Читать интересную книгу Изжитие демиургынизма - Павел Кочурин

— Да уж чего бы лучше-то, — отозвался Яков Филиппович, — с миром и выйти на об-щее дело с пользой и для себя… Но ведь если от тебя такое дозволение изойдет, пересудов на миновать. Лучше, если тол-чек опять же от начальства… Но как вот и кого лучше на такое поќдтолкнуть…

Помечтали вслух. В себе таились не больно радужные раздумья: дозќволено ли бу-дет… И пришли к мысли, что без шуму и огласки, верќнее дело сладится. Косят вот тайком лесные луговины, все о том знают, но молчат. И тут глаза закроют. Спохватятся, коли де-ло будет сделано. Зависть кое-кого и возьмет, но завистника тут же и осудят, упрекнут в лености: кто тебе-то не велел с топором в лес пойти, коќли все идут. Так он, нынешний мир, устроен: обходом велений живи, чтобы в правде удержаться. А правду, опять же, сам выискивай. Стаќрик Соколов, Яков Филиппович, Коммунист во Христе, держал ее в себе методой "запротив".

3

Возвращаясь из Казенной, завернули к дому Якова Филипповича.

— И слезь, коли Данилыч со своего трясолета, зайди, — с каким-то своим умыслом, как подумалось Дмитрию Даниловичу, зазывал Старик Сокоќлов в свое гнездо.

Через отводок палисадника вошли во дворик, обсаженный по загороди, как вот и у самих Кориных, кустами шиповника. Шиповник, колючие розы, защитники дома от вся-кой нечисти. Так считали старики. В хозяйских домах чтились эти обычаи-поверья.

— Пройдем-ка, Данилыч, на задворки, — сказал Яков Филиппович, поќказывая на до-рожку по-за калитки.

За поленницей дров, как бы прятанные от постороннего глаза, сложены окоренные бревна, прикрытые рубероидом. Возле них и присели на чурбаки. Дмитрий Данилович оглядел задомное хозяйство. В доме бывал, а вот на задворки не заглядывал. Все чисто, прибрано по-староверски. Машинально, за своими раздумьями, вынул было пачку папирос и зажигаќлку. Но тут же спрятал…

Яков Филиппович, глянув на торцы сосновых лесин, побуревших уже от времени, потрогал их, будто чего живого коснулся, сказал:

— Намечаю вот, Данилыч, пока силы, поветь перебрать. К чему уж она. Под жилье и прилажу для своих горожан. Что делать. Ныне не деревней люд державный полнится, а вот деревенским городом. Потому и без воли своей. Деревня старикам оставлена. Для воспоминания о ней тех, кто на чужбине. Тем сила в них и держится еще. — И грустно, с горькой осудой кого-то, перемолчал этот свой высказ. Дмитрий Данилович покивал голо-вой согласно: постоянные о том думы и разговоры. И Яков Филиппоќвич досказал: — Брев-нышки-то и заготовил. Вот и вылеживаются. Время и деревне уже велит не по-старому жить. Но человек у земли не вдруг меняется, нрав ее и держит его… Дом-то, коли он лад-ный, не один век простоит… Понизавку вот под задними комнатами сделаю. Сруб-то вы-сокий, место сухое. Овец в подполье не держать, для них свое стойќло надо.

— Оно и понятно, — отозвался Дмитрий Данилович. — Внуки и правнуки в деревню вот уже тянутся. Домами и будет держаться о своем роде. И у моих тоски по отчему уюту. Что бы там на придумывали, а хлеб человека и призовет к земле… Да и только ли хлеб?.. Всякие хитрые науки замрут, коли от земли силу брать не будем.

Это были как бы подходы к важному своему житейскому разговоры мужиков-пахотников. Глаз их, ровно огляд на пронзительный звук, тянуќлся к торцам прикрытых бревен. Кольца из них — отчет прожитых ими лет. А через деревья и свои годы итожатся. Спиленные и привезенные к дому, они и ждали срока своего, чтобы стать строением. У этих сосен была особая тайна, ведомая только Старику Соколову Якову Филипповичу. И было самое подходящей время поделиться этой тайной с Дмитрием Даниќловичем.

