Это одна из самых интересных и неразрешимых загадок истории, — каким образом нецивилизованному и отнюдь не многочисленному племени удалось победить три христианских царства, стоявших на высокой ступени культуры и создать на их месте обширную могущественную империю.
Этот грандиозный факт получает значение общего закона, доказывающего, что организованные силы, хотя бы они казались незначительными сами по себе и низменными в своих побуждениях, однако, всегда одерживают верх над силами неорганизованными, пришедшими в расстройство, даже если последние велики и стоят выше по своему индивидуальному характеру.
Турки не были лишены известных добродетелей и природных дарований, когда покинули Туркменские степи и пришли в Армению сторожить восточную границу сельджукских султанов; но по принятии ими ислама, их национальный характер подвергся значительному изменению. Искра, зароненная в вулканическую почву великим пророком Аравии, воспламенила пылких сынов азиатских пустынь; их первоначальный характер переплавился в новую форму национальной индивидуальности, способной к осуществлению новой задачи, предназначенной им Провидением. Подобно неудержимой лавине, они устремились на запад, разрушая все политические и национальные организации, эластичность которых была ослаблена и силы надорваны целыми веками злоупотреблений и дурного управления.
Ислам не только побуждал своих последователей быть праведными перед Богом, — он внушал им еще и политические идеи, превращая племя кочевников в общину воинов, способных создать великую империю. Приняв ислам, они прониклись верой, что служить Богу — значит покорять неверных и завоевывать мир. Эта главная идея служила между ними связующим звеном, создавая им политические цели и организацию.
Не одной этой энергией юного и стойкого народа, одной их удивительной организацией и духом ислама все-таки нельзя было бы объяснить быстрого распространения турецкой власти в Европе. Если бы храбрые, восторженные последователи Магомета встретили хоть одно действительно сильное, здоровое и хорошо устроенное государство по эту сторону Геллеспонта, то возможно страницы истории не украсились бы повестью о поразительном росте Оттоманской империи. Чтобы понять тайну этого триумфального шествия, мы должны прочесть эту повесть не только при мрачном сиянии победоносного ислама, но также и при бледном отблеске, бросаемом умирающим византизмом.
Нелегко определить в нескольких словах — что такое византизм. История как будто желала испытать; что произрастет, если посеять семена христианской цивилизации на полуострове между Азией и Европой, оросить их западными дождями, пригреть восточным солнцем на нивах, заброшенных эллинской культурой и лишь отчасти тронутых римскими учреждениями. Быть может, божественная идея братства соединить горячее сердце нового Рима с практическим благоразумием Рима древнего и получится дивная гармония, способная поднять человечество на недосягаемую высоту?
Но опыт не удался. Великие силы, от слияния которых можно было ожидать так много, оказались бесплодными. От духа Востока были заимствованы краски и формы, но при этом не усвоены ни его глубина, ни пылкость, ни природное благородство. Из восточной философии кое-какие туманные идеи мистического характера; а что было позаимствовано из римских учреждений, то не пустило прочных корней, потому что римские учреждения предполагают сознание ответственности, а также инициативу и гражданское чувство. Глубже всего пустили корни формы и дух автократического правления худших времен римского владычества, делавшие невозможным существование личной свободы. Христианская религия была слишком отвлеченна, слишком возвышенна для полного понимания; она была отодвинута назад, а на первый план выступила Церковь. Церковь же очень скоро отожествилась с тесно сплоченной корпорацией невежественных, суеверных, эгоистичных, честолюбивых монахов, превозносивших императора для того только, чтобы использовать его как своего пособника и сводивших христианство к поклонению мощам, к купле и продаже молитв за упокой души умерших. Народ, отторгнутый от чистых источников евангельской истины, нигде не находил новой идеи, которая могла бы побудить его к великим, славным деяниям. Императоры и церковная иерархия стали союзниками и оставались ими до самого конца.
Под напором такого могущественного союза быстро потухли искры личной свободы. Восстания только ухудшили дело, доставляя случай разгулу грубой силы, жестокости, низкопоклонству и измене; в конце концов, только укрепляли автократическую власть. Всякий благородный порыв подавлялся в пользу низкого эгоизма и подлой неблагодарности. Народ стал косной, бездушной массой, лишенной инициативы и воли. Перед императором и священнослужителями он пресмыкался во прахе, но за глаза он плевал на них и старался свергнуть их грубую власть. Вверху — тирания; внизу — ненависть и трусость, и лицемерие всюду, как в высших, так и низших слоях. Наружный лоск заменял истинную культуру; фразеология скрывала недостаток мысли. Как политический, так и социальный строй, — оба были одинаковы гнилы; дух нации стал вялым, лишенным всякой эластичности. Эгоизм взобрался на трон общественных интересов, пытаясь скрыть свое безобразие под маской ложного патриотизма.
Такая политическая и социальная система, где открытость и мужество сменяются хитростью, лицемерием и подлостью, между тем как соблюдаются все-таки изящные формы и утонченные приемы, — такая система, где государство является обыкновенно в священнических одеждах, и есть византизм.
Некоторая доля византизма должна была неизбежно проявиться в политической и социальной организации славянских народов на Балканском полуострове. Действительно они обращались к византийским грекам, чтобы научиться политической и социальной мудрости, подобно тому, как они заимствовали у Константинополя его веру. Путем медленного, тягучего процесса византийские понятия сместили славянские традиции среди сербов и болгар. И эта борьба, естественно, способствовала ослаблению славянских государств. В известном смысле она подготовляла путь к турецкому нашествию.
В особенности заслуживает внимания то, что мы видим так много недовольных сербов и болгар в лагере и при дворе оттоманских султанов. Общественные и политические порядки в славянских государствах были крайне неудовлетворительны. Дворяне были надменны и замкнуты. Они ревниво следили за царями и осуждали всякую попытку к реформе. Они были жестокими, требовательными господами для крестьян, поселившихся на их землях; те обязаны были служить им и отдавать значительную часть своих заработков. Власть, сосредоточенная в лице государей, была не настолько сильна, чтобы препятствовать всевозможным злоупотреблениям со стороны привилегированных классов. Император Стефан Душан пытался установить законодательным путем повинности крестьян по отношению к их феодалам. В парламенте, собравшемся в 1349 году в Скопии, он заручился согласием дворян и высшего духовенства на такой закон, и крестьянству было оказано известное покровительство со стороны центральной власти. Но после смерти этого замечательнейшего человека во всей сербской истории, авторитет центральной власти пошатнулся, и если помещик поступал несправедливо, то некому было защитить обиженного крестьянина. В Боснии даже до начала XV столетия некоторые помещики сводили своих крестьян с земли и продавали их.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});