Черный вал приближался. И это была уже не беспорядочная орда полудиких кипчаков, одетых в самодельные кожаные доспехи.
Отборный тумен кешиктенов Субэдэ – что люди, что кони – был с ног до головы закован в чешуйчатые доспехи. Словно сказочный железный дракон летел по-над полем.
Коротко рыкнул наккар – и единым движением кешиктены выдернули из саадаков мощные составные луки, каждый из которых более года изготавливался из рогов яка, бамбуковых стеблей и подколенных сухожилий оленя и стоил целое состояние. Из такого лука любой из воинов железного тумена за сто шагов из седла скачущего коня попадал в глаз тарбагана[138], а иные и за сто двадцать шагов срезали воткнутую в землю стрелу.
Но на то расстояние в сто шагов еще нужно было добраться.
Коротко хекнул русский камнемет, выбросив из-за стены рой железных шипов, – но выстрел пропал впустую. Шипы отскочили от брони железного тумена, а подкованные металлическими бляхами копыта коней передовой тысячи словно мо́лоты вдолбили их в землю. Лишь пара-тройка кешиктенов вывалилась из седел, пораженные в смотровые отверстия железных масок, прикрывающих лицо. Остальные продолжали движение, на скаку натягивая тетивы луков.
Но тут ударили со стены русские самострелы, снабженные чжурчженьским громовым порошком.
Два десятка огненных стрел прочертили морозный воздух черными дымными линиями и взорвались, проделав в конной цепи кровавые бреши. Но никто из остальных боевых скакунов железного тумена даже не споткнулся – им, привычным к штурмам чжурчженьских крепостей, почти каждая из которых огрызалась такими стрелами, подобный грохот был не в диковинку.
Двести шагов… сто пятьдесят… сто!
Прицельный залп сотен стрел хлестнул по защитникам Козельска.
– Хуррра-гх!!!!
Вместе с залпом по ушам ударил многоголосый боевой клич Степи. Дружинники единым движением пали на одно колено и подняли щиты, защищая себя и лучников. Но как вода находит щели в плотине, просачиваясь сквозь нее тонкими струйками, так и ордынские стрелы кое-где нашли свои лазейки.
Заперев в груди стоны, раненые покидали стену, унося с собой убитых. Быстрее, быстрее, прочь, чтобы не мешать ответному залпу лучников, не прервать ненароком слаженную работу витязей, натягивающих тетивы самострелов. Внизу, у подножия стены их уже встречали мужики с носилками – унести побыстрее страдальцев в ближайшие терема и избы, где бабы, наученные персом Рашидом и бабкой Степанидой, извлекут стрелы и промоют раны там, где сами лекари не поспеют.
Убитых складывали в ряд у стены детинца. Слава Богу, невелик пока был тот ряд, но кто знает, каков он будет после штурма?..
А меж тем кешиктены, как и прежде кипчаки, вновь закрутили «карусель». Выпустившего стрелу всадника тут же сменял другой. Непрекращающийся ливень стрел застучал по щитам дружины, мощными ударами вырывая их из рук, приоткрывая щели в защите, через которые порой влетала следующая стрела. К тому же «карусель» вдруг изменила форму, из круглой превратясь в овальную.
На дальнем конце поля встали пешие ордынцы с зажженными факелами. Конные лучники сменили колчаны. В новых колчанах были другие стрелы. Проносясь мимо, кешиктены подносили обернутые просмоленной паклей древки к пламени – и неслись обратно к крепости.
Огненные стрелы прочертили воздух.
– Город решили поджечь, с-сволочи! – прошипел воевода, посылая очередную стрелу в железный вал ордынцев. Ныне воинам команд не требовалось – каждый и так знал свое место, и каждый лук был на счету. А лук в руках воеводы двух иных стоил.
– Нет. Им нужен дым, – бросил Ли, оторвавшись на мгновение от прицела самострела и заодно смахнув рукавом халата пот со лба – будто и не мороз на дворе.
И правда – втыкаясь в дерево, облитое водой и прихваченное морозом, стрелы ничего не поджигали, но чадили отменно, мешая прицельной стрельбе.
Стена окуталась черным дымом. Дым лез в глаза, щипал ноздри, застилал пеленой то, что творилось на поле…
– Воды! – взревел вевода, перекрывая оглушительный шум боя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На стену побежали мужики с тяжелыми деревянными кадушками в руках. Широко размахнувшись, плескали на тын – и вновь бежали вниз за водой. Или падали, бездоспешные, с горящей стрелой в груди.
