Читать интересную книгу Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон

— Вы не понимаете, — произнес он, заикаясь, не в силах унять дрожи, но вполне отчетливо, — я здесь… Как чужестранец!.. Я здесь в изгнании!

Сендер тут же потребовал, чтобы он взял свои слова обратно. Биньямини сказал:

— Если это действительно отражает настроения одного из старейших членов хозяйства…

Но Карми не дал ему закончить и гневно бросил в пространство:

— Я называю это предательством!

Яблонский, не произнеся больше ни слова, захромал к выходу. Тогда поднялся Юваль и спокойно заключил:

— Ничего не поделаешь, товарищи, придется вынести обсуждение этого вопроса на общее собрание.

Бахрав знал, что судьба его предопределена. Осторожно, неторопливо, опасаясь, что сердце, так дико забившееся при слове «предательство», вот-вот выскочит из груди, выпрямился и поволок отяжелевшие ватные ноги к дверям. Все жилки его тела напряглись в ожидании той секунды, когда кровь поднимется, волна за волной, к голове и окончательно затопит сознание. Но этого не случилось. Сердце так же неожиданно успокоилось, древняя мелодия зазвучала в ушах и подступила к губам:

Покой пришел к утомленному воину,Успокоение от всех трудов…

5

С зарей Бахрав уже стоял в душе и подставлял то один, то другой бок прохладным струям. «Ясная голова на свежем теле», — напевал он снова и снова, едва ли не весело, как некогда Йораму, сыну своему — когда тот еще был рядом. Вернувшись после утренней пробежки по дорожкам апельсиновых рощ, они обливались холодной водой, смеялись и шутили. Именно во время этих пробежек он и обратил внимание сына на удивительное богатство оттенков утренней зари. Иногда удавалось полюбоваться и высокой радугой в небесах. Если выдавалось туманное утро, вставала многоцветная радуга — от горизонта до горизонта.

— Чернота туч и сияние солнца — это еще не все, Йорами.

Теперь, стоя в душе, сквозь водяные брызги поглядывал он на коробки с марками, расставленные на столе. Коробки были черные, и веселые квадратики, спрятанные внутри, никак не проявляли себя. Марки разложены и рассортированы, все до одной, как и требовал Шейнман. Только конверты с марками «первого дня» упрятаны подальше, на дно чемодана.

Пока полотенце растирало продрогшее тело, он еще раз продумал предстоящие переговоры с Шейнманом. Бахрав, конечно, социалист, кибуцник, но и в его жилах течет кровь поколений предков-торговцев. Это будет проверкой. Испытанием. Альбом — он выложит его в последнюю очередь — вот тот козырь, который должен побить все карты Шейнмана!

Выходя на этот раз из дому, он распахнул во всю ширь окно и дверь тоже не стал запирать. Канат остался валяться, закинутый под кровать, как ненужная ветошь. Дождь приветствовал его снаружи. Бахрав твердо и прямо смотрел в удивленные лица встречавшихся ему на дорожке товарищей и ни разу не свернул ни перед кем ни вправо, ни влево. Только на остановке с тоской поглядел на наемных рабочих, вываливавшихся в этот час из автобуса. Что ж, есть кому заменить его… Протянул водителю деньги и, даже не пересчитав сдачи, уселся. Чувствовал на себе взгляды товарищей и немые вопросы: почему это он в будний день облачился в субботние одежды? И что это за чемодан у него в руках? Цель их поездки была ясна любому и каждому: в кармане у них направление на рентген или к глазному врачу, а может, к зубному — зубы непременно надо лечить. Заурядные телесные недуги, которых не приходится стыдиться.

Холодный ветер, врывавшийся в оконные щели, остудил его пылающий лоб. Он опустил голову на руки и незаметно задремал. И снова увидел себя бегущим по краю апельсиновой рощи, но теперь ноги его увязали в рыхлом песке. Страх охватил его — не выбраться ему отсюда. И сына, Йорама, нет рядом… Товарищи кибуцники сидят вокруг пустых столов, холодный неоновый свет освещает их лица. Он хочет позвать на помощь, но сам не слышит своего голоса. Изворачиваясь всем телом, пытается вытащить ноги, но сухая глинистая земля рассыпается в прах, засасывает в пустоту… Под конец властная рука ухватила его за плечо. Он открыл глаза. Это водитель призывал его покинуть автобус — прибыли, конечная. Рабочие уже ждут, чтобы начать мыть и чистить машину.

На двери магазинчика Шейнмана обнаружил записку: «Тотчас вернусь». Бахрав стоял и ждал. Замер, как конь, достигший места назначения, и больше не двигался. Только склонился всем корпусом над чемоданом, словно старался укрыть его от потоков дождя. Глаза тем временем изучали витрину. Марки отвечали ему своими цветастыми глазенками: синие треугольники, розовые прямоугольники, желтые ромбы. Названия дальних стран царапали сердце тоскливым коготком: Того, Гаити, Камерун — таинственные неведомые места. На мгновение он даже пожалел, что всю жизнь собирал только марки Земли Израиля.

Шейнман подкатился наконец на своих коротеньких ножках. Глубоким низким голосом, вызывающим безусловное доверие, извинился, что повесил эту записку «Тотчас вернусь», поскольку не думал, что задержится.

— Разве может человек что-нибудь знать? — добавил философически. — Если за что и можно поручиться, так только за свое отбытие…

Бахрав переступил за ним следом порог магазинчика и поспешил извлечь коробки из чемодана. Крышки были наконец подняты, и освобожденные из тесного темного плена марки выглянули наружу. Бахрав перенес руки на пояс, словно готовя самого себя к предстоящему важному свершению, и глянул на Шейнмана. Однако торговец в полном равнодушии, вытягиваясь шаг за шагом вверх по деревянной стремянке, мел метелочкой из перьев по полкам. Коротенькие ручки умудрялись забираться даже в самые потаенные уголки.

— Мы готовы! — воскликнул Бахрав браво.

Шейнман глянул с высоты, оставил метелку и спустился на землю. Сунул толстые пальцы в ворох марок. Бахрав почувствовал болезненный спазм в животе.

— Прекрасно, прекрасно, — забормотал, выражая свое восхищение. — Все израильские?

Бахрав кивнул.

— Очень мило, — снова выразил торговец свое одобрение. — Но стоимость их не так уж велика, — заметил как бы невзначай. Марки ручейком заструились у него между пальцев и застыли пушистой горкой на прилавке. — Что ж, заплачу за них согласно ценнику. — Взглянул на Бахрава и запустил руку в задний карман брюк, где хранился кошелек.

Бахрав не ответил, лишь принялся молча собирать марки.

— Есть и другая возможность, — объявил Шейнман, и тонкие его губы растянулись в улыбке. — Только это займет значительно больше времени, а в результате выйдет то же самое — столько же, сколько я предложил. — Он сделал паузу, словно ожидая ответа Бахрава, и продолжил: — Но если вы не торопитесь, можете сесть и пересчитать их по одной.

Бахрав остался. Снял пальто, засучил рукава рубахи — словно в жаркий день в поле — и принялся за пересчет. Не так уж это и сложно, думалось ему. Ведь марки уже разложены согласно номинальной стоимости и году выпуска. Хотя Шейнман, конечно, будет стоять и следить за ним. Он поднял глаза и с удивлением увидел, что тот сидит поодаль за маленьким столиком с лупой в одной руке и щипчиками в другой. Не исключено, что Шейнман все-таки порядочный человек. Ведь это именно он объяснил Бахраву, как следует рассортировать марки, и пообещал в надлежащее время заплатить за них как следует. Наличными. Хорошие деньги. Когда Бахрав поинтересовался, когда наступит это «надлежащее время», ответил, что день назначит он сам, Бахрав. Бахрав попросил назвать сумму, на которую он может рассчитывать, поскольку вовсе не исключено, что его дальнейшая жизнь зависит от этих клочков бумаги. «Что значит — клочков бумаги? — притворился Шейнман возмущенным и обиженным. — Любая марка стоит денег. Иногда даже больших денег. — И заключил таинственно: — Это от многого зависит».

Продолжая свою работу, Бахрав произнес вдруг доверительно:

— Это все, что осталось у меня от сорока пяти лет жизни… — Замолчал и поправил очки.

Шейнман не ответил. Лысая его голова оставалась склоненной над кругленьким крошечным столиком. Лишь изредка он покачивал ею, то ли в ответ на слова Бахрава, то ли поражаясь своим открытиям, совершенным с помощью лупы.

— Они еще узнают, — пробурчал Бахрав себе под нос и даже пригрозил этим подлым невидимым типам кулаком. — И Гершон тоже… Еще поползает передо мной на брюхе…

Снова поник головой и продолжил раскладывать и пересчитывать марки. Такой опытный торговец, как Шейнман, должен выразить свое мнение и о внешнем виде, и о состоянии марок. Чистенькие аккуратненькие марки. Бахрав попытался представить себе свою будущую иерусалимскую квартиру. Долгосрочный найм — это именно то, что ему требуется. С виду скромненькая, но милая и уютная — как выразился поэт. Он уплатит хозяину за пять лет вперед. Число лет по числу коробок. Не попросит у Шейнмана ни копейкой больше, чем следует. Однокомнатная квартирка. Пускай даже с удобствами во дворе, не важно. Главное, начать все сначала. Как в Эйн ха-Шароне. Что там было? Общий барак с тощими перегородками и убийственная жара. Летом. А зимой холод. И ничего — выжили. После работы он будет водить Пнинеле в зоопарк. Йорама и Шарону он водил в птичник. Они радовались и принимались гоготать, как индюшки: глот! глот! А может, Дани захочет бегать с ним по утрам. По Крестовой долине, рядом с домом… Мы еще поглядим, кто кого обгонит!.. Среди тех самых деревьев, из которых делают кресты… А в субботние вечера он будет приносить детям подарки. Гершону — бутылка коньяка, из самых лучших. Это прежде всего. У Гершона изысканный вкус, он сумеет оценить хороший коньяк. Отпразднуем мир, Гершон — на пять ближайших лет! А что принести Пнинеле? Куклу. Такую, которая закрывает глаза и умеет плакать. А для Дани он начнет собирать марки — опять, сначала…