Читать интересную книгу Великий магистр - Октавиан Стампас

— Крепитесь, Анна, — украдкой пожал ее руку Алансон. — Мне, прожившему в Византии уже более пятнадцати лет и прикипевшему к ней душой, тоже кажутся дикими здешние нравы, хотя это и моя родина.

— Где маленькой девочкой я наблюдала нашествие ваших рыцарей во главе с Годфруа Буйонским в Константинополь, — возразила Анна Комнин. — Это было именно нашествие саранчи, другого слова не подберешь. Так что мне хорошо знакомы их тупость, необузданность и невежество.

— Есть все-таки некоторые исключения, — обиженно произнес брат Людовика. — Хотя бы я.

— И то потому, что вас чуть-чуть преобразила Византия, — улыбнулась принцесса. — И перестаньте жать мне руку — на нас смотрят.

— Пусть смотрят, — упрямо сказал Алансон. — Вы же знаете, как я люблю вас?

— И поэтому вы хотите сломать мне кисть?

— Анна, мне иногда кажется, что вы родились мраморной статуей и никогда любовь не обожжет вас.

— А вот и неправда, — возразила принцесса. — Хотите, я влюблюсь в первого же вошедшего в зал рыцаря?

— Не хочу! — хмуро отозвался Алансон.

В это время герольд, одетый в цвета своего графа, стукнул жезлом об пол и громко выкрикнул:

— Виконт Гуго де Пейн! Барон Бизоль де Сент-Омер! Роже де Мондидье!..

Рыцари, войдя в зал, огляделись. Граф Шампанский поднялся и направился к ним. Он обнял Гуго и Бизоля и повел новых гостей к своему столу.

— Так вот он какой… — прошептала Анна Комнин, с любопытством всматриваясь в лицо де Пейна, которого усадили неподалеку от нее. Алансон проследил за ее взглядом и недовольно фыркнул.

— Но как Руши мог узнать об их скором приезде? — спросила принцесса. — Я не верю в магию.

— У всех всюду шпионы, — пробормотал Алансон. — Ничего удивительного.

Пир, между тем, продолжался. Лиру взял трувер Кретьен де Труа, не уступающий в своей славе самому Гильому Аквитанскому. Он вышел на середину зала и, ударив по струнам, запел, а один из музыкантов подыгрывал ему на пошетте:

Я наудачу начну

Последней песни слова.

Бог весть, на воле ль, в плену,

Жива душа иль мертва,

Недужна иль здорова,

Храню любовь иль кляну, -

Себе не ставя в вину,

Пою, от страсти сгорая,

Красу Шампанского края!

Я каяться не хочу

И тайну в сердце таю.

Душой и телом служу,

Весь жар и пыл отдаю.

Несу я муку свою

И ношей сей дорожу:

Могу молить госпожу

Всю жизнь, не теряя пыла,

Чтоб боль мою наградила,

Любезная сердцу Мария!

И с этими словами трувер склонился в низком поклоне перед Марией Шампанской, которая одобрительно бросила ему букет гвоздик. Рыцари восторженно загудели.

— Ну, этот точно победит, — промолвила принцесса Анна. — С такой-то поддержкой! — Она вдруг встретилась 'глазами с де Пейном, который уже некоторое время смотрел на нее и не спешил отвести взгляд. Анна отчего-то смутилась и слегка покраснела, почувствовав какое-то волнение в груди. Но и ее взгляд, скользнув в сторону, вернулся к притягивающим, словно прохладные серые магниты, глазам рыцаря. На какое-то мгновение ей показалось, что наступила внезапная тишина: смолкла музыка, шум вокруг, крики гостей и лай собак, — лишь два человека остались в зале. Затем — пиршественное веселье вновь ворвалось в ее сознание. Гуго де Пейн приподнял свой серебряный кубок и поклонился ей.

— Какой нахал! — возмутился в полголоса Алансон. — Как бесцеремонно он вас разглядывал! Хотите, я вызову его на поединок?

— Поберегите себя, — насмешливо отозвалась принцесса. — Вам ли, впитавшему в себя изнеженный воздух Византии, идти против молний?

— Все равно, я этого так не оставлю, — нахмурился Алансон.

— Конечно, не оставите, — согласилась Анна. — Всем известно ваше коварство. Только придумайте на сей раз что-нибудь грандиозно зловещее.

— Прекратите, вы сводите меня с ума.

— Забавно: сводить можно бородавки, а то, чего нет… — пошутила принцесса. Ее вишневый взгляд вновь скользнул в сторону де Пейна, и тот, разговаривая в это время с графом Шампанским, слегка улыбнулся ей. Анна внимательно смотрела на него и не могла понять: что с ней происходит?' Почему вдруг ее так заинтересовал этот человек, о существовании которого она два часа назад даже не знала? Отчего мысли ее волнуются, когда она думает о нем? Что это за наваждение?

Она рассерженно отвернулась и решила про себя больше не смотреть в его сторону. А в это время герольды принесли печальное известие и шум в зале мгновенно утих: на Сицилии, в своем поместье, скончался герой освобождения Эдессы и Иерусалима, сподвижник Годфруа Буйонского, славный рыцарь Боэмунд Тарентский. Наступило траурное молчание, во время которого рыцари поднялись со своих мест. Притихли даже собаки, чувствуя общее горе.

