В следующем пролете был установлен кульман и обустроено место для винтов и рулеток; столы с новыми образцами машин для записи по памяти; целый ряд диктофонов; камеры и прожекторы; галогенные лампы и управляемые световые указатели; картотеки; папки – и опять компьютеры!
И здесь не было ни единого признака беспорядка, ни единой бумажки, не было даже мусорной корзины – просто идеальный порядок!
В последнем секторе квартиры-галереи стояли три телевизора, три видеомагнитофона, каких во Франции было не найти, большой экран и кресло космонавта, чтобы сидеть с максимальным комфортом. Бар с алкоголем, микроволновая печь, стеклянная электрическая плита, холодильник, такой же маленький, как и печь, мойка, спрятанная во вращающемся цилиндре, откидные полки, минимально необходимое количество посуды – все это так незаметно встраивалось в окружение, что Эммануэль почти ничего не заметила.
– Ну что ж! – подвела она итог. – Вы и вправду ни в чем не нуждаетесь. И ни в ком.
* * *
Но в следующий свой визит она изменила мнение. Этот технарь, который, как казалось, нуждался только лишь в одиночестве, не так уж отличался от всех остальных, как она подумала сначала: он страдал от отсутствия друзей и общения.
Он с большим удовольствием принимал у себя Эммануэль и, несомненно, ждал ее визитов. Может, у него и не было времени на любовь, но он мог слушать ее, говорить, смеяться и шутить с ней и даже дал попробовать неповторимый шоколад со сливками.
Он совершенно не был угрюмым. Эммануэль привлекали его простота, открытость и веселость. Но этих качеств было недостаточно, чтобы она к нему приходила так уж часто. Она его навещала вовсе не потому, что ее привлекал его ум, и не потому, что хотела больше узнать о природе его исследований. Нет. Она хотела подружиться с этим гением.
Эммануэль с самого начала поняла, чем подтолкнула его на повторное приглашение: Лукас боялся, что оскорбил ее, назвав шпионкой. Он также упрекал себя в том, что при первой встрече слишком сильно сжал ей запястье. Но юноша был совершенно не жесток. Он, скорее, страдал от переизбытка доброты и вежливости. Сам того не понимая, он инстинктивно искал поводы для самопожертвования.
Эммануэль, разумеется, самопожертвования от него не требовала. Ее намного больше интересовал он сам, чем то, что он мог для нее сделать. Но он так мало о себе рассказал, что ей приходилось заставлять его раскрываться.
Постепенно он поведал ей о своем детстве в Провансе, об учебе в Марселе, поступлении в Калифорнийский университет. Там он пробыл достаточно долго, чтобы завести знакомства и получить необходимые знания, чтобы окунуться в исследования, которые он хотел проводить самостоятельно.
Эммануэль вдруг высказала сомнение:
– А разве в наши дни возможно делать открытия без сотрудничества с научной группой? Неужели на самом деле существуют исследователи-одиночки, способные сделать важные открытия?
– С тех пор как у меня появились возможности делать открытия, я не занимаюсь фундаментальной наукой, – лаконично ответил Лукас.
Эммануэль решила проявить сдержанность и не стала пускаться в расспросы об открытиях Лукаса. Она лишь произнесла:
– Какие возможности?
Он жестом указал на приборы и добавил с мягкостью, которая нивелировала сухость его ответа:
– Я смог обучаться в Беркли, потому что мой отец был богат и стар, а я был его единственным сыном. Ему пришлось умереть, чтобы я подарил свои открытия миру.
Его голос был тверд, но Эммануэль поняла, что юноша страдал от того, что смог продвинуться на научном поприще такой дорогой ценой.
– Люк Сен-Милан умер, – продолжил юноша, – а я продал Марамуй с его оливковыми и виноградными рощами. Я получил достаточно, чтобы, как и хотел, модифицировать этот дом, построенный моей матерью, которую я даже не знал. Я купил все эти приборы и обеспечил себе безбедную жизнь на долгие годы.
Потом тоном, который положил конец воспоминаниям, он добавил:
– Этого более чем достаточно, чтобы завершить мою работу.
А затем, будучи очарованным Эммануэль, он доверительно признался:
– Вообще-то, я уже закончил.
* * *
Но она томилась еще на протяжении многих недель, прежде чем Лукас открыл, в чем состоит его изобретение.
Как только юноша решился на это, он просто спросил:
– Хотите быть первой, кто опробует мою новую ткань?
Эммануэль испытала разочарование. Получается, все эти великолепные приборы, все эти знания, все эти инвестиции, это заточение, секретность и все эти усилия нужны были лишь для нового слова в производстве текстиля!
Лукас заметил, какое впечатление произвели на нее его слова, и расхохотался. Но он часто смеялся…
– Я плохо знаком с высокой модой, – продолжил он. – Вы лучше меня знаете, кому доверить эту ткань, чтобы из нее сшили подходящее вам платье. Если, конечно, цвет придется вам по вкусу.
Она осмотрела отрез, который был свернут в плоский рулон, как в магазине тканей. Цвет? Да, на крайний случай сойдет. Белый всегда можно надеть. Переливчатые отблески этой ткани не были безумно оригинальны, но все же! Она не хотела открыто демонстрировать Лукасу свое разочарование: он потратил свое время и наследство на изобретение синтетических материалов, каких было немало! Ничего революционного они собой не представляли. Лукас без смущения разложил широкий кусок материала и набросил его на плечо и правую руку Эммануэль. Затем он, как заправский кутюрье, обернул ткань вокруг Эммануэль, чтобы она свисала до пола.
Эммануэль застыла с отрешенным видом, идеально соответствуя роли манекенщицы.
Затем она широко раскрыла глаза и приоткрыла рот, но оттуда не вылетело ни звука. Ткань была на месте – осязаемая, холодная на ощупь, хотя на самом деле теплая. Но Эммануэль стала невидимой.
* * *
Эммануэль посмотрела на свою руку, голую ногу и платье из оранжевой кисеи, которое было на ней в тот день: все, что мгновение назад скрывала непрозрачная белая ткань, накинутая на девушку. Все это: руки, платье, ноги – вновь было представлено взору Лукаса, причем ни их форма, ни цвет не изменились.
Она ясно ощущала шов своей юбки, изгиб икры и маленькую ссадину на левом колене, которое она поцарапала накануне в парке.
Интуитивным жестом, ставшим для нее привычным, Эммануэль склонилась набок, чтобы немного приподнять платье на бедре. Но ткань не пропустила ее руку… Однако в тот же момент она почувствовала, как та соскользнула с ее плеча, увлекаемая свои весом. Девушка услышала шорох ткани, упавшей на пол. Но ее нигде не было.
У ног молодого ученого лежала лишь длинная картонная коробка, в торой должна была находиться оставшаяся ткань – но та, по всей видимости, тоже исчезла!