есть он поэт, конечно, но еще и дурак немного. Рюбецаль. А стихи хорошо сочиняет. Лермонтов в молодости просто.
— Лермонтов?
— Это как Пушкин, его тоже убили.
— Может, его к врачу? — Александра кивнула на Пятахина, который так и стоял с высунутым языком, раскачиваясь на ухабах, но рта не затворяя.
— Его к ветеринару хорошо бы, — сказал я. — А к врачу его уже возили неоднократно, ничего не помогло, такой уж уродился.
Александра поглядела на Пятахина уже с опаской.
— Да ты не переживай, ему язык совсем не нужен, — сказал я. — То есть если он станет чуть короче, то для Пятахина это только благо, некоторым людям язык только во вред.
Пятахин застонал.
— Ничего, — сказал я. — Грязью замажет, и все.
Александра округлила глаза.
— Это традиция, — пояснил я. — Иван Сусанин-стайл. Ты знаешь, кто такой Иван Сусанин?
— Нет…
— О, значит, ты ничего не знаешь о загадочной русской душе. Вот про Гагарина, наверное, слышала?
— Конечно.
— Сусанин — это Гагарин наоборот. Кстати, тут недалеко все это происходило, буквально вот-вот…
Я указал пальцем в окно, на пробегающие поля.
— Кстати, может, к Сусанину и заедем. Сейчас спрошу.
Я поднялся и снова призвал Лауру Петровну:
— Лаура Петровна, а правда, что мы на могилу Ивана Сусанина заедем? В программе, кстати, предусмотрено. Вот немецкие граждане очень интересуются могилой Сусанина.
— Значит, мы будем там в соответствии с расписанием, — ответила Лаура Петровна не оглядываясь. — А вообще, Виктор, подойди, пожалуйста, ко мне. На пару слов.
И так пальцами прищелкнула.
— Яволь, кнедиге фройляйн! — я щелкнул каблуками и направился к начальнице.
Толкнул Пятахина, ну, чтобы не торчал возле немцев со своим кровавым языком, могут неправильно понять.
А вообще, конечно, путь открыт, и пятки горят, и вообще. И надо какую-нибудь запись, что ли, сделать. Возвышенным языком Ломоносова.
Отверзся путь, как чистый лист, и я в пути. Я оптимист.
Тег «Оптимизм».
Глава 7
ЗРД и другие сумрачные гении
«Именно здесь, в Щелыково, в дремучих лесах северного края, сумрачный гений Островского произвел…»
Я узнал много нового про Островского.
Александра прослезилась от пересказа скорбной баллады про Снегурочку, Леля и Мизгиря.
Болен долго изучал пруд под горкой, наверное, думал, можно ли нырнуть.
Дубина запрыгнул на памятник Островского и самонадеянно сфотографировался на коленях у классика. Лаурыч тоже хотел залезть, но мама не допустила.
Жмуркин оставил длинную запись в журнале посещений.
Иустинья Жохова идти не хотела, а когда Жмуркин все-таки ее уговорил прошвырнуться по тенистым аллеям, была атакована клещом. Клещ не успел впиться в юное тело наследницы пресвитера Жохова, Жмуркин, как настоящий рыцарь, сшиб носителя энцефалита бесстрашным щелчком.
Лаура Петровна отметила, что жил великий русский драматург не шибко, у начальника Департамента культуры дачи и поосанистее встречаются. И посмотрела на Пятахина.
Пятахин украл из музея мельхиоровую ложку и очень этому радовался. Я думаю, это специальная ложка была, для ворья, вряд ли они выложили бы сюда настоящую, но разубеждать Пятахина не стал, пусть радуется.
А вообще у классика было неплохо. Музей, дом-музей, конюшня, немцы фотографировали и дивились, Дитер нарисовал Снегурочку, похожую на Анджелину Джоли, Леля, похожего на Шварценеггера в пике формы, и Мизгиря, похожего на моего любимого актера Брэда Дуриффа.
Кража ложки Пятахину не сошла: спускаясь по барской лестнице, он поскользнулся и потянул ногу.
