В 1822 году Гёте вновь в Мариенбаде: приехав сюда 19 июня, он снова поселился в доме Клебельсберга — и семейство Леветцов тоже было уже на месте. Теперь он постоянно виделся с Ульрикой, хотя в дневнике избегал упоминаний на этот счет. Но, может быть, это мы теперь вычитываем лишнее из дневников поэта, полагая, что всякий раз, когда он указывает «был в обществе», в действительности он хочет сказать «был в обществе Ульрики»? 24 июля поэт отправился в Эгер. Здесь он провел почти пять недель в постоянном общении с советником магистрата по уголовным делам Йозефом Себастьяном Грюнером, с которым познакомился два года назад и тогда же увлек его своими минералогическими изысканиями. Дружба с Грюнером продолжалась до самой смерти поэта; советник навещал Гёте в Веймаре, а в сентябре 1825 года участвовал в праздновании двадцатипятилетия правления Карла Августа. Теперь же, в июле — августе 1822 года, друзья не раз предпринимали совместные прогулки в окрестности Эгера, которые Гёте хотел обследовать. Но каково было в ту пору душевное состояние поэта? Угнетала ли его разлука с Ульрикой, или же всего лишь любовная лирика из привычного поэтического обихода зазвучала в прощальном стихотворении «Эоловы арфы»? В этом диалоге влюбленных «Он» сетует: «Ночь не сулит мне ничего, / Дни тянутся в тоске невыносимой. / Я жажду только одного: / Увидеться — хотя во сне — с любимой. / И если я мечтою не перечу / Твоей мечте, шагни ко мне навстречу!» (перевод В. Топорова — 1, 443). Если бы мы не знали, что стихи эти родились у старого поэта в совершенно определенной ситуации, мы вряд ли обратили бы на них внимание, ведь процитированные выше строки еще самые выразительные из всех. Автор непритязательно рифмует в этом стихотворении «Herz» (сердце) и «Schmerz» (боль), а любовная тоска выражается в привычных формулах и банальных фразах: «Увы, его со мною нет! / Подруги, черен белый свет! / Вам покажусь я странной, / По милому тоскуя. / Вотще ли слезы лью я? / Когда же перестану?» (1, 441) — вот как горюет «Она» в этом стихотворении. Подобным образом Ульрика в ту пору не стала бы объясняться. Лишь мечты поэта выражены в этих стихах, навеянных обременительной «второй» молодостью», страстью к восемнадцатилетней девушке.
Как бы то ни было, за те недели, что поэт жил вблизи Ульрики, он «с величайшим спокойствием души» прочитал роман Иоганны Шопенгауэр «Габриэла». Впрочем, может, это нарочитое спокойствие он пытался противопоставить снедавшему его беспокойству? Кстати, в рецензии на роман «Габриэла» поэт как нельзя лучше сформулировал, какое «настроение», в сущности, необходимо для прочтения книги: «Все три тома этого романа, давно уже рекомендованного мне как во всех отношениях достойного, я прочитал с величайшим спокойствием души, в сосновых лесах Мариенбада, под небом, синее которого нет, вдыхая чистейший, легчайший воздух, а оттого и с максимальной восприимчивостью, необходимой, чтобы наслаждаться произведением творческого духа».
В феврале — марте 1823 года Гёте перенес тяжелое заболевание — перикардит. Близкие и друзья опасались за его жизнь. «Вот первое свидетельство / обновленной жизни и любви / с благодарностью и приязнью. / И. В. фон Гёте» — значилось на листке, отправленном поэтом Цельтеру с вестью о своем выздоровлении (23 марта 1823 г.). И граф Рейнхард тоже прочитал в адресованном ему послании строки, в которых опять же угадывается иной, более глубокий смысл: «В самом деле, пора внешнему миру вновь одарить меня вдохновением. И то, что целительные источники хотя бы в известной мере поддерживают наши надежды — прекрасно» (из письма от 11 июня 1823 г.).
На этот раз поэт приехал в Мариенбад еще раньше семейства Леветцов и поселился в гостинице «Золотой голубь» — напротив дома Клебельсберга, где герцог Карл Август занял комнату, в прошлом году принадлежавшую Гёте. 11 июля, записал поэт в своем дневнике, «прибыла госпожа фон Леветцов с дочерьми. Вечером был в обществе». Отныне жизнью его завладела Ульрика. Он виделся с ней ежедневно, радовал ее небольшими подарками и рассказами, совершал прогулки с нею и с ее сестрами, встречался с ней на балах. Но наряду со всем этим поэт продолжал работу над «Анналами», а также вел тщательные наблюдения за направлением ветра, за облаками и погодой. «К сожалению, меня сильно захватила также эта суматоха с круговращением воздуха» (из письма К. Л. Ф. Шультцу от 8 июля 1823 г.).
Не было недостатка у поэта и во встречах с интересными людьми — обитателями курорта. Но в одном из писем Цельтеру (от 24 июля 1823 г.) приложены стихи с «маскировочным» посвящением:
К ЛИЛИ
Тобой я ранен не сейчас,Но жизнью новою живу я:Рот сладостный глядит приветливо на нас,Нам дав отраду поцелуя.(Перевод С. Шервинского [1, 503])
Оттилии в Веймаре также достались «кое-какие метеориты, промчавшиеся прекрасной ясной ночью» (письмо от 14 августа 1823 г.), и среди прочего вот это:
Поклонник Говарда и друг,Пытаешь утром вверх и вкруг,Туман поднялся ли, поник лиИ что за облака возникли.
За далью горной, сжатой льдомАльпийских войск за комом ком.Над ними пролетает таяВоздушных, белых перьев стая,А ниже никнет хмуро, хмурейИз слоя тучи ливень с бурей.
Когда же тихим вечеркомПодругу с преданным лицомНа милом ты пороге встретишь —Ненастье ль? вёдро ль? — не приметишь.(Перевод С. Шервинского [1, 503])
И по сей день не удалось найти письмо, в котором Гёте сделал предложение Ульрике, возмутившее госпожу фон Леветцов. Веймарский герцог выступил в роли свата, обещал матери избранницы поэта должность при дворе и назначил семейству фон Леветцов пенсию — настолько горячо желал этого позднего брака его друг и министр. Ситуация была не лишена комизма: семидесятичетырехлетний поэт сватался к восемнадцатилетней девушке, и нет никаких свидетельств сколько-нибудь страстной ее любви к нему… В последний раз поэт мечтал вернуть себе молодость, отодвинуть старость. Но эпизод так и остался эпизодом — реальность не подчинилась стариковской причуде. И еще: остались стихи, на которые, по мнению гётеведов, вдохновила поэта любовь к Ульрике; остались потрясающие прощальные строки «Элегии» («Что принесет желанный день свиданья» — 1, 444). И лишь в глубокой старости Ульрика фон Леветцов — так и не выйдя замуж, она дожила до 1899 года — записала свои воспоминания о мариенбадской поре, «чтобы опровергнуть все вымыслы, которые публиковались на этот счет». Не все сохранила ее память, но едва ли дозволено усомниться в правдивости ее завершающих слов: «Романа не было».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});