Мартышка была женского пола. То есть не сказать, что с виду чем-то заметно отличалась от предыдущего экземпляра. Нет заметно меньшего роста или еще каких явных признаков. Грудь точно не выпирает. В штанах и полушубке поверх рубахи, но непонятно откуда пришла уверенность — самка.
Любой же отличит бабу, пусть и нарядись она в мужские портки. Черты лица, движения. Хм… лицо. Тут откровенная морда. Узенькие маленькие глазки, широкие, на манер толстой волосатой гусеницы, брови. И приплюснутый нос, нервно подергивающийся. Ну натурально обезьяна. А одели в людское для смеха.
— Хав, хав, — издала она звуки, приложив руку к сердцу. Ну к той стороне, где оно у человека находится.
— Будь свободным! — произнес человек с еле ощутимым акцентом. С юга. Не здешний.
— Э… и вам того же.
— Правильно, — одобрил тот, — это приветствие. Вроде нашего «здравствуй». Что в переводе означает пожелание здоровья.
Обезьянка нетерпеливо залаяла. Ей явно не понравились многословные объяснения.
— Хорошо, — согласился в ее сторону человек. — Меня зовут Док, ее — Шуша.
Вопросительный взгляд.
— Блор фем Грай, — догадливо представился парень. В душе он порадовался. В точку попал. «Ее». Самка.
— Она неплохо понимает имперское наречие, но говорить сложно. Глотка не так устроена. Поэтому я кое-что объясню.
— Гав, гав.
— Кратко, — вздохнув, сказал Док. — Насколько возможно. Тебя подобрали трое суток назад прямо у долины.
Видимо, в выражении лица Блора нечто мелькнуло, как он ни старался держать невозмутимый вид.
— Да, да. Тому уже много времени минуло. Сейчас не суть. Тут дело такое: чужака могли и бросить помирать на снегу. Ты здешним — никто. Еще и вещички прибрали бы. Сам понимаешь, кроме связанных договорами горных кланов, они людей не любят и плохо терпят чужаков.
Значит, про закон гостеприимства не слышали, без особого удивления отметил Блор. Не дикари. Цивилизованные. Гораздо хуже.
— У живого-то забирать запрещено без веской причины, — продолжал Док. — Но тут появилась маленькая загвоздка. На тебе печать бога.
— А?
— Ну можно назвать ее отметиной, а можно знаком или отпечатком.
— Гав, гав, гав, — разразилась псоголовая.
Он сделал несколько жестов руками. Получил очередной лай в ответ.
— Очень сложный язык. Мало того что легко недопонять сказанное, так еще несколько смыслов в одном слове, — рассудительно поведал переводчик. — Хотя случается, все напротив — излишне образно. Отец — звучит как «взявший на руки». Горы — «большие холодные камни». Красивый — «сладкокровный».
— Чего?
— Она говорит, — пояснил, прервав излишне умные объяснения, — я плохо перевожу: на тебе лежит проклятие.
— Что? — враз осипшим голосом переспросил Блор.
— Это тоже нехорошее слово. Тебя коснулся бог, но это не означает нечто хорошее или, наоборот, плохое. Они, — он дернул головой, показывая вверх, — ведут себя иногда… э… странно. Развлекаются за наш счет. Ты знаешь притчу о сироте?
— Убийца вытер окровавленную руку о голову ребенка, а тот решил, что его ласкают?
— Именно. И Верховный Судия, взвешивая прегрешения после смерти, простил убийцу за радость, подаренную сироте. А вот горе семьи убитого осталось без ответа.
— А? — вновь не понял Блор. — К чему это?
— Ладно. Это потом. На тебе след, и необходимо выяснить, откуда он взялся и чем грозит. Тебе, окружающим.
— Случайно, в зависимости от сказанного, меня не прибьют?
— Иногда лучше быстрая смерть, чем блуждать по снегу.
Соглашаться не тянуло, хотя доля истины в словах присутствовала. Но это когда лично тебя не касается.
— Поэтому не стоит врать. Она все одно поймет.
Не обязательно врать, можно ведь просто без подробностей, мелькнуло в голове у Блора. Умолчание — вещь хорошо знакомая и привычная. Сам рта не откроешь — лишний раз по заднице не получишь. Начальству все сообщать вредно для здоровья.
Тут Шуша нетерпеливо оттерла переводчика и, больно взяв Блора за кончик носа длинными пальцами, потянула его голову вниз. Он невольно наклонился и уставился в небольшие карие глазки. Сначала это было даже смешно — в гляделки вздумала баловаться. А потом он почувствовал, как его затягивает внутрь. Ощущения оказались сродни полетам, когда он возвращался в собственное тело. Но там все происходило по его желанию. А здесь он проваливался в черную воронку и остановить это был не способен. Даже шевелиться.
И он точно знал — сейчас проклятая обезьяна внимательно ковыряется в его воспоминаниях. Далеко не все из них он был готов вот так выставлять напоказ. Всегда есть вещи, которых стыдишься, или дорогие лично тебе. Не для публичного обсуждения. Воспоминание о матери, о сестренке. Он их ни с кем не обсуждал и не находил нужным изливаться в исповеди проклятой макаке. Застыл, будто замороженный, а липкие противные пальцы продолжали ковыряться в мозгу, перебирая его память. Ко всему еще голова болела, и чем дальше, тем серьезнее.
Иногда она задавала вопросы, и он послушно принимался отвечать. Язык работал без малейшего участия воли или головы. Выкладывал без задержки всевозможные детали очень подробно. Несколько фраз — и его обрывали на полуслове. Шуша получала желаемое и принималась искать нечто ей интересное дальше. Больше всего ее интересовало случившееся в лагере. Подробности.
Сколько прошло времени, он не знал, казалось — годы, и вдруг отпустило. Невольно отшатнулся назад. Получив по коленкам ребром кровати, плюхнулся на нее. Сидеть оказалось неожиданно мягко и приятно. Вставать желания не приходило. Хватит, поприветствовал и такой неприятный результат.
— Ну ты и баран, — с каким-то детским изумлением сообщила Шуша. При этом она вовсе не перешла на изысканную речь и не превратилась в человека. Как была обезьяной, лающей по-собачьи, так и осталось. Тем не менее он прекрасно понял смысл очередного гавканья. — Представляешь, — сказала она Доку, — залазит в могилу к Господину Недр, берет кнут, мажет его кровью, затем кормежку слуге устраивает и еще удивляется — чего это демон казни за ним сзади вышагивает.
— Я ничего не мазал! — возмутился Блор.
— А я в первый раз слышу про демона, — сообщил Док.
— И никакого кнута в руки не брал.
— Ну как же не делал, — очень по-человечески пожала она плечами, продолжая нервно лаять, — а палка такая деревянная, что за поясом была. Или не прихватил из саркофага? Рукой порезанной лапал рукоятку, изображение пачкал.
— А кнут при чем? Я что, кнута не видел?
— А это он и есть. Только кнут не обычного табунщика, а Господина Недр. Для людей. И он теперь твой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});