— Я знала его, — прошептала Анна. — Это был отъявленный мерзавец.

— Молчите! — зашипел на нее Алансон.

Спустя некоторое время, шум в зале возобновился, а рыцари стали вспоминать военные подвиги Боэмунда. То тут, то там начал раздаваться смех, поскольку покойный был отчаянным храбрецом и таким же отчаянным шутником. Слава его гремела от Нормандии до Египта, и даже враги уважали его за доблесть, хотя и боялись изощренного коварства. Беспринципности его не было границ: будучи злейшим врагом византийского императора Алексея I Комнина, отца Анны, он не раздумывая принял вассальство и признал его своим сеньором, когда этого потребовали обстоятельства. А потом отрекся, когда обстоятельства повернулись в другую сторону.

— Что вы скажете о Боэмунде? — повернулась Анна к Людвигу фон Зегенгейму. — Вы ведь были в том походе на Иерусалим?

— Достойнее рыцаря трудно сыскать, — ответил сорокалетний граф. — В долине Догоргана, когда мы стояли лагерем, на нас неожиданно напали турки Солимана, собравшего свои силы после бегства от стен Никеи. Началась резня. Турки устремились в лагерь, не щадя даже пилигримов, которые шли с нами: ни детей, ни женщин, ни стариков. И лишь благодаря Боэмунду, который сумел сплотить и построить войска, мы смогли дать некоторый отпор и продержаться, пока не подоспели рыцари Годфруа Буйонского.

— Но я слышал, — произнес сидящий напротив Фульк Анжуйский, — что это он отравил бедного Хороса, князя Эдессы, когда тот усыновил его. Причем через две недели после сего смешного обряда?

— И это было, — спокойно ответил Зегенгейм. — В одном человеке могут таиться и вершины, и пропасти. Но без Боэмунда мы бы не одолели сельджуков.

— Но травить своего отчима, словно крысу! — вспыхнул Фульк.

Зегенгейм осторожно поставил свой кубок и посмотрел на юного графа.

— Я бы желал, чтобы вы побывали в Леванте и прошлись, как Боэмунд перед неприятельским войском, не обращая внимания на тучи устремленных в тебя стрел, — сказал он ровным голосом.

— Чушь! — крикнул Фульк, багровея от выпитого вина. К их столу устремился один из герольдов.

— Господа! Господа! — воззвал он. — Умерьте свой пыл до королевского турнира, осталось всего три дня!

А принцесса Анна, не в силах совладать с собой, снова взглянула в сторону Гуго де Пейна. Но его место оказалось пусто. И неожиданно для себя, она почувствовала, что огорчена этим. Исчез и хозяин замка — граф Шампанский.

— Герцог Гильом Аквитанский граф Пуату исполнит песню собственного сочинения! — объявил герольдмейстер, стукнув жезлом об пол. Старика выкатили прямо в кресле на середину зала. Его все еще сохранившие цепкость пальцы держали лиру, а рядом встали два музыканта; один — с флейтой, а другой — с терподионом, в котором от ударов звучали разные стержни, пластины и колокольчики. Голос знаменитого трувера был слаб, и поэтому рыцари притихли, напрягая слух:

Я любовь пою, пылая -

Дева мне мила младая,

Белокурая, живая,

Вся белее горностая,

Краска лишь у губ иная -

Алая, как роза мая…

Остальные двенадцать куплетов трувера были в том же тоне, где Гильом признавался в любви к юной пастушке. А закончил старый герцог так:

Если б мне подругой стала,

В сердце б радость клокотала,

И душа бы, как бывало,

Не спешила в бой нимало,

Мне б дала отрад немало

Верность пылкая вассала.

Если б небо дар послало -

Впредь забот душа б не знала!

Мало кто из рыцарей понял, о каком даре просил небеса дряхлеющий трувер, но все бурно выразили свой восторг.

— Победит герцог, — произнесла Анна Комнин. — По традиции.

— Не торопитесь, — остерег ее Алансон. — Под занавес припасена еще одна жемчужина. Некий Жарнак, приехавший из Клюни. Говорят, его голос напоминает пение сирен.

А в это время граф Шампанский и Гуго де Пейн прогуливались по длинному коридору возле зала. Мимо них сновали слуги с подносами, почтительно склоняясь в поклонах. Возле выставленных в галереи рыцарских доспехов спал настоящий, живой рыцарь, вытянув ноги.

— Отнесите его в покои, — приказал граф мажордому, следовавшему за ними. Узнав о намерении своего вассала отправиться в Святую Землю, граф размышлял. У него имелись свои причины на то, чтобы всемерно сопутствовать этому предприятию. Причины эти косвенно касались и той тайны, которую открыл перед смертью отец Гуго своему сыну. Всматриваясь в непроницаемое лицо де Пейна, граф задумался, колеблясь: можно ли посвятить крестника в те замыслы, которые он лелеял? Искренно любя Гуго, он все же решил обождать, поскольку замышляемое им могло преобразить даже самого верного человека — и оттолкнуть. Но присутствие Гуго в Иерусалиме в дальнейшем помогло бы решить многие вопросы, если бы контроль за его действиями находился в его, графа Шампанского, руках. А как это сделать — он знал. И граф дал согласие своему крестнику, благословляя его в путь.