На другой день «злобой дня» был голод. У нас в карманах оказалось несколько копеек, на которые мы купили один фунт хлеба и дисциплинированно съедали в обед и ужин по крохотному кусочку, чтобы растянуть на два дня.
В Саратове мы догнали наш пароход, и пока причал был занят, наш новый капитан встал на якоре в нескольких метрах от него. Как мы ни умоляли причалить к его борту или спустить для нас шлюпку, он ни на что не соглашался. Мы видели окно нашей прекрасной каюты и испытали все муки Тантала при мысли об арбузе. Через полчаса наша каюта поплыла дальше, и тогда только капитан причалил к освободившемуся дебаркадеру.
Была ещё одна холодная ночь и ещё один голодный день. Наконец, на подступах к Царицыну (теперь Волгограду) мы обогнали наш пароход и причалили первыми. С замиранием сердца мы подходили к нашей каюте. Что стало с нашим вещами? Может быть, их разграбили? Или капитан их сдал в Самаре или Сызрани в камеру забытых вещей?
Оказывается, коридорная даже не заметила нашего трёхдневного отсутствия. Каюта была заперта. Ключи были у нас. Всё было цело. Только арбуз порядочно прокис. Но, мучимые голодом, мы его с жадностью съели.
Нина нас не баловала новостями. Телеграммы мы не получили больше ни в Царицыне, ни в Астрахани. Как это нас мучило! Мы простились с нашей каютой, которой так плохо воспользовались. Астрахань произвела на нас унылое впечатление. Запомнились деревянные мостовые, рыбачьи сети на берегу, полуразрушенный Кремль.
У нас был целый день до морского парохода. Мы взяли лодку, уехали на острова и там в полном одиночестве провели день на золотых отмелях, то купаясь, то загорая среди зарