так ему хотелось избавиться от переполняющего его семени и унять непроходящую эрекцию. «Я еще не умер», - подумал он с улыбкой. И тут он вспомнил о Фабьене, сестре его подруги Виржини, которая держала «Бар под кроватью», как раз за заграждением. Эта дуреха беспрестанно трещала, как сорока, даже когда лежала, задрав ноги, а он барахтался на ней, изо всех сил пытаясь то ли заставить ее умолкнуть, то ли доставить ей удовольствие. Он и сам не мог понять, что именно. Но поскольку одного раза ей было мало, а за повторный сеанс денег она не брала, Фабьена пользовалась определенной популярностью. Из-за своей ненасытности в квартале ее называли Пожирательница, ведь она не брезговала ни одним мужчиной, кроме тутси, и даже соглашалась обслужить в кредит.

На посту шло буйное веселье. На весь квартал грохотало диско, несущееся из динамиков радио. Мелькали тени танцующих, их профили вырисовывались в рыжем пламени, рвущемся из двух металлических бочек. Ополченцы славили президентскую партию, вечное превосходство хуту. Припев гласил: «Мы начинаем работу и сделаем ее хорошо». Пропагандисты всегда использовали термин «работа», который также означал «общественную трудовую повинность». Ежегодно все жители коммуны были обязаны исполнять свою общественную трудовую повинность, участвуя в прополке сорняков и очистке обочин дорог. Но теперь уже никто не думал о сорной траве. Пока призывы к насилию оставались поэтической параболой или гиперболой, дружественные страны, в частности Францию, не волновала жестокость, которую она поощряла и подпитывала поставками оружия и военных советников. В великих замыслах могущественных держав все эти людишки ничего не значили, они были за пределами цивилизации, бедные и никчемные руандийцы, на смерть и мучения которых приходилось взирать современному монарху великой французской цивилизации, дабы ни у кого не вызывало сомнений просветительское присутствие Франции в Африке, которой угрожал великий англофобский заговор.

Сиприен хотел Фабьену здесь и сейчас, как сказал бы великий француз, вооруживший и натренировавший тех людей, что в данный момент отделяли торговца табаком от Фабьены и удовольствия. Завидев Сиприена, с трудом взбирающегося на холм, ополченцы принялись кричать и жестикулировать.

– Пойдем повеселимся с нами, Сиприен, пойдем, давай! Сиприен-большие-яйца, тебя ждет твоя жена, она хочет тебя. Тебя не было, поэтому мы решили, что ей будет лучше с нами.

За поваленными деревьями, перегородившими дорогу, лежала его жена с юбкой, задранной на! живот. Она стонала. Двое пьяных ополченцев раздвинули ей ноги, а третий держал голову. Из окровавленной и порванной футболки торчала грудь. Начальник заставы приставил пистолет к виску Сиприена и подвел его к Жоржине.

– Мы все попробовали, но ничего не выходит. Твоя жена не получает удовольствия. Даже я приложился, а уж меня-то женщины любят. Ничего, ни вздоха, ни стона. Наверное, она ненормальная. Мы ее брали вдвоем, один спереди другой сзади. Старались как могли. Пробовали мощные сильные толчки членом, большие члены, потом попробовали палкой. Ничего, только плач и ужасные крики, даже оскорбления, ни капли удовольствия, даже не поблагодарила нас за то, что считаем ее такой красивой и аппетитной. Ты ведь знаешь все секреты белых и тутси, с которыми якшаешься, вот ты нам и покажешь, Сиприен, что нужно сделать, чтобы твоя жена кончила.

Сиприен почувствовал облегчение. Он умрет от удовольствия, а не от болезни.

– Я покажу вам, что нужно делать, - сказал он.

Он полностью разделся. Ополченцы, державшие жену, отошли, смутившись при виде голого Мужчины, смотревшего им прямо в глаза. Он медленно склонился над Жоржиной. «Жена, лучше умереть от удовольствия, чем от пыток», - сказал Сиприен.

Плавно и нежно, чего раньше за собой никогда не замечал, он снял юбку, потом футболку национальных цветов Руанды. Встав на колени между ее раздвинутыми ногами, он долго смотрел на нее, пока ополченцы выли от нетерпения. Он лег на нее и начал целовать шею, уши, глаза, щеки, уголки губ, нежно, лишь кончиком языка выражая свое желание, а тем временем ополченцы освистывали скучный спектакль. Вперед двинулся коротышка с бородкой и сильно ударил Сиприена мачете. Тот почувствовал, как кровь горячим потоком хлынула по спине вниз к ягодицам и, просочившись дальше, обожгла яйца. Никогда у него не было такой эрекции. Он выпрямился и впервые в жизни погрузил голову между бедер жены, жадно припал губами к ее лону и стал сосать, целовать. У него почти не осталось сил. Он вошел в Жоржину и вот-вот должен был кончить, но в этот момент жандарм выстрелил. Сиприен дернулся, словно его ударило током, и упал на спину рядом с женой. Забрызганный спермой жандарм взвыл.

Жоржина взмолилась: «Теперь убейте меня. Убейте меня, пожалуйста». Разъяренный жандарм спустил брюки и улегся на нее. Он жестко вошел в нее, потом еще и еще, как будто хотел пронзить ее насквозь. На лице Жоржины не отразилось ни удовольствия, ни боли. Ни звука не издала Жоржина, только взгляд ее стал пустым и безжизненным. Когда жандарм поднялся, лицо его выражало отвращение. Тогда ополченцы принялись спокойно забивать ее мачете - без рвения, будто выполняли рутинную работу. Оба тела стали похожи на отбросы со скотобойни, на туши, плохо разделанные неумелыми мясниками. Когда, пресытившись удовольствием и жестокостью ополченцы стали, расходиться с заставы по тушили костры и убрали деревья до завтра, вокруг этого места бесшумно собралась стая голодных бродячих собак, чтобы устроить пир из человеческой плоти, которую люди так беспечно оставили валяться на дороге.