— Дедушка мой, Савелий Лукич, говаривал, что в лесу душа человека приюта ищет, когда в мире нелад. Борок этот, кой достался нам при советах, ранее особо оберегался по-мещиком нашим. Дедо мой и мне запоќведовал его беречь. Это как бы за всех: и за род по-мещиков, и за наш, староверский. Мы сосны эти берегли в борку, а они, так выходит, нас оберегали… Сын помещика, молодой парень, уцелевший в революцию, приезжал пови-даться со своим борком… Это вскоре, как я из красного отряда воротился домой… Вместе с парнем сходили на берег Быстрицы. А было так: идет, гляжу, человек вдоль деревни, мне и подсказалось позвать его к себе… Не сразу признался, кто он… Я тоже о нем ума-лчивал. Таил даже и от дедушки Данила. Будто сослуживец по армии наќведался… А встречу с ним мне напророчил затылоглазник. Как бы ни к чему сказал: "Сосны береги, как вот и до тебя их берегли. О них теќбе напомнят, а там они и сами к тебе попросятся". Вначале-то подумаќлось, что о соснах Татарова бугра слова были. Но вот вышло, что и о соснах на Быстрице… Когда я из Сухерки своей в Большое село перебрался, сосны борка на Быстрице и оповестили о себе. Во сне нашло: иду по дороге из своей бывшей деревеньки к новому жительству, а за мной старая сосна с берега, коей еще дед мой любовался. А рядом с ней сын помещика… Колосов, лесник тогдашний, и сказал мне, что зарятся на сосенки на Быстрице. Зимой с Тарапуней спилили их и он на тракторе перевез к дому. Видеть-то все видели, но как-то вот умолчалось. Будто из Сухерки я свои лесины перевозил. Сам-то борок остался. Молодь подрастет, он и воскресится. А этим вот древам пора своя подошла. Теперь тебе уж беречь молодые сосенки там. В должности-то такой надлежит тебе долго быть. Может, до новой поры. Не больно срок велик для леса твоя жизнь, но другие порадуются строевым деревам, как и мы радуемся тому же красному бору Устье. Дереќвья, на виду коих ты сам рос — это руки земли протянутые в мольбе о нас, человеков, к небу.

Слова Старика Соколова о руках земли, заставили Дмитрия Даниловича увидеть покалеченный ельничек, болевшие как человеческие кости ободранные остовы елочек. И лишний раз убедиться, что к этому ельќничку он не сам по себе свернул, а по зову птахи, вестницы небесной. Природа живет единой защитой себя, и прежде всего от человека. К нему и мольба ее — образумиться. Ведь она, природа, пуще всего и бережет его от бед и напастей.

Оба крестьянина, как бы осознавая свой невольный грехи перед Божьим даром, в думах своих покаянно перемолчали. Как без греха прожить на этой огреховленной чело-веками земле. Яков Филиппович, положив ладонь на комель дерева, другой рукой огладил бороду, спросил домовитого мужика:

— Как ты думаешь, Данилыч, что скажешь?.. Наладиться-то на дело свое я наладил-ся, а ладно ли выйдет?.. Воли на твои задумы об своей жизни нет. Как и не было. Но быть-то должна, коли Расеюшке-матушке Господом Богом заветано в цвете быть… А тут вот завистники уже вострят языки свои для доноса: хоромы задумал старовер строить!.. Догляд и назовут. Первым делом и спросят: откуда лесины?.. Бумагу потребуют, а ее нет… Вот грех на душу и ляжет — нарушил… А коли о доме своем заботу не держать, то кто ты тогда есть и кем ты сам будешь и детки твои?.. От доброго дерева доброе и семя берется, и дубрава вырастает, человеком добро в мире держится. Коли добро возьмет верх, то и будет, как вот пророчествуется, "новое небо" и "новая земля". Не из сраму же всему взяться.

У сынов земли — мужиков-крестьян, вечное держится во всегдашних их делах. Это крест их взятый на выю свою как бы по охоте. В нем и спасение и себя и всего остального люда нашей замытаренной Расеюшки.

Дмитрий Данилович на выспрос Якова Филипповича прикинул сколько бревен в штабеле. Поветь обвел взглядом. На все и хватит, сказал плотнику. Под топором мастера и обрезок бревна не пропадет. И верно, к чему нынче поветь и хлев под ней. Спросил:

— Сам, Филиппович, будешь рубить, или кого в подсобники возьмешь? — Понимал, что старовера больше мучают бревна, что он вот их срубил тайно. Но, коли дело коснется, тогда и разговор будет.

— Сделаем, — ответил Яков Филиппович на ненужный вопрос. — Сын с зятем охотно возьмутся за обновление дома. — Помедлил и открылся: — Ты вот, Данилыч, молчишь, — сказал, глянув сурово на лесника, — а Саша Жохов тут же и спроворил: "Маловато, гово-рит, лесу-то, так подруби, где найдешь… Ты вот не дал бы мне срубить сосны без своего огляду. А как бы надо по уму-то с мужиком поступать? Доляну ему выделить, каждое де-рево на сруб указать. Другие дерева сам расти, коли землей живешь…"

Дмитрий Данилович кивал головой. Так-то оно так, но кто позволит не на своей земле дерево для себя растить?.. Покоса тебе не выделяют, тайком коси, как бы воровски все делай. Красть ничье всех и приучают. А ничьего не будет, так и к твоему подберутся. Но мыслей этих своих не высказал. Что попусту душу тревожить. Сказал о другом:

— По первопутку с Тарапуней с съездишь в Каверзино, если на что еще бревна по-надобятся. Выпишем в лесничем… — Вымолвив то, встал с чурбачка. Встал и Яков Фи-липпович. Все вроде бы, обговорили, облегчили души.

Уже на подходе к крыльцу, Дмитрий Данилович как бы помечтал вслух. Может ведь и вправду кого из внуков и правнуков на жизнь в деревне потянет. И меня вот дума эта о своих тешит. Осторожно высказал: