Читать интересную книгу "Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия - Александр Викторович Степанов"

вперед. Контрасты белого, черного и коричневого; порывистость жестов и поворота головы; лицо, запечатленное в тот момент, когда человеку пришла на ум некая идея, и вот он, глядя на вас и не нарушая правил приличия, внешне принадлежит вам, но на самом деле не расстается со своей мыслью и, может быть, сию же минуту пустит ее в ход, – благодаря всем этим мотивам, возникающим из небрежно-легких мазков в духе венецианской «sprezzatura»[1263], портрет излучает жизненную энергию, которой, верится, Ортенсио был наделен в избытке.

Этот портрет элегантен в том смысле, какой придавал слову «элегантность» Федерико Гарсиа Лорка: элегантность – это «сознательно рассчитанный ритм»[1264]. Фигура в целом построена по схеме, повторяющей форму орденского креста, украшающего белую монашескую рясу Парависино. Переведите взгляд с его наклоненного лица на легкий изгиб креста и ниже, на складку между ног, – и вы увидите, что его фигура выгнута дугой, к воображаемому центру которой, находящемуся где-то далеко за правым краем картины, сходятся пучком лучей линии книжного обреза, горизонталь креста и линия спинки кресла. Силуэт фигуры состоит из сужающихся геометрических форм: внизу – широко распахнутые полы сутаны, выше – оплечье, еще выше – белый капюшон и голова. Создается впечатление, будто фигура веером разворачивается вверх. Этот импульс мы невольно воспринимаем как метафору душевной подвижности Парависино. Но есть в его портрете и момент покоя: плавно провисающее оплечье – это часть круга, точно вписанного в верхнюю часть картины. В итоге молодой человек, как и подобает профессору риторики, успешно сочетает спиритуалистическую отрешенность с живым присутствием здесь-и-сейчас.

В сонете, посвященном памяти Эль Греко, Парависино связал начало и конец его жизненного странствия: «Крит даровал ему жизнь и искусство, а Толедо – лучший дом, где он через смерть достиг вечной жизни»[1265].

Английское искусство

«Возьми на память мой портрет…»

Волей Генриха VIII, осуществившего в 1530-х годах реформу Церкви, Англия превратилась в страну без церковного искусства. Разрыв с католической изобразительной традицией совпал с тем моментом, когда ветер Возрождения только начинал наполнять паруса английской культуры и Британия разворачивалась в том направлении, куда давно шла вся Европа.

Англия слыла островом философов и поэтов. Английское Возрождение – прежде всего словесность во всевозможных ее проявлениях: философия писавших по-латински Мора и Бэкона, поэзия Сидни, Спенсера, Донна, драматургия Марло, Джонсона и, превыше всех, творчество Шекспира. На этом фоне английское искусство, ограниченное исключительно светской тематикой, выглядит скромно. Лучшие его достижения представлены жанром портретной миниатюры.

До второй четверти XVI века английские портреты напоминали русские парсуны, с той разницей, что они казались еще более плоскими благодаря ослепительному великолепию одежд, отделанных кружевом, шитых самоцветами и жемчугами[1266]. Но вот в Лондон прислали из Франции три маленьких портрета работы Жана Клуэ, придворного живописца Франциска I. Эти произведения до нас не дошли. Но по изображениям героев битвы при Мариньяно в «Комментариях к Галльским войнам» можно догадываться, что они были похожи на античные камеи.

У Генриха VIII был под рукой один живописец, уроженец Гента, носитель угасавшей традиции нидерландской книжной миниатюры. Его звали Лукас Хоренбут. Чтобы заслужить покровительство английского короля, пришлось этому фламандцу переквалифицироваться на французский жанр, с которым познакомил англичан Клуэ. Дело у Лукаса пошло так споро, что к 1531 году он удостоился должности «живописца короля».

Хоренбут обучил технике миниатюры другого приезжего мастера – Ганса Гольбейна Младшего. Благодарный ученик, рисовавший несравненно лучше учителя, позволял тому переводить в миниатюры свои станковые портреты[1267]. Сам Гольбейн создал несколько шедевров в этом роде. Лучший из сохранившихся – портрет миссис Джейн Пембертон, жены преуспевающего лондонского торговца одеждой. Если вы сравните миниатюры, исполненные учителем и учеником, то работы первого покажутся вам ремесленными поделками. Но заказчиков это не смущало. Пристрастие к узорочью застилало им глаза на совершенство Гольбейновых портретов. Жалованье Хоренбута было баснословно высоким: шестьдесят два с половиной фунта в год, а Гольбейну платили тридцать. Чтобы не потерять клиентуру, Гольбейну приходилось подстраиваться под варварский вкус островитян. Как можно видеть по портрету Генриха VIII из Национальной галереи в Риме, в станковом портрете это удавалось ему лучше, нежели в миниатюрном.

Ганс Гольбейн Младший. Портрет Джейн Пембертон. Ок. 1540

После смерти Гольбейна в Англии долго не появлялось мастеров, способных работать на его уровне. Между тем спрос на портреты ширился, и качество их пошло вниз. Лишь при королеве Елизавете I появился наконец прекрасный английский мастер портретной миниатюры – Николас Хиллиард (ок. 1547–1619).

Хиллиард обучался у отца ювелирному делу, но рано увлекся миниатюрной живописью, в которой он, вероятно, был самоучкой. Сохранился автопортрет, сделанный им в тринадцать лет. При дворе Елизаветы I Хиллиард числился ювелиром, резчиком и миниатюристом. Патент, выданный ему в 1584 году, закрепил за ним монопольное право на изображения королевы.

Портретная миниатюра – это живопись акварелью по тонкому пергаменту. Для экономии времени Хиллиард заготавливал кусочки игральных карт с наклеенными на них листками пергамента, которые он заранее покрывал телесными колерами, для женских портретов – светлыми, для мужских – потемнее. Приступая к работе, он тонкой беличьей кистью, едва касаясь пергамента, наносил очерк лица и покрывал фон легкой штриховкой. Изображая одежду, аксессуары и украшения, он работал в обычной акварельной технике, прокладывая широкими мазками нежные тени для передачи объемов. Изображения драгоценностей он, будучи искусным ювелиром, изготовлял из золотой и серебряной фольги. Портрет вставлялся в драгоценную оправу или футляр. Получался изящный медальон, который можно было носить на цепочке[1268].

Посол Марии Стюарт сэр Джеймс Мелвилл рассказывал, как в 1564 году, во время его визита в Уайтхолл, Елизавета I провела его в свою спальню и открыла небольшую шкатулку, в которой хранились обернутые в бумагу миниатюры с названиями, написанными на обертке ее собственной рукой. На первой, которую она вынула, Мелвилл заметил надпись: «Портрет моего Господина». Он заинтересовался: кто изображен на этом портрете? Елизавета I как бы нехотя позволила ему узнать графа Лейстера[1269]. Не исключено, что этот портрет был