как только Эбигейл переступила порог офиса, я больше уже не смог сосредоточиться на работе. Стоило услышать её голос в приемной, как у меня мгновенно сорвало крышу. И всё, чего мне теперь хотелось ―
увидеть её.
Это неконтролируемое желание завладело мной так сильно, что пальцы сами непроизвольно сжимались в кулаки, заставляя до боли стискивать зубы. Никогда еще я не испытывал ничего подобного, и то чувство слабости, которое ощущал по её вине не просто приводило в ярость, а попросту сводило с ума.
Меня совершенно не раздражал еле слышный из кабинета гул, но когда я понял, что больше просто не в состоянии сдерживать поток внезапно нахлынувших чувств, воспользовался им как предлогом, чтобы выйти наружу и мельком посмотреть ей в глаза.
Мне не пришлось притворяться разъяренным, ведь злость внутри действительно кипела, и потому контролировать свои эмоции становилось всё труднее. Особенно после того, как я увидел её. Стало ли мне легче? Нет. Дьявольское влечение лишь усилилось.
Недолго думая, я отправил Холли на место будущего строительства, зная, что она проведет там почти весь день, а затем сказал Элис, что мы с Полом едем на важную встречу.
Он ни о чем не спрашивал. Просто кивал, будто понимал причину моего «побега», ведь именно этим я и занимался.
Бежал.
Спустя несколько часов я уже мчался по степи, чувствуя, как все мысли уносятся прочь. Как я становлюсь совершенно иным человеком. Пусть и всего на мгновение.
С нужной силой ударил бок лошади стременем, а затем дернул поводья и погнал еще быстрее. Это ощущение свободы, которое я испытывал, каждый раз забираясь в седло, невозможно было описать словами.
Ведь разве можно было заставить человека прочувствовать это, если его пальцы никогда ранее не сжимали кожаный ремень?
Если он никогда не сидел в седле, не падал на землю и не гнал свою лошадь галопом?
Это было бы совсем как пытаться объяснить атеисту, что Бог существует ― он никогда не поймет того, чего ни разу в жизни не испытывал.
Слегка откинувшись назад и натянув поводья, стал замедлять ход, заставляя лошадь из галопа перейти к движению рысью. Вороной мустанг тряхнул головой, но послушно зашагал вперед.
Окончательно остановившись, спрыгнул вниз, не забывая благодарно коснуться ладонью его гладкой шеи. Довольно фыркнув в ответ, скакун слегка лягнул землю ногой и медленно склонил свою голову вниз.
Прижался лбом к прохладной бархатистой щеке и прикрыл глаза, осторожно поглаживая холку5. На короткое мгновение позволил себе почувствовать что―то, существование чего категорически отрицал за пределами этого места.
Привязанность. Близость. Преданность.
Присутствие всего этого в моей жизни всегда было, есть и будет недопустимым, непозволительным и запретным.
Конь фыркнул и топнул ногой, заставляя встретиться с ним взглядом ― понимающим, осмысленным, человечным. Он смотрел так, словно проникал в самую глубь, знал все мои мысли, страхи и желания. Иногда мне казалось, что этот жеребец видел во мне совершенно другого человека. Не того, кем меня видели окружающие. Не того, каковым мне хотелось, чтобы меня видели. А того, кем я был много лет назад.
Того, кого изо всех сил старался в себе уничтожить.
— Ты тоже не сможешь этого изменить, ― прошептал, сжимая своими пальцами поводья, ― я именно такой, каким меня все видят и другим уже никогда не буду.
Конь снова фыркнул, при этом протестующе тряхнув головой.
— Иногда наши желания не совпадают с реальностью жизни, Ахига, ― прошептал, заглядывая в темные проникновенные глаза. ― Иногда все, что ты можешь сделать ― просто принять.
Осторожно провел ладонью по его шее, чувствуя, как мустанг успокаивается от моих прикосновений.
— Он всегда относился к тебе не так, как к остальным, ― знакомый голос заставил уголки губ дернуться. ― С того самого дня, как ты помог ему появиться на свет, ты стал для него Наги Танка6, которого он почитает. ― Кваху встал рядом, коснувшись скул Ахига. ― Глаза говорят вещи, которые не может сказать язык. И я вижу в его глазах преданность, силу которой не каждый человек сможет объять.
— Там, где я родился, люди никогда не смогут называться Лакота Ойате7.
— Когда человек удаляется от природы, его сердце превращается в камень, ― после небольшой паузы сказал Кваху, продолжая гладить Ахига. ― Вы живете в мире, где властвуют Гордыня, Зависть и Гнев. И вы сами создали такой мир. Вы станете Лакота Ойате, когда будете готовы измениться, ― его взгляд переместился на меня, ― когда будете нуждаться в ином мире.
— Этого никогда не произойдет, ― покачал головой я. ― Корни человеческого порока ушли слишком глубоко в землю. Невозможно представить, чтобы миллиарды людей в одночасье изменили свою жизнь.
— Указывать людям путь недостаточно, нужно вести их по нему.
Я слабо усмехнулся, дергая коня за поводья.
— Одному человеку не под силу создать мир заново.
— Но под силу положить этому начало, ― спокойно ответил индеец, смотря куда―то вдаль.
Мы шли молча почти до самого поселения, потому что я не посмел проронить больше ни слова. Перед Кваху ― вождем племени Сиу8 ― преклоняли колено все, кого ему самому только доводилось видеть. Его мудрость почиталась другими народами, а доброта и справедливость становились примером. Он был легендой в любой точке мира, потому что абсолютно в каждого вселял надежду и веру в себя.
Кваху был способен поменять жизнь кого угодно: изменить его ценности и убеждения, наставить на правильный путь, помочь понять, кем он может являться и в чем его предназначение.
Но за многие годы успешных попыток, мысли лишь одного единственного человека изменить ему так и не удалось. Да и вряд ли когда―либо удастся.
— Прежде чем ты начнешь говорить, я хочу спросить тебя, ― неожиданно начал Кваху, ― мне нужно знать, помнит ли воин духа Чевеио мои уроки?
— Он помнит все Ваши уроки, ― уверенно ответил я, ― и никогда не позволит себе забыть.
— Тогда почему же мой самый главный урок не отложился в твоей памяти? Я всегда говорил, что это место было, есть и останется твоим домом, а мы всегда будем твоей семьей. Где бы ты ни находился и какими бы ни были твои мысли. Так разве для того, чтобы захотеть остаться в доме своей семьи, нужно просить разрешения?
Кваху повернулся и пристально посмотрел мне в глаза, словно именно в этот самый момент умело считывал с них ответ. Считывал причину. Он понимал меня, наверное, лучше, чем кто бы то ни было, и способен был разглядеть