Читать интересную книгу На дальних мирах (сборник) - Роберт Сильверберг

— Но ведь для них это вовсе не музейные ценности,— говорит Малрини.— Это просто предметы роскоши, которые они продают и покупают. Взгляни с их точки зрения. Мы приходим к ним с мешком чудесных вещей, которых у них не будет еще много сотен лет. Пять сотен, точнее. Пополнить свои запасы золота и изумрудов они могут всегда, равно как и изготовить хоть десяток новых ожерелий. А где им взять бинокли, как не у нас? А кола, может быть, кажется им амброзией. Так что все справедливо — они делают свой бизнес, а мы свой, и... эй, смотрите-ка!

С другой стороны улицы им отчаянно машет приземистый бородач с грубыми чертами лица. На нем свободное парчовое одеяние, несколько похожее на сутану архиепископа, и пышная зеленая тиара, какие носит высшая знать, однако лицо, виднеющееся из-под тиары, выдает уроженца Милуоки. За человеком в тиаре стоит другой, в одежде носильщика; через плечо у него переброшен ремень тяжелой сумки.

— Эй, Лео! — окликает его Малрини.— Как дела? Это Лео Вэксман,— объясняет он Шмидту.— Когда-то таскал за мной мешки, лет пять или шесть назад. Теперь сам стал торговцем.— И громко позвал: — Иди к нам, Лео! Я тебя со своими познакомлю.

Вэксман подходит к ним и прижимает палец к губам.

— Не по-английски, Майк,— тихо просит он.— Поговорим на греческом, идет? И не надо орать на всю улицу.

Он бросает осторожный взгляд в сторону, где, прислонившись к стене мечети, стоят два вездесущих болгарских стражника.

— Что-то случилось? — спрашивает Малрини.

— Случилось. Разве ты не знаешь? Говорят, что император приказал начать облавы. Он только что велел сдоим стражникам хватать всякого, кто будет торговать с колдунами.

— Ты уверен? Зачем ему нужно раскачивать лодку?

— Так ведь он из ума выжил, ты что, забыл? Может быть, сегодня утром старик проснулся и решил, что настала пора проверить, как исполняются его идиотские законы. Лично я провернул несколько отличных сделок и собираюсь сматываться.

— Валяй,— говорит Малрини.— Если хочешь. Я пока остаюсь. Пусть император поступает, как хочет, кому какое дело? В этом городе слишком много людей делают на нас большие деньги.

— Так ты остаешься?

— Да. До завтрашнего вечера. У меня еще остались дела.

— Как хочешь,— говорит Вэксман.— Желаю удачи. Что до меня, то уже сегодня я собираюсь обедать у Чарли Троттера, и пошла эта империя ко всем чертям! С меня хватит, спасибо. Ну, я пошел, а то опоздаю на последний автобус до Петли [47].

Вэксман посылает Малрини воздушный поцелуй, кивает своему носильщику и уходит.

— Мы в самом деле остаемся? — спрашивает Шмидт, глядя вслед Вэксману.

Малрини бросает на него презрительный взгляд.

— У нас еще полтора мешка нераспроданного товара.

— Но если Вэксман считает, что,.. 

— У Вэксмана цыплячья душа,— говорит Малрини.— Слушай, если бы у них было так строго с законом, нас бы уже давно изловили. Пойди на базар и спроси торговцев, откуда у них швейцарские ножи, а потом лупи их палками по пяткам, чтобы они признались. Они ничего не скажут. Кто, находясь в здравом уме, откроет тайну, где он достает волшебные вещи?

— Да, но император выжил из ума,— напоминает Андерсон.

— Ну и что? Остальные-то не выжили. Пусть Вэксман бежит, если ему так страшно. Мы закончим свои дела и только тогда вернемся — завтра, как договаривались. Я вижу, вам обоим домой захотелось. Пожалуйста, идите, но учтите: это будет ваш последний «заход».

Для Малрини это дело чести: извлекать максимум прибыли из каждого «захода», даже если это связано с огромным риском. Он давно уже стал богачом даже на тех двенадцати с половиной процентах, которые получает от Дюплесси и Куликовски после того, как сдает им привезенные артефакты, и тем не менее он не собирается сворачивать дела только потому, что Лео Вэксман ударился в панику, наслушавшись дурацких разговоров. Лео всегда был трусом. Риск остался, но ничуть не возрос, это ясно. Что делать, работа у них такая. Ничего, в крайнем случае, купцы его защитят. Это же в их интересах — не рубить курицу, несущую золотые яйца.

Когда они возвращаются в гостиницу, хозяин угодливо улыбается из своего закутка возле конюшни.

— Ну как, много продали горшков?

— Много,— отвечает Малрини.

В одиноком глазу появляется алчный блеск.

— Послушай, а мне ты не хочешь продать одну из своих вещиц? Я дам тебе много девушек, бочку отличного вина, я дам тебе все, что ты хочешь, только продай мне какую-нибудь волшебную штучку. Ты меня понимаешь?

— Бог свидетель, мы простые торговцы, и хватит с меня этих глупостей! — отвечает Малрини, делая вид, что от гнева путает слова,— Что тебе от нас нужно? Хочешь обвинить в колдовстве невинных людей?

Хозяин театральным жестом всплескивает руками, но Малрини прерывает его:

— Богом клянусь, я на тебя пожалуюсь, если ты не перестанешь к нам приставать! Я тебя по судам затаскаю! Я скажу, что ты намеренно поселил у себя людей, которых считаешь колдунами, в надежде обучиться у них черной магии! Да я... я...

Он замолкает, тяжело дыша. Хозяин, пятясь, выходит из комнаты, униженно умоляя простить его, и обещает больше никогда не заводить разговор на эту тему. Может быть, почтенные торговцы хотят немного развлечься? За разумную плату? Да, хотят. За одну серебряную монету размером с десятицентовик Малрини получает роскошный обед, состоящий из яблок, фиников, дыни, жареной рыбы, жареного ягненка, фаршированного голубями и артишоками, кувшин острого на вкус критского вина, а также трех черкесских танцовщиц, которым приказано прислуживать гостям во время обеда и исполнять их желания после. Уже совсем поздно, когда Малрини отправляется спать, и очень рано, когда в его комнату врывается полдесятка дюжих болгарских стражников.

Выходит, хозяин их все-таки сдал. Возможно, он выследил их на базаре, когда они переходили из лавки в лавку. Умирая от желания заполучить хотя бы один швейцарский нож или хоть один глоток «Курвуазье», он просто свистнул стражникам, тем самым отомстив обидчикам.

Андерсона и Шмидта нигде невидно. Наверное, услышав шум драки, они успели выскочить в окно, спустились по водосточной трубе и в настоящий момент во весь дух бегут к светящейся линии, за которой лежит Чикаго. Тогда как Малрини ждет камера в одном из подземелий императорского дворца.

Он не успевает как следует рассмотреть дворец, замечает лишь белые мраморные стены с медальонами из оникса и порфира, изящные высокие башни с множеством узких оконцев, два просторных двора, усаженных ровными рядами кустов, и бассейны с кристально чистой водой, узкие, как кинжалы.

Потом ему на голову натягивают толстый вонючий мешок, и долгое время он ничего не видит. Его тащат по какому-то длинному коридору. Слышится звук тяжелой распахиваемой двери; затем его, как мешок с картошкой, со всего размаху швыряют на каменный пол.

Малрини чувствует странное спокойствие. Конечно, он в ярости, но какой смысл яриться без толку? Он слишком расстроен, чтобы позволить себе расстраиваться. Его уже списали, и он это знает, и это приводит его в ярость, но что он может сделать, как спастись? Скорее всего, он будет сожжен на костре, а может быть — если ему повезет,— его обезглавят; во всяком случае, что бы они ни придумали, умрет он только один раз. В этом городе нет адвоката, который бы его вытащил, и нет суда, в который можно было бы обратиться. Теперь его может спасти лишь чудо. Больше всего на свете он жалеет об одном: что такой дурак, как Вэксман, сидит себе спокойно дома, в Чикаго, а он нет.

Он лежит на полу, кажется, уже несколько часов. Когда ему связывали руки, то забрали у него часы; впрочем, из-за мешка на голове взглянуть на них все равно невозможно, однако он знает, что день уже клонится к вечеру, и через несколько часов линия материализации, проходящая между империей и Чикаго, исчезнет. Так что даже если его и не казнят, он останется здесь — самая печальная судьба, которая может постигнуть торговца из Чикаго. Веревки, которыми связаны его запястья, так въелись в кожу, что она начинает саднить; Малрини душно, от этой духоты его начинает подташнивать, лицо покрывается липким потом.

Через некоторое время он впадает в тяжелую дремоту и даже засыпает. Затем внезапно просыпается; мысли путаются, он не сразу понимает, где находится, его слегка знобит, он умирает от голода; по его подсчетам, он находится в подвале уже от двенадцати до восемнадцати часов, а возможно, и дольше. Разумеется, линия уже исчезла. Он остался в империи. Остался. Ты чертов идиот, говорит он себе.

Наконец слышатся шаги. Люди. Много людей.

Его ставят на ноги, сдергивают с головы мешок, развязывают руки. Он находится в большой квадратной каменной комнате с высоким потолком, окон в ней нет. С двух сторон от него стоят стражники в костюмах, как из книги «Тысяча и одна ночь»: золотые тюрбаны, просторные алые шаровары, пурпурные шелковые пояса, легкие зеленые рубашки с турнюрами. У каждого — огромный ятаган, которым можно убить даже быка. Прямо перед ним сидят три старика в темно-красных халатах — это судьи.