Читать интересную книгу Волшебный корабль - Робин Хобб

— Я не хотела расстроить тебя, — тихо пояснила Янтарь.

— Да? А чего же ты хотела? — фыркнул он ядовито.

— Понять тебя. — Она не поддалась на его тон, в ее голосе не было обиды, она говорила ласково и спокойно. — Знаешь, в определенном смысле я отличаюсь от жителей Удачного ничуть не меньше, чем ты. Я здесь чужая. И, сколько бы я ни прожила в этом городе и насколько бы честно ни вела я свое дело — для них я все равно так и останусь «приезжей». А таких в Удачном не любят. Поэтому мне очень одиноко. — Она как будто утешала его. — Поэтому я так и потянулась к тебе. Мне показалось, ты такой же одинокий, как я.

«Одинокий. Стало быть, жалкий. Она думает, я — жалкий. И глупый к тому же. Достаточно глупый, чтобы поверить, будто ей нравлюсь. Когда на самом деле она ходит сюда мои секреты выведывать…»

— А еще, — кинул он пробный камешек, — тебе страсть как хочется узнать побольше про диводрево…

Янтарь попалась на удочку. Она негромко рассмеялась.

— Врать не буду, меня, конечно, разбирает любопытство. Откуда эта древесина, способная оживать? Из какого дерева ее получают и где такие деревья растут? Наверное, они очень редкие? Должно быть, очень… Старинные семейства на целые поколения влезают в долги, чтобы заполучить корабль из диводрева… но почему?

Вот она и заговорила почти совсем так, как Мингслей!.. Совершенный расхохотался. Его гулкий смех вспугнул спящих птиц, и те с криком снялись со скал.

— А то сама не знаешь почему! — фыркнул он. — Зачем тебя Мингслей сюда подсылает? Думает, ты сумеешь завоевать мое расположение? И я стану усердно плавать ради тебя? А я знаю, что у него на уме! Он думает, что, заимев меня, сможет преспокойно подниматься по реке Дождевых Чащоб и влезать в торговлю, искони принадлежащую старым семьям Удачного и Дождевых Чащоб! — Совершенный перестал кричать, его голос стал задумчивым. — Он думает, раз я сумасшедший, так и семью свою уже предать готов. Он вообразил — раз они меня прокляли и покинули, так я против них пойду! — Совершенный сорвал с шеи ожерелье и швырнул его на песок. — Но я останусь им верен! Я всегда был им верен, что бы про меня ни говорили! Во что бы ни верили!.. Я был верен и верен останусь! — Он вскинул голову и хрипло пробасил во всю мощь: — Услышьте меня, Ладлаки! Я вам верен! И я хожу в море только ради своей семьи! Только ради вас!..

Весь его корпус глухо загудел от этого крика. Совершенный замолк, тяжело дыша. Потом прислушался. Янтарь не издавала ни звука. Только потрескивало пламя костра, да бранились, усаживаясь обратно на скалы, недовольные птицы, да волны вели свой нескончаемый разговор… А где же Янтарь?… Ее совсем не было слышно. Может, она испугалась его крика и убежала в ночь? А может, виновато и трусливо уползла куда-нибудь… Совершенный сглотнул, потер кулаком лоб и сказал себе, что это не имело значения. Вообще ничто не имело значения. Плевать… Плевать на все… Он потер шею в том месте, где на ней лопнул шнур ожерелья. Потом стал прислушиваться к говору волн. Вода поднималась: было время прилива… Угли в костре с шорохом распадались, с той стороны веяло дымком… Совершенный даже вздрогнул, услышав голос Янтарь.

— Мингслей меня не подсылал. — Он услышал, как она поднялась на ноги. Вот она подошла к костру, поправила в нем дрова… Она говорила тихо и сдержанно. — Ты прав в одном: первый раз я пришла сюда потому, что он привел меня. Он собирался распилить тебя на кусочки и пустить твое диводрево на разного рода поделки. Но как только я тебя увидела, все во мне восстало против подобной идеи… Что же касается твоего расположения, Совершенный, я действительно была бы очень не прочь его завоевать. Потому что ты для меня — чудо и тайна… А мое любопытство всегда перевешивало отпущенную мне мудрость. Но все же главное — это мое одиночество. Я слишком далеко забралась от дома и своей семьи… И даль между нами измеряется не только расстоянием, но еще и годами.

Ее слова падали быстро и тяжело, как катящиеся камни. Она ходила туда и сюда, он слышал шуршание юбок. А вот его обостренный слух уловил едва различимый стук двух небольших деревяшек… «Мои бусы!.. — подумал он с внезапным отчаянием. — Она их собирает… Она заберет назад свой подарок…»

— Янтарь… — позвал он умоляюще. Голос прозвучал слишком тонко и сорвался, как иногда бывало с ним от испуга. — Ты… хочешь взять мои бусы?

Она долго не отвечала. Потом проговорила почти грубовато:

— Мне показалось, они тебе не нужны.

— Нужны! Очень!.. — Она не ответила, и Совершенный собрал в кулак все свое мужество, чтобы спросить: — Ты теперь меня ненавидишь, да?

Голос прозвучал спокойно. Но по-прежнему слишком тонко.

— Совершенный, я… — Янтарь помолчала. — Нет, я тебя совсем не возненавидела. — И печально добавила: — Я тебя просто не понимаю. Иногда, когда ты со мной говоришь, я слышу в твоих словах мудрость поколений. А потом — бац! — и превращаешься в десятилетнего избалованного мальчишку…

«Двенадцать. Двенадцать лет!.. Почти взрослый мужчина, чтоб тебя так и разэтак!.. И ежели в этом плавании ты не научишься вести себя как мужчина, ты так никогда мужиком и не станешь, ты, никчемный, хнычущий сосунок…» Совершенный закрыл руками лицо. То место, где были глаза. То, откуда могли предательски потечь слезы. Потом одной ладонью крепко зажал себе рот, чтобы она не расслышала рвущегося наружу рыдания. И взмолился: «О Ты, не позволь, чтобы сейчас она на меня смотрела, не позволь…».

А она продолжала, словно разговаривая сама с собой:

— Иногда я просто не знаю, как с тобой разговаривать. Так… где же он? Ага, вот и краб… Ну вот, все собрала. Стыд и срам — швыряешься, точно капризный ребенок игрушками. Терпи теперь, пока я шнур починю.

Он отнял руку ото рта и кое-как перевел дух. И сказал о том, чего боялся больше всего:

— Я что-нибудь… какую-нибудь из них поломал?…

— Нет. Я все же резчица неплохая: крепкие фигурки делаю. — Янтарь вернулась на свое одеяло возле огня. Он слышал шорохи и постукивания бусин: она заново собирала ожерелье. — А когда я резала эти, я имела в виду, что их будет обдувать ветер и мочить дождь. Поэтому я их хорошенько промаслила и навощила. Да и упали они на песок… Но вот бросания о камни им, пожалуй, все же не выдержать, так что я бы на твоем месте этого делать не стала.

— Ни за что не стану, — пообещал он. И осторожно спросил: — Сердишься?…

— Сердилась, — кивнула она. — Сейчас уже нет.

— Ты на меня не накричала… Ты так притихла — я уж думал, ты ушла…

— Почти ушла. А крика я не люблю. Терпеть не могу, когда кричат на меня, и сама не кричу никогда и ни на кого… Что, впрочем, не означает, будто я никогда не сержусь… — Помолчала и добавила: — Или что мне никогда не бывает обидно. «Но боль моя моей же ярости претише…» Это поэт Тинни написал. Примерно так звучит в переводе на здешний язык…

— Расскажи все стихотворение, — попросил Совершенный. Говорить о стихах было так… безопасно. Ему совсем не хотелось обсуждать гнев, ненависть… или избалованных мальчишек. А Янтарь, пока будет читать стихотворение, может, запамятует, что он так и не извинился. Он не хотел, чтобы она знала: он не мог извиниться.

— Нана говорит, что готова остаться и за половинную плату, если мы сможем это себе позволить, — произнесла Роника в тишине комнаты. Кефрия сидела по ту сторону очага — там, где, бывая дома, сиживал когда-то ее отец. Она держала в руках небольшие пяльцы, и на ручке кресла были разложены моточки цветных ниток, но Кефрия даже не притворялась, будто вышивает. Роника тоже давно отставила рукоделье.

— А мы, — спросила Кефрия, — можем это позволить?

— Едва-едва. Если ограничимся самой простой едой… и вообще перейдем к очень скромному образу жизни. Мне даже неловко говорить, какую благодарность и облегчение я испытала, когда она предложила… Если бы пришлось отказаться от ее услуг, я бы чувствовала себя очень виноватой. Большинство семей для присмотра за детьми нанимает молодых женщин. Нане было бы трудно подыскать себе новое место.

— Знаю. И Сельден бы очень расстроился. — Кефрия откашлялась. — А что будет с Рэйч?

— То же самое, — коротко ответила мать.

— Но если, — осторожно начала Кефрия, — мы так уж стеснены в деньгах, тогда, быть может, платить Рэйч жалованье — это не…

Роника перебила:

— Я иначе смотрю на это дело.

Кефрия ничего не сказала, просто молча взирала на нее. Спустя недолгое время Роника отвела взгляд.

— Прошу прощения… Я знаю, я последнее время то и дело на всех срываюсь. Просто чувствую — это очень важно, чтобы мы хоть что-то платили Рэйч. Важно — для всех нас… Не так важно, конечно, чтобы рисковать для этого Малтой… но гораздо важнее новых платьев и ленточек для волос.

— Согласна, — тихо ответила Кефрия. — Я просто хотела обсудить это с тобой. Но… ограничив таким образом наши траты, наберем мы денег для выплаты семье Фьестрю?