class="p1">Этот приговор за призыв «покончить со странной экономической моделью», выражавшейся в усиленном кормлении некоторых регионов только на том основании, что они способны причинить всей остальной России неприятности, доставил Крылову немало неудобств, связанных с тем, что его, в отличие от всевозможных варваров, включили в списки экстремистов и лишили даже права иметь собственную кредитную карточку, не говоря уж о возможности отдохнуть не на «Кавказских минеральных водах».
Социальная стигматизация, причиненная этим приговором, была той цикутой, которая медленно его убивала и убила. Россия расправилась со своим Сократом. Впрочем, народ русский к этому совершенно не был причастен, деяние было совершено одной лишь властью и на ней одной, а не на народе, пятно позора за этот приговор.
Одна из самых злых политических книг К. Крылова называлась «Прогнать чертей» и была посвящена всей той бесовне, которая сидит на шее у русского народа и стремится его громить и гнобить. Освободить русских, чтобы русская нация смогла возвратить себе Россию; не позволить заменить нас ни завезенными ради экономии копеечки ордами, ни безликими ушлыми «россиянами».
Один из первых знаменитых его текстов «Россияне и русские» и создал эту знаменитую оппозицию, в известном смысле не допустив нашего перекрещивания ельцинскими подручными, сформировав массовое негативное восприятие зачинаемого «ребятами демократами» нового этноса[74].
«Свойственное „демократам“ отношение к русскому народу с этих позиций легко объяснимо: это обыкновенная ксенофобия, свойственная молодым самоутверждающимся нациям. Точно так же объяснимо плохо скрываемое (а часто и демонстративное) отвращение „демократов“ к России и её истории: это не их история. По сути дела, „демократы“ пытаются освоить для себя и своих потомков территорию, населенную аборигенами. Разумеется, „поселенцы“ не хотят и не могут вписываться в общество аборигенов, да оно и не могло бы их принять. С точки зрения россиян, современная Россия представляет из себя нечто подобное „дикому Западу“ для американских колонистов: это территория, подлежащая освоению. Оккупантами россияне себя при этом не считают, и не потому, что они „родились здесь“ (и, в самом деле, россияне автохтонны), но потому, что они a priori отказывают существующим на данной территории социальным структурам (в частности, русскому государству) в легитимности: с точки зрения россиян, их деятельность — это скорее колонизация и окультуривание, нежели оккупация…
Трудность положения россиян в России состоит в том, что (постулируемое россиянами) культурное превосходство над аборигенами, без которого схема колонизации новых территорий работает плохо, на самом деле отсутствует. Русское общество отнюдь не является примитивным. Россияне попали в ситуацию, аналогичную не столько освоению американских прерий, сколько двусмысленному положению европейцев в Китае, где стандартная схема колонизации забуксовала из-за того, что местная культура была достаточно сложной и развитой. Поэтому перед россиянами встала дополнительная задача деструкции сложных культурных форм русской жизни…»
Деятельность Крылова как русского националиста была посвящена именно идее национального освобождения русских как в политическом, так и в ментальном смысле. Разумеется, эта деятельность встречалась со многими препонами, которые, пожалуй, увеличивались из-за его личностной черты — он никогда не стеснялся в публичных и публицистических выражениях в отношении кого бы то ни было, иногда просто увлекался «красным словцом», хотя в личном общении, напротив, был подчеркнуто доброжелателен, любезен и отзывчив. Но с трибуны, в газете, в редких выступлениях на телевидении, резал, как ножом, и это многократно увеличивало сопротивление системы.
Однако он никогда не был, прежде всего, уличным бойцом или политическим полемистом. Крылов всегда оставался теоретиком и генерировал вокруг себя мощное интеллектуальное поле. Так, он сформулировал одну из лучших и наиболее оригинальных в мировой историографии теорию нации.
«В дальнейшем мы будем рассматривать „народ“ как совокупность людей, конкурирующую с другими народами (другими такими же совокупностями людей) в Большом времени — т. е. как субъект конфликта, протекающего в Большом времени…
Конкурентные процессы в больших временных масштабах вполне наблюдаемы. Соответственно, „народы“ можно определить в качестве субъектов этих процессов, т. е. как макроконкурентные группы. Слово „макро“ здесь обозначает не столько численность нации (бывают и очень малые народы), сколько масштаб процессов, в которые они вовлечены. Даже небольшая группа людей, принимающая самостоятельное участие в глобальных процессах, есть полноценный народ.
Народ, „просто живущий“ на какой-то территории — и, может быть, весьма успешный по меркам Большого времени — может никак не проявлять себя во времени „малом“. Например, земледельцы, живущие в какой-то местности, могут столетиями страдать от набегов кочевников, которые нападают на их селения, грабят, жгут, насилуют, уничтожают урожай и т. д. При этом земледельцы могут относиться к кочевникам как к стихийному бедствию, с которым „ничего не поделаешь“. Может показаться, что земледельцы смирились с ситуацией. Однако в масштабах Большого времени они активно теснят кочевников: рождаемость среди земледельцев выше, пастбища постепенно распахиваются под пашни и т. д.
Но бывают ситуации, когда действий в Большом времени оказывается недостаточно. Например, те же кочевники могут причинять слишком значительный вред: народ просто не успевает восстановиться, восполнить нанесенный ущерб. В таком случае у него есть альтернатива: постепенно сдавать позиции в Большом времени или начать отстаивать себя в „малом времени“ — например, создавая оборонительную систему, окружая себя рвами и частоколами, организуя боевые дружины и т. д. Все эти мероприятия — громоздкие и затратные — возможны, однако, только в том случае, когда жители начинают осознавать себя именно в качестве нации. Такое осознание не дается сразу: требуется определенный уровень понимания ситуации, достижимый далеко не всегда и не во всех случаях. Но если уж он достигнут, народ начинает совершать поступки, нужные не только и не столько конкретным людям, сколько народу в целом.
Обычно подобная мобилизация наблюдается в критических ситуациях — например, во время войны. Однако есть способы сделать её постоянным фоном существования народа, озаботить народ задачами глобальной конкуренции.
Совокупность этих способов, приводящих к постоянной мобилизации народа, и есть национализм. И любой народ, активно заботящийся о собственном будущем (т. е. соразмеряющий свои действия с Большим временем), уже можно считать „нацией“.
Основная тема националистической мысли такова: что мы можем сделать сейчас, чтобы наш народ (пусть даже в лице наших отдаленных потомков) выиграл в глобальной игре, ведущейся в Большом времени? В таком случае национализм можно определить как доктрину, которая утверждает, что макроконкурентная группа должна иметь возможность принимать участие в микроконкурентных процессах, прежде всего в текущей политике. Национализм проецирует отношения, имеющие место быть в Большом времени, на „малое“, „человеческое“ время. Нация начинается там, где думают глобально (или о глобальном, „на столетия“), а действуют локально (здесь и сейчас, но имея в виду дальние цели).
Тут становятся возможными националистические фигуры речи — например, ходовое „без собственной национальной