Читать интересную книгу Кондуит и Швамбрания (Книга 2, Швамбрания) - Лев Кассиль

ВЛАДЫЧЕСТВО ВЕЩЕЙ

Уже стихал резонанс комнат. Вещи задавили эхо. Мы нашли укромный уголок для грота королевы. Кроме того, этот же угол мог легко быть переоборудован в цирк, вокзал, тюрьму. Швамбрания утверждалась. Папа, стоя на стремянке с молотком в руках, вешал на стену портрет доктора Пирогова и картину академика Пастернака "Лев Толстой". Папа ораторствовал. Стремянка казалась ему трибуной. - Сегодня я лишний раз убедился, - говорил папа, - что мы - жалкие рабы вещей. Вся эта громоздкая рухлядь держит нас в своей власти. Она связывает нас по рукам и ногам. Я бы с наслаждением оставил половину всего этого на старой квартире!.. Дети! (Леля, вынь сейчас же гвоздь изо рта! Не знаешь элементарных правил гигиены!..) Я... говорю, дети, учитесь презирать вещи!..

Затем мы с Оськой пошли пристраивать на стене в столовой раскрашенное блюдо-барельеф. На блюде выпятился замок и гарцевали рыцари. Вдруг гвоздь вырвался из стены. Блюдо ударилось об пол. Рыцари погибли, а от замка остались одни развалины-руины. Папа прибежал на дрызг. Он накричал на нас. Он назвал нас варварами и вандалами. Он сказал, что даже медведя можно научить бережно обращаться с вещами... Был произнесен целый скорбный список загубленных нами предметов: королева, трость, вечное перо и т. п. и т. д. Мы вздыхали. Потом я напомнил папе, что он несколько минут назад сам учил нас презирать вещи. Папа совсем рассвирепел. Он сказал, что сначала надо научиться беречь вещи, потом их заработать, а после уж можно начать презирать их. Вечером по комнате с убитым лицом бродила мама. Чтоб не терять мелких вещей и не тратить время на их поиски, мама записала на особом листке, что где лежит. Теперь она уже второй час искала эту самую бумажку...

УТЕРЯНЫ СЛЕДУЮЩИЕ ДОКУМЕНТЫ

Во взбаламученном аквариуме медленно осаживался песок. Рыбки радужными колибри порхали в зелено-хрустальных водорослях. Рыбки вились у малахитового стекла и чувствовали себя дома. Стены новой квартиры утратили ледяную чужесть. Комнаты обживались. Прежний уют был восстановлен на новом адресе. И папа, глядя на люстру, говорил за ужином: - Революция... (Ося! Доешь морковку: в ней масса витаминов...) Революция, я говорю, полна жестокой справедливости... Действительно: кому по праву должна была принадлежать эта квартира? Толстосуму-купцу или врачу? Вообще я считаю, что пролетариат и интеллигенция могут найти взаимный подход. - Боже мой! Кто из нас в душе не коммунист? - говорили тетки. Через день у нас забрали пианино. Тратрчок готовился к каким-то торжествам. Хор бойцов репетировал санитарную кантату. Хору было необходимо на одну неделю пианино. Мобилизовали наше. Мамы как раз не было дома, и она унесла в сумочке охранные грамоты на пианино, выданные ей Уотнаробразом как учительнице музыки. Папа произнес перед умыкателями пианино небольшую речь об интеллигенции и пролетариате, а также упомянул о взаимном контакте. Но это не помогло. Тогда папа сказал, что ему пианино не жалко, но дело в принципе и он дела так не оставит и, если надо, дойдет до Ленина. И папа сел писать письмо в редакцию центральных "Известий". Пианино выносили, как покойника. Аннушка причитала, и тетки плакали соответствующе. Мама пришла, узнала, побледнела. Она села, заморгала. Она спросила очень быстро: - Вынуть успели? Тут папа с размаху сел на стул, а тетки окаменели. Оказалось, что мама привязала изнутри пианино к верхней крышке потайной сверток. Там были четыре куска заграничного мыла и пачка давно уже никудышных "николаевских" денег, бумажек... Тут окаменели мы с Оськой. Дело было в том, что неделю назад мы подсмотрели, как мама готовила этот сверток. Мы тогда поняли, что его запрячут в какое-нибудь надежное место. У нас тоже имелись вещи, не предназначенные для постороннего глаза, и мы незаметно сунули в сверток кое-какие швамбранские документы. Здесь были карты, тайные планы походов, манифесты Бренабора, гербы, письма героев, афиши Синекдохи и другие секретные манускрипты из швамбранской канцелярии. Теперь все это уехало в Тратрчок. Швамбрания была в опасности. Настройщик мог обнаружить нашу тайну. Мама решительно встала, вытерла глаза и пошла в Тратрчок. Я вызвался сопровождать ее. Мама была растрогана. Она не подозревала, что мы с ней идем выручать швамбранские документы.

