Я увидела его издалека. Он был в джемпере и джинсах. На куртке, которую он держал на коленях, лежал букет васильков. Я подошла и встала рядом. Но Женька так был погружен в свои мысли, что не сразу заметил меня. Тихо я присела рядом на ступеньки.
Женька очнулся от мучивших его дум и повернулся ко мне.
Лицо его было одутловато, а глаза потеряли прежнюю синеву и стали серыми, словно выцвели на солнце.
– Привет… Я в Париже… – просто сказала я.
– Привет, – тяжело выдохнул он, словно и не рад был моему появлению.
– Я здесь, Женька, я здесь…
– Это тебе! – протянул он васильки.
– Жень, значит, ты ничего не забыл?
– Я не мог забыть об этом все тридцать лет. Потому что дурак набитый!
– Так почему же ты ни разу не появился в моей жизни за это время?
– Давай поднимемся на верхнюю смотровую площадку? – предложил он, не ответив на вопрос.
Он сказал этот таким тоном, что мне стало не по себе, у меня возникло ощущение, что он задумал что-то страшное. Я попыталась представить эту его задумку и вздрогнула.
– А где Фима? – спросила я и тут же поняла, что сморозила глупость.
– Фима? Нет Фимы больше! Ушла Фима.
– Как нет? – ужаснулась я.
– А вот так. Мы приехали в Париж, и она умчалась гулять. Она хорошо знает город, я и не волновался. Пришла поздно, поцеловала меня, я как раз собирался ложиться спать. А утром я нашел письмо. Она сдала свой билет на круизный лайнер и купила билет на самолет. Написала, что видит, что мне она больше мне не нужна и просит ее не искать и не беспокоить. Если нужен ей буду, сама меня найдет… А я в октябре хотел сделать ее генеральным директором. Мне тяжело уже самому все дела вести. Так она и об этом написала, – ненавижу, мол, ваш хлеб бородинский, и компания мне твоя не нужна. Жених, видите ли, у нее богатый! Гостиницу имеет в Майами. Квартиру свою на Манхеттене сдала, Йель бросила. Замуж выходит и уезжает к мужу. Противно ей находиться в одной каюте с предателем и страдальцем. Она посчитала меня предателем по отношению к Серафиме.
– Да-а, дела… – я не нашлась, что еще сказать.
– Еще написала, что простить мне не может, что покойную мать на тебя так быстро променял. За что боролся… Ириш, давай бросим все и уедем ко мне в Нью-Йорк! Я не бедный человек, ты не будешь ни в чем нуждаться, вот два билета без числа до Нью-Йорка, – он вытащил из бумажника бланки билетов.
Я подошла к перилам смотровой площадки и посмотрела на восток. Туда, где за горами, за долами грустит и ждет меня мой малиновый куст, под которым я была всю жизнь так счастлива. Разве я могу променять его на жизнь в Нью-Йорке?
– Если ты ждешь ответа, то я говорю тебе – нет. Забудь об этом. Я простила тебя, но… нет! У меня завтра поезд в тринадцать тридцать. И это все.
* * *
…Огромный черный зонт распластался над нами, словно намокшая птица. Я стояла, уткнувшись носом как раз туда, где у мужчины обычно находится узел галстука. Но рубаха Женьки была расстегнута, и я все вдыхала и вдыхала такой забытый запах... Чужой запах.
Мне страшно было оторваться от него. Я знала, что не увижу его больше никогда в жизни.
– Дай мне твою запонку! – попросила я Женьку.
– Зачем?
– Я положу ее в косметичку, чтобы ты всегда был со мной.
Женька вытащил запонку и протянул ее мне.
Но в этот момент поезд дал прощальный гудок, я вздрогнула и запонка, выпав из моих рук, быстро покатилась к краю платформы и упала на рельсы.
– Мадмуазель, поторопитесь! – окликнул меня стюард.
Я, не поднимая глаз, поцеловала Женьку и, развернувшись на каблуках, быстро вскочила в вагон...
Там было шумно. Стучали двери купе, прошуршала накрахмаленными юбками монахиня с четками и небольшим саквояжем в руках. Хныкал ребенок... Обычная дорожная суета.