Пообедали бутербродами, сидя на скамейках у косогора, глядя на просторы. Все молчали, впечатленные настоящей русской красотой, только Пятахин все никак не мог заткнуться, его впечатлила конюшня, и он рассказывал Жоховой про конюшни. Про то, как предки Пятахина безжалостнейше секли предков Жоховой на конюшнях, потому что Пятахины старинный род, а Жоховы, как всем известно, из сиволапых…
— Об этом же все знают! — разглагольствовал Пятахин. — Ее предки разводили собак в Дорофеево и шили из них шапки…
— А у меня была шапка из собаки, — вставил Лаурыч. — Из овчарки!
В конце концов, Пятахин так увлекся, что задел даже Лауру Петровну, указав, что такую фамилию давали только всяким отщепенцам…
На этом месте Жмуркин рассмеялся и ткнул Пятахина в бок двумя пальцами, видимо, джиу-джитсу изучают на курсах управления. Пятахин закашлялся. Со стороны стоянки послышался сигнал автобуса, Штрудельмахер созывал нас в свою колесницу.
В Щелыково мне понравилось, немного мрачновато, а так что надо.
Мы загрузились в машину и отправились путешествовать дальше. Автобус катил плавно, лишь иногда подбрасываясь на ухабах. Вместе с ухабами подбрасывалась фундаментальная прическа Лауры Петровны, а я думал, что в мире много несправедливости. Еще думал, что про «сумрачного гения» я где-то уже слышал, или читал, или по телевизору, ну и ладно, кто бросит в меня камень?
А история про Снегурочку была хороша, тетенька, которая ее рассказывала, просто лучилась, люблю таких людей, ну, которые с энтузиазмом. Александра, кажется, растрогалась даже. Заинтересовалась, записывала в тетрадь.
Я пристроил ноутбук поудобнее и продолжил:
«Сумрачный гений Островского произвел на свет прекрасную Снегурочку. Наши немецкие друзья впервые услышали эту чудесную русскую балладу…»
— Смотри чего!
Меня потрогали за плечо. Опять. В проходе опять стоял Пятахин и выглядел особенно отвратительно.
— Я тут придумал, смотри.
Пятахин сунул руку в карман и вывернул из него прозрачную банку, в которой копошилось что-то зоологическое.
— Быдлеска, — пояснил Пятахин. — Я сеструхе показал, ее два раза стошнило. Как?
— Впечатляет, — согласился я.
Пятахин скрутил крышку и вытряхнул на ладонь лягушку. Самую настоящую, зеленую, пучеглазую, себе на уме лягушку, с прищуром.
— Возле памятника поймал, — пояснил Пятахин. — Этому, Островскому. Там их много.
— Молодец, — похвалил я.
— Сандра! — позвал Пятахин. — Сандра, смотри! Культура! Достоевский!
Александра повернулась, помахала рукой.
— А эта Сандра ничего, — подмигнул мне Пятахин. — Даже очень. Такая…
Пятахин прищелкнул языком, затем облизнулся и закинул лягушку в рот.
— И что? — спросил я. — И что, Пятахин? В чем тут культура?
Пятахин выплюнул лягушку на ладонь.
— Не пойдет разве? — спросил он разочарованно.
— Для чего?
— Как для чего, для ютюба. Народу понравится, а? Быдлеска?
— Не знаю. Попробуй. Хотя мне кажется, что тебе еще надо много трудиться. Знаешь, как-то не совсем убедительно. Ты, Пятахин, работаешь над собой?
— Я работаю, — сказал Пятахин. — Вот смотри, могу сразу две. Или одну большую.
Пятахин вытряхнул из банки большую лягушку.
— Большую гораздо сложнее, — сообщил Пятахин. — Просто так не получится, нужно искусство иметь…
— Не в этом дело, — я пытался пресечь представление, но Пятахина, видимо, было не остановить — он выставил язык, красный и широкий, как лопата, и посадил на него лягушку.
Лягушка поглядела на нас с обреченностью.
Мне вспомнилась Баба-яга. И Ивашка, которого она собиралась