КОНЦЕРТ В ТРАТРЧОКЕ

В Тратрчоке мама сказала, что ей нужно вынуть сверток с интимными письмами, который хранился в пианино. Длинноусый командир понимающе подмигнул. "Письмишки!" - сказал он и разрешил. Пианино стояло в большом зале, испуганно забившись в угол. Кругом сидели на скамейках красноармейцы и грызли семечки. Двое, сидя на ящиках, старались подобрать в четыре руки собачью польку. Увидя нас, они остановились. Мама подошла к пианино и ласковой октавой погладила клавиши. Инструмент заржал, как конь, узнавший хозяина. Красноармейцы с любопытством глядели на нас. Командир самолично вынул сверток и опять подмигнул маме: "Письмишки..." "Ура! ура! - закричали тут швамбраны все", - мурлыкал я, выходя из Тратрчока. Когда мы уже были на середине площади, сзади раздался крик: - Сто-ой! Мадам! Вертайся обратно! Подбежал запыхавшийся командир. Мама задрожала, прижав сверток к груди. В Швамбрании тоже произошло землетрясение. - Вертайтесь, гражданка! - сказал командир. - Ребята меня за грудки хватают. Нарочно, говорят, она пианину испортила, чтобы нам не досталась, разладила... Вынула, кричат, главную часть. Она сразу и играть перестала. - Что за глупости, товарищ! - сказала мама. - Вероятно, просто вы не умеете играть. - Как же, до вас играло, а как вынули чегой-то, так сразу ничего и не выходит, - говорил командир. - Нет, уж вы, пожалуйста, вертайтесь и снова положьте все это на место. Мы побрели назад в Тратрчок. Красноармейцы встретили маму злым шумом. Они сгрудились вокруг пианино. Они напирали. Они кричали, что мама нарочно испортила народное достояние, что это саботаж, а за это - на мушку. Командир успокаивал их. - Сознательнее, сознательнее, ребята, - говорил он, но сам, видимо, тоже был очень взволнован. Мама уверенно подошла к пианино. Красноармейцы затихли. Мама взяла широкий аккорд. Но пианино не отозвалось с прежней звонкостью. Звук получился глухой, чуть слышный. Он пронесся и замер, как очень далекий гром. Мама убито и растерянно взглянула на меня. Она ударила по клавишам что есть силы, но пианино опять ответило шепотом. Зато загремели красноармейцы. - Испортила! - кричали они. - В Чека ее за такое дело... в Особый отдел!.. Ведь ото что ж такое?.. - Мама, - сказал я, вдруг догадавшись, - модератор!.. Когда командир вытаскивал из пианино сверток, он нечаянно потянул модератор - заглушитель, - и тот опустился на струны. Мама рванула модератор, и пианино сразу загремело так громко, что всем показалось, будто из ушей вынули вату, которая там словно все время была. У красноармейцев просветлели лица. Для проверки они попросили привесить сверточек обратно. Мы привесили. Но пианино громче не заиграло. Тогда нам позволили взять сверток. Потом смущенные парни попросили маму сыграть что-нибудь такое, этакое... - Я, товарищи, польки не играю, - строго сказала мама, - это вы уж сына попросите. Красноармейцы попросили, и я влез на ящик. Меня окружали белозубые улыбки. Так как с высокого ящика достать педали я не мог, то нажимать педаль вызвался один из красноармейцев. Он старательно наступил на педаль и не отпускал ее уже до конца. А я гулко играл что есть силы подряд все марши, танцы и частушки, которые я только знал. Кое-кто уже начал пристукивать каблуками, и вдруг один молодой красноармеец сорвался с места. Он развел руками, словно объятия раскрыл, и осторожно ударил ногой, будто пробуя пол. Потом он подбоченился - и пошел-пошел по раздавшемуся разом кругу, закинув голову и притопывая. Высоким голосом он запел:

Что за стыд, что за срам, Что за безобразия, Поналезла нынче к нам Всяка буржуазия.

Командир резко остановил его. Он сказал маме вежливо и просительно: - Мадам, то есть теперь гражданка! От бойцов и от себя лично прошу... исполните персонально что-нибудь более сознательное... скажем, из какой-нибудь оперы увертюрочку... Мама села на ящик. Она вытерла клавиши платком. Мой специалист по педалям опять с готовностью предложил свою помощь и ногу. Но мама сказала, что как-нибудь сама обойдется. Мама играла увертюру из клавира оперы "Князь Игорь". Серьезно и хорошо играла мама. Тихие красноармейцы окружили пианино. Навалившись друг на друга, они внимательно смотрели на мамины пальцы. Потом мама медленно и бережно отняла от клавишей руки... За подымающимися ее кистями, как паутинка, потянулся, затихая, финальный аккорд. Все откинулись вместе с мамиными руками, но несколько секунд еще молчали, как бы вслушиваясь в угасание последних нот... И только после отчаянно захлопали. Они аплодировали вытянутыми руками, поднося свои хлопки близко к маминому лицу. Они хотели, чтобы мама не только слышала, а и видела их аплодисменты.