На участке фронта под Мценском почти ежедневно появляется "рама" "фокке-вульф", который корректирует огонь вражеской артиллерии. Кажется, его невозможно поймать: когда наши самолеты поднимаются, он уходит в сторону леса и где-то там садится.
- Надо найти его слабое место, - говорю я капитану Ампилогову. Попытаемся обмануть его. Когда сообщат, что "рама" в воздухе, ты вылетишь на И-16 на бреющем полете, а я буду лететь за тобой гораздо выше на "миге". Кто-нибудь из нас его собьет.
В ожидании проходит день-другой, но мы не теряем надежды. "Рама" находится в воздухе около получаса. Нам бы потребовалось десять пятнадцать минут, чтобы настичь ее, но мешают низкие облака. Плотные, тяжелые, они медленно ползут с юго-запада на северо-восток. Крупные капли дождя падают на землю.
Звонит телефон.
- Получено сообщение: "рама" в воздухе, - говорит Бланко. - Полетите?
- Да.
Делаем все, как условились. Сначала взлетает Ампилогов. Через минуту взлетаю я, не теряя его из виду. Винт моей машины разгоняет клочья облаков. Тупоносый И-16 идет впереди меня внизу, и поэтому враг его может не заметить, а меня, летящего выше и "открыто", враг должен увидеть. Идем по трассе Мценск - Орел. Справа начинает серебриться Ока. Вдруг в просвете между темными облаками вижу небольшой самолет с двумя длинными тонкими фюзеляжами. Беру на несколько градусов влево, но фашист, у которого, вероятно, хорошая связь с землей, уже намеревается сделать свой всегдашний маневр, не догадываясь, что ниже его ждет сюрприз. Ампилогов задирает нос своего истребителя и стремительно набирает высоту; две точные пулеметные очереди прорезают "раму". Фашистский самолет загорается. Ампилогов поднимается еще выше и идет на сближение со мной. Я посылаю несколько пулеметных очередей в зенитную батарею противника, и мы оба на крутых виражах выходим из-под вражеского обстрела. Берем курс на Бориково. Видимость ухудшается, и я напрягаю зрение, чтобы разглядеть, что там под облаками. Еще десять минут полета, и я приземляюсь. Ампилогова пока нет.
- Где ты его потерял? - спрашивает меня майор Халютин, когда я вхожу в штаб.
Летели вместе. Я немного снизился над городом и потерял его среди облаков. Видимость там хуже, очевидно, из-за фабричного дыма.
Проходит несколько тревожных минут. Наконец слышим характерное для И-16 урчание мотора. Я вздыхаю с облегчением. Самолет Ампилогова низко проносится над нами, а затем свечой врезается в облака. Летчик начинает выделывать над аэродромом одну за другой фигуры высшего пилотажа.
- Какой прекрасный летчик Ампилогов! - говорю я майору Халютину. - А самолет?.. Отличная машина!
Майор бросает на меня негодующий взгляд. Детишки из деревни, женщины, работавшие в поле, свободные от дежурства бойцы, побросав свои занятия, смотрят в небо, любуясь мастерством летчика. Мы, испанцы, аплодируем ему. У нас в Испании была такая традиция: каждый раз после сбитого фашистского самолета пилот, радуясь своей победе, выделывал над летным полем фигуры высшего пилотажа. А сейчас майор Халютин смотрел на самолет Ампилогова с негодованием.
Только Ампилогов вылез из кабины, как приземлился У-2 генерал-лейтенанта Торопчина.
- Кто это летал на И-16? - спросил генерал командира полка.
- Капитан Ампилогов!
- Пусть сдаст командование эскадрильей и явится в штаб дивизии.
Через несколько дней прибыл новый командир эскадрильи капитан Белов. Нас, испанцев, это очень огорчило: капитан Ампилогов был отличным товарищем и превосходным пилотом...
Близилась зима 1942/43 года. Дни начали стремительно уменьшаться. Небо все время заволакивали тучи. Казалось, будто наступили постоянные сумерки. Потом начались сильные морозы. Особенно трудно переносили холода мы, испанцы. Когда майор Халютин устраивал ночные полеты, мы себя чувствовали просто мучениками, коченеющими от холода. Термометр иногда показывал 35 градусов ниже нуля, и, хотя мы были очень тепло одеты, ноги порой не чувствовали педалей УТИ (двухместный учебный самолет). Движения наши были скованны.
...Находимся в горизонтальном полете. Небо чистое, как зеркало. Горящие звезды, кажется, можно достать рукой.
- Ты жив?! - кричит мне майор по переговорному устройству.
- Чуть живой, - отвечаю.
- Еще один полет...
Я молчу. Мы приземляемся. Уже выключили прожекторы, освещающие посадочную полосу.
Утром небо затягивают тучи, сильный буран наметает на аэродроме большие сугробы, самолеты покрыты снегом. Северный ветер крепчает, становится холоднее. Я закрываю кабину "мига" и прячу голову в теплый воротник меховой куртки. Однако, когда начинаю согреваться, меня клонит ко сну. Но вот от штабной землянки взвивается красная ракета.
Быстро запускаю мотор, пробую газ, и вот я снова в воздухе. Не прошло и трех минут, как я, почти засыпающий, опять дырявлю облака в южном направлении. Включаю радио. Слушаю! "Воздух! "Юнкерс-88", квадрат двадцать восемь, высота четыре тысячи, курс триста шестьдесят градусов". Смотрю на карту. Маршрут верен. Иду точно, прибавляю газ. Когда же кончится облачность? Альтиметр показывает три тысячи метров, а я все еще не вышел из этой молочной мглы. В кабине вдруг запахло горящим маслом. Дым ест глаза. Ничего не вижу. Снимаю очки и, приблизив лицо к указателю давления масла, с удивлением отмечаю, что стрелка почти на нуле. Что случилось? Выключаю контакт, и громкое урчание мотора сменяется свистом ветра.
"Что делать? Прыгать с парашютом? А вдруг самолет упадет на населенный пункт? Где я сейчас? Сквозь облака ничего не видно... Какое же принять решение?.."
Пока я раздумываю, самолет снижается с выключенным мотором. Сдвигаю фонарь. Летное обмундирование сразу все покрывается ледяными брызгами. В защитных очках ничего не вижу, их залепило маслом. Снимаю очки. Масло попадает в глаза - ощущаю резкую боль. Если выпрыгнуть с парашютом, останемся без машины...
Посмотрим... Планирую. Шестьсот метров, четыреста, триста... Облака, облака, облака!
Наконец начинает светлеть. Высота двести метров. Вот проглянула земля, где белая, где темная, где изрезанная окопами, изрытая воронками, огороженная колючей проволокой. Почти у самого носа моей машины пролетает У-2. Слежу за ним. Учебный самолет садится на небольшую площадку между деревьями, двести на триста метров. Направляю туда самолет, хотя и знаю, что для "мига" требуется в три раза большая полоса приземления. Но сейчас лучше это, чем ничего.
В полной тишине на минимальной скорости, которую позволяет машина, начинаю снижаться. Самолет катится по земле так, будто никогда не остановится. За мной с удивлением наблюдают курсанты летной школы. Зажимаю левое колесо тормозом, и нехватку расстояния самолет сокращает, вычерчивая боком кривую полосу, затем огибает часть поля и останавливается.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});