Я открыла дверь своего купе. Подружка позаботилась – купе было одноместным. Этот уютный закуток должен был перенести меня далеко на юг. Я закрыла дверь и бессильно опустилась на мягкий велюровый диван. Через несколько часов я окажусь на Лазурном берегу.
Я представила себе уютный пляж, куда ведет старая скрипучая калитка в конце стены, увитой хмелем, который добавляет в пиво старый Патрик. Патрик – такая же знаменитость, как и сама крошечная уютная вилла.
Вагон тронулся так мягко, что, копаясь в своей сумочке в поисках пудреницы, я не сразу поняла, что поезд уже скользит по рельсам. Но так бесшумно и мягко, что чуть-чуть закружилась голова.
И когда я взглянула в окно, то только и успела проводить взглядом уплывающий перрон, на котором несколько человек махали вслед уходящему поезду.
Перрон оборвался как-то неожиданно, мелькнула стена вокзала с огромным циферблатом настенных часов, кажущихся под моросящим дождиком заплаканным глазом.
Дождь рисовал на вагонном стекле какие-то непонятные знаки, которые складывались в тарабарские слова, рисовал то пейзажи, то абстрактные картины, и за этим разрисованным стеклом таял в тумане такой любимый город с его прекрасными улицами, бульварами и площадями. Вот мелькнула среди домов размытая туманом ажурная конструкция Эйфелевой башни.
А город медленно уплывал за окном, постепенно становясь полупрозрачным видением. Туманно-дождевая дымка накрыла его серебристой органзой.
Как приятно прижиматься горячим лбом к прохладному стеклу вагонного окна! И было совсем непонятно, то ли на стекле дождик рисует свои картинки, то ли это мои слезы пишут и пишут одно и то же слово: « Прощай... Прощай? Прощай!!!»
Уже вечером мы ужинали в просторной столовой виллы, увешанной портретами предков. Нам прислуживал старый Патрик.
Я ждала, когда он подойдет ко мне. Патрик говорил по-английски, и я должна была условиться с ним о выходе в море на катере. Он сказал, что будет завтра в шесть утра ждать меня на пляже у скрипучей калитки.
Море слегка штормило. Патрик привязал мой альбом к большому камню и крепко обмотал бечевой. Потом протянул его мне: «Бросай!»
Но камень сам выскользнул из моих рук в морскую пучину: «Плюм»…
…И я проснулась у себя дома в Москве. На календаре 28 сентября. Пора встречать мужа.
* * *
P.S. В середине ноября в мою дверь позвонил темнокожий курьер из Американского посольства.
Он принес бежевый конверт, со штемпелем посольства США в Москве.
Я полезла в кошелек, зная, что у меня там 50 долларов, и протянула их курьеру.
Несколько удивленный такими чаевыми, он приподнял фуражку и проговорил бархатистым басом: «Thank you, ma’аm».
Закрыв за посыльным дверь, я поспешила вскрыть конверт.
Внутри оказался сложенный пополам лист.
Посередине по-русски было напечатано:
...
Китаев Евгений Алексеевич скончался 30 сентября 2003 года в York Presbyterian Hospital Center, после тяжелой и продолжительной болезни. Погребен на кладбище в г. Сан-Диего, штат Калифорния, рядом с женой, погибшей в теракте 11 сентября 2001 г.
Письмо было подписано чернилами от руки
...
Serafima Kitaeff
Следом за листом выпало яркое фото. На фоне статуи Свободы стоял Женька между своими Серафимами.У всех троих в руках связки воздушных шаров, а у маленькой Фимы еще и розовая сахарная вата на палочке. Они смеялись. Такого счастливого Женьку я не видела никогда.
Я перевернула фото. Там Фиминой детской рукой было написано «1989 Daddy's birthday».
Следом за фото из пакета выпали Женькины четки. Приглядевшись, я узнала те рябиновые бусы, которые бесследно исчезли много лет назад со стены, куда мы повесили их сушить.
Просто оглянись, уходя…
2001 – 05.04.2011. Москва. ©