Выплеснув свою кадку, вдруг охнул и осел вниз кузнецов подмастерье, удивленно глядя на тлеющую стрелу, торчащую чуть ниже ключицы. Покатилась вниз по всходам пустая кадка. Парень нерешительно протянул руку к древку. Огонь лизнул ладонь. Рука сама дернулась назад.
– Левка!!!
Страшный крик Ивана разорвал окрашенный черным дымом воздух. Растолкав встречных, кузнец взлетел по всходам на стену и склонился над подмастерьем.
– Левка… Как ты, а?!
– Жжется… – тихо пожаловался парнишка. Его взгляд стремительно заволакивался светлой дымкой.
– Погодь, слышь! Ты это… ты погодь, а?
Сильные пальцы кузнеца схватились за горящую стрелу и, переломив ее посредине, сдернули с обломка древка горящую паклю. В воздухе пахнуло паленым мясом, но кузнец, не обращая внимания на свои ожоги, приподнял голову раненого.
– Так как, Левушка? Так не жжется боле?
Но прозрачная дымка уже полностью застила взгляд раненого. Его тело содрогнулось – и, вытянувшись струной, вдруг обмякло, отпустив на волю освобожденную смертью душу.
Из закушенной губы кузнеца вниз по бороде стекла капля крови и запуталась в темно-русых, чуть тронутых сединой курчавинах.
– Так, – тускло сказал кузнец, осторожно кладя голову мертвеца на залитый кровью деревянный настил. – Вот оно как, значица.
И, подхватив из рук прислонившегося к тыну раненого дружинника лук и полупустой колчан, поднялся с коленей и, отбросив мощной дланью ближайшего щитоносца, во весь свой немалый рост возвысился над тыном.
– Вот как оно, значица, – словно заведеный повторял кузнец, одну за другой меча стрелы в плохо видимую за дымовой завесой ордынскую «карусель». – Вот как оно…
Его ноги умело подсекли сзади. Иван грохнулся обратно на колени, но тут же всем телом резко повернулся назад, норовя вслепую ударить обидчика с правой.
Руку кузнеца перехватила другая, не менее сильная рука. Сзади навалилось тяжелое тело, пригнуло книзу. И сразу, коротко свистнув, сквозь то место, где мгновение назад торчала голова Ивана, пронеслись две стрелы с черным оперением и вонзились в поддерживающий крышу столб, сердито дрожа.
– Да кто?!.. – рванулся кузнец.
– Помереть, Иван, оно завсегда успеется, – мягко сказал Игнат, продолжая удерживать кузнеца за плечи.
Кузнец рванулся еще раз – и обмяк. Его плечи задрожали.
– Да он… Левка… он мне заместо сына был…
– Парня не вернешь, – так же мягко продолжал увещевать Игнат. – А ты еще в отместку много ордынских жизней унести сможешь, прежде чем свою отдашь. Помни, нам до прихода подмоги продержаться надобно.
– Ладно, пусти уж, – выдавил из себя кузнец, вставая.
Игнат отпустил.
– Спасибо, – буркнул Иван, пряча глаза.
– Да ладно, нешто мы без понятия.
Щитоносец, отброшенный кузнецовой рукой, потирал плечо – об столб приложился.
– Ты это… не серчай, парень, – повинился Иван.
Над головой снова свиснула горящая стрела. Прочертив черный след, она воткнулась в крышу ближайшей избы, крытую обледенелым мехом, и погасла, шипя, словно разъяренная змея.
– Бывает, – кривясь, ответил витязь. – Щит подержи пока – плечо отсохло. Ну и ручища у тебя!
– Давай сюда.
Кузнец отложил лук и пустой колчан и умело вздел на руку щит – как-никак, сам умбон[139] ковал да по краям оковку делал, а своя ноша, известно, не тянет. Да и лучшее средство от горя и мыслей – окунуться по маковку в горячку битвы, чтоб одно сидело в голове – бей!
Подхватив из лежащего у ног джида сулицу, Иван широко размахнулся, собираясь метнуть кованную своею рукою смерть туда, в копошащуюся в дыму человечью массу… как вдруг над стеной разнесся мощный глас воеводы: