— Валентайн… Понтифик…
— Подойдите, дайте мне вашу руку,— сказал Валентайн.
Он взял ее иссохшие, древние кости в свою руку и крепко их пожал. Ее глаза встретились с его глазами, глядя прямо в них, хотя он мог с уверенностью сказать, по прозрачности ее зрачков, что она ничего не видела.
— Говорили, что вы узурпатор,— произнесла она. — Маленький краснолицый мужчина приходил сюда и говорил нам, что вы не настоящий Коронованный. Но я не стала его слушать и ушла отсюда. Я не знала, были вы настоящим или фальшивым, но я думала, что он — не тот, кто может рассуждать об этом, тот краснолицый мужчина.
— Симпетурн, да. Я встречал его,— сказал Валентайн.— Он верит теперь в то, что я был настоящим Коронованным, а теперь, настоящий Понтифик.
— И ты объединишь мир снова, настоящий Понтифик? — спросила Аксимаана Фрейж голосом поразительной силы и чистоты.
— Мы все вместе объединим его, Аксимаана Фрейж!
— Нет. Я — нет, Понтифик Валентайн. Я умру на следующей неделе или через неделю, а так скоро мир не наступит. Но я хочу взять у тебя обещание, что мир будет таким, каким он был для моих детей, для детей моих детей. И если ты пообещаешь мне это, я встану перед тобой на колени. Но если ты пообещаешь это лживо, пусть Бог накажет тебя, как были наказаны мы, Понтифик Валентайн!
— Я обещаю тебе, Аксимаана Фрейж, что мир будет полностью восстановлен и станет лучше. Я заверяю тебя, что это не лживое обещание. Но я не хочу, чтобы ты становилась на колени.
— Я сказала, что встану, я встану! — И, удивительно легко отстранив двух более молодых женщин, словно это были мошки, она опустилась в глубоком почтении, хотя тело ее казалось таким жестким, как кусок кожи, пролежавший на солнце сотню лет.
Валентайн потянулся, чтобы поднять ее, но одна из женщин, определенно ее дочь, поймала его руку и тут же отдернула свою и в ужасе посмотрела на нее — как посмела она прикоснуться к Понтифику! Медленно, но самостоятельно Аксимаана Фрейж встала и сказала:
— Вы знаете, сколько мне лет? Я родилась, когда Понтификом был Осиер. Думаю, я самая старая во всем мире. И я умру, когда ты, Валентайн Понтифик восстановишь мир.
Это надо скорее понимать как предсказание, подумал Валентайн. Но прозвучало это больше как приказ.
Он сказал:
— Это будет исполнено, Аксимаана Фрейж. И ты будешь жить, чтобы увидать это.
— Нет. Нет. Второе зрение приходит к нам, когда уходит первое. Моя жизнь почти окончена. Но течение твоей ясно раскрывается передо мной. Ты спасешь нас, сделав то, что считал для себя невозможным. А потом ты скрепишь свое дело, исполнив то, чего желал менее всего. И хотя ты сделаешь невозможное, а потом — нежелаемое, ты будешь знать, что поступил правильно и обрадуешься этому, Понтифик Валентайн. А теперь приступай, Понтифик, и исцели нас.— Ее раздвоенный язык бился с огромной силой и энергией.— Исцели нас, Понтифик Валентайн! исцели нас!
Она повернулась и медленно пошла назад по тому же пути, пренебрегая помощью двух женщин, шедших рядом.
Прошел еще час, прежде чем Валентайну удалось освободиться от последних жителей Престимионской долины… Они толпились вокруг него в трогательной обнадеженности, будто одно лишь излучение, исходящее от Понтифика, трансформирует их жизни и магически вернет в годы, предшествовавшие появлению болезни люсавенды…
В конце концов Карабелла, сославшись от его имени на усталость, удалила всех из зала.
Образ Аксимааны Фрейж продолжал витать в его мыслях на обратном пути в усадьбу Нитиккимала. Сухое шипение ее голоса все еще резонировало в голове: "Ты спасешь нас, сделав то, что считал для себя невозможным. А потом ты скрепишь свое дело, исполнив то, чего желал менее всего… Приступай, Понтифик, и исцели нас. Исцели нас, Понтифик Валентайн! Исцели нас!"
Но одновременно в нем звучала музыка водяного короля Маазмоорна. Он был так близок в этот раз к окончательному прорыву и подлинному контакту с немыслимо гигантским животным моря. Теперь… сегодня ночью…
Карабелла некоторое время не засыпала и разговаривала. Эта древняя гайрогская женщина ей тоже не давала покоя, и она почти навязчиво сосредоточивалась на властности слов Аксимааны Фрейж, внутренней неодолимой силе ее невидящих глаз, загадочности ее пророчества. Потом она легко поцеловала Валентайна в губы и зарылась в темноту огромной кровати, на которой они лежали вместе.
Он подождал несколько бесконечных минут. Затем вынул зуб морского дракона.
— Маазмоорн?
Он держал зуб так крепко, что края его глубоко врезались ему в руку. Упорно сосредоточивал он всю силу своего мозга, чтобы перекрыть разрыв в тысячи миль между Престимионской долиной и водой… Где? У полюса? Где, спрятавшись, лежал морской король?
— Маазмоорн?
— Я слышу тебя, земной брат, Валентайн-брат, король-брат!
Наконец-то!
— Ты знаешь, кто я?
— Я знаю тебя. Я знал твоего отца. Я знал многих до тебя.
— Ты говорил с ними?
— Нет. Ты первый. Но я знал их. Ош не знали меня. Но я знал их. Я прожил много кругов вокруг мира, Валентайн-брат. И я наблюдал за всем, что происходило на земле.
— Ты знаешь, что происходит теперь?
— Я знаю.
— Нас уничтожают. И ты участвуешь в этом.
— Нет.
— Ты направляешь пиуриварских мятежников в их войне против нас. Мы знаем это. Они поклоняются вам, как богам, и вы учите их, как погубить нас!
— Нет, брат Валентайн,
—Я знаю, что они поклоняются вам.
—Да, они это делают, поскольку мы боги. Но мы не поддерживаем их в этом мятеже. Мы даем им только то, что дали бы любому, кто придет к нам за пищей. Но это не наша цель, смотреть, как вас изгоняют из мира.
— Но вы, конечно, должны ненавидеть нас!
— Нет, брат Валентайн.
— Мы охотимся на вас. Мы убиваем вас. Мы едим ваше мясо и пьем вашу кровь, а ваши кости используем на безделушки.
— Да, это правда. Но почему мы должны ненавидеть вас, брат Валентайн? Почему?
Валентайн с минуту не отвечал. Он лежал, холодный и дрожащий от благоговейного страха, рядом со спящей Карабеллой обдумывал все, что услышал, — спокойное допущение водяным королем, что драконы были богами… Что могло это означать? И отрицание участия в мятеже, и это поразительное упорство, что драконы не испытывают гнева к народу Маджипуры за все, что было совершено против них. Это было чересчур, слишком много сразу — бурный наплыв знаний, где раньше только звенели колокола да ощущалось неясное присутствие…
— Вы неспособны на гнев, Маазмоорн?
— Мы не понимаем гнев.
— И не чувствуете его?
— Дело не в гневе, брат Валентайн. То, что делают с нами ваши охотники,— естественная вещь. Это часть жизни, это аспект Того Что Есть. Как я, как ты, Мы воздаем славу Тому Что Есть в любых его проявлениях. Вы убиваете нас, когда мы проходим мимо берега того, что вы называете Зимроелем, и вы используете нас. Иногда мы убиваем вас на ваших кораблях, если это кажется, что должно быть сделано в данной момент. И все это называется То Что Есть. Однажды пиуривары убили нескольких драконов в своем каменном городе, который теперь мертв, и подумали, что совершили чудовищное преступление. Чтобы искупить свою вину за это преступление, они разрушили собственный город. Но они не поняли. И никто из вас, детей земли, не понимает: все это всего лишь То Что Есть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});