Раздается стук в дверь, и Зиги принимается скулить. Мария вскакивает с кровати и обнимает меня за плечи.
— Откажись! — говорит она. — Ты не обязана ехать!
Впервые я чувствую, что самообладание мне изменяет.
— Чтобы потерять отцовскую корону? А что станет с Австрией? Что станет с тобой?
— Я не знаю! — Мария рыдает. Я кусаю нижнюю губу. Плакать я не буду. Изменить что-либо не в наших силах, и я не стану добивать отца тем, что предстану перед ним в таком жалком виде. Никто из нас не желал этого брака, но Наполеон принял решение, и только Господь в силах ему воспрепятствовать.
Снова стучат, и на сей раз я открываю. Мужчина в красной с золотом ливрее, какие носят у отца при дворе, отвешивает мне низкий поклон.
— Ваше величество, — обращается он к Марии. И ко мне: — Ваше высочество. — Он смотрит на меня сочувственно. Даже пажам отвратительно то, что происходит. — Экипажи готовы, — тихо произносит он.
— Мне нужно повидаться с братом.
— Он дожидается вас во дворе.
— Будьте добры, приведите его сюда. Мне необходимо увидеть его до отъезда. Наедине.
Паж опять сгибается в поясе и удаляется.
— Без тебя он не будет знать, что делать, — тревожится Мария. — Как они смогут держать его в рамках?
Этого я не знаю. Я сажусь на кровать и беру Марию за руку.
— Будьте с ним терпеливы, — заклинаю я. — Не позволяйте поступать, как ему вздумается. Нельзя, чтобы он ел сладкое на завтрак, а потом и на ужин.
— Мы с твоим отцом за этим проследим.
Дверь медленно открывается, и я поднимаюсь с кровати.
— Фердинанд!
У него красные глаза. Ясно, ему сказали, что я уезжаю и никогда не вернусь. От его слез у меня разрывается сердце. Он берет меня за руки.
— Не понимаю… Я не понимаю…
— Фердинанд, я выхожу замуж. Моим мужем будет император Франции. Ты понимаешь, что это означает?
— Что ты хочешь любить его, а не меня.
Я делаю глубокий вдох. Плакать я не стану! Но Мария сдавленно всхлипывает, и я больше не в силах сдерживать слезы.
— Фердинанд, я всегда буду тебя любить — независимо от того, в Австрии я или во Франции.
— Но когда ты вернешься?
Я заглядываю ему в глаза. Он такой красивый мальчик! Вот если бы Господь наделил его еще и крепким рассудком! Но сейчас положение таково, что при нем всегда должен быть кто-то, кто способен его направлять. Если бы я вышла замуж за Адама и осталась жить в Шенбрунне, эта роль была бы отведена мне. Теперь же ее будет играть кто-то другой.
Я протягиваю руку, глажу брата по волосам, по лицу, и моя рука делается мокрой от его слез.
— Я не знаю, когда вернусь, — честно признаюсь я. — Но ты в любое время можешь мне написать.
— А в гости к тебе можно будет приехать?
Я сглатываю комок в горле.
— Если будешь себя хорошо вести.
Но это чудовищная ложь. Хотя его слабоумие и болезненность известны многим, никто не знает, насколько ужасны его приступы. Наша семья усердно это скрывала. Для отца было жестоким испытанием видеть, как страдает один из его детей, но когда начались припадки и у Марии-Каролины… Это несправедливо! Правда, справедливость Христос никогда и не проповедовал. Только всепрощение и веру.
Я переглядываюсь с Марией, которая от огорчения даже не может говорить.
— Я хочу, чтобы ты и без меня продолжал заниматься. Папа на тебя очень рассчитывает. И я хочу, чтобы ты запоминал, о чем станешь мне писать, и когда будешь узнавать что-то новое — обязательно мне пиши. Будешь?
— Буду, — обещает Фердинанд.
— И не будь так строг к поварам! Они не могут готовить тебе вареники с абрикосами каждое утро!
Он строит грустную рожицу, и я смеюсь, хоть меня и душат слезы. Затем раздается резкий стук в дверь, и мы втроем замираем. Вернулся отцовский паж. На этот раз с ним Адам.
— Ваше высочество, все собрались и ждут вас.
Адам подходит ко мне и обнимает.
— Я буду за ним присматривать, — обещает он.
— Ему так нужна помощь! А отцу не всегда хватает терпения…
— Зато мне хватает. — Из всех военных Шенбрунна один только Адам нашел время учить Фердинанда верховой езде. И это Адам купил ему первый набор кистей, чтобы он мог, как я, заниматься живописью.
Я смотрю Адаму в лицо и не понимаю, как я смогу теперь жить без него.
— Я буду очень скучать! — шепчу я.
Отцовский паж ждет в дверях. Он деликатно отвернулся. Ни для кого не секрет, что Адам меня любит, и, когда я познакомлюсь с Наполеоном, я не буду стыдливой невестой.
Паж откашливается, и я крепче прижимаюсь к Адаму.
— Пора, — отзывается Адам, и голос его мрачен.
Мария берет меня под руку, и я вдруг понимаю, что все это происходит в действительности. Мы проходим через дворцовые покои, и придворные при виде нас расступаются — так, словно это похоронная, а не свадебная процессия. Некоторые отвешивают мне низкий поклон. Они знают, какую жертву я готовлюсь принести, и понимают, что воле Наполеона можно противопоставить лишь волю Божию. Наполеон теперь правит всем западным миром, от Рима до Нидерландов, и даже церковь над ним не властна. Я выхожу замуж за человека, отлученного от церкви, за императора, который развелся с первой женой без согласия Папы. А поскольку церковь его развод не благословила, то непонятно, какую роль буду исполнять при нем я. Отец говорит, Наполеон позволил Жозефине оставить себе титул. Стало быть, мы обе будем именоваться императрицами.
Мы выходим во двор, где меня дожидается небольшая молчаливая группа людей. Помимо отца и князя Меттерниха, здесь моя сестра Мария-Каролина, которая лишена дара речи, и самая младшая из моих сестер, шестилетняя Анна, у нее в руках ее плюшевый мишка, и она плачет, уткнувшись носом в его мех. Даже младшие братья здесь. У всех, кроме князя Меттерниха, лица мрачные. Если он поедет со мной во Францию, я никогда не стану ему доверять. Может, он и не сам устраивал этот брак, но когда-нибудь, завоевав доверие Наполеона, я упомяну ему имя Меттерниха, и император мне расскажет, что советник моего отца первым предложил ему мою кандидатуру. В этом у меня сомнений нет.
— Меттерних поедет с нами, — говорит отец. Он постарел, на лице — печать тяжелой утраты. — Князь хочет дать тебе один совет.
Я вслед за Марией сажусь в королевский экипаж, и Меттерних начинает с комплимента нам обеим.
— В такие трудные дни габсбургские женщины являют собой образец стойкости!
Его обращенная ко мне улыбка остается без ответа. Карета, покачиваясь, движется вперед, а я сухо произношу:
— Мне сказали, у вас есть для меня совет. Я готова его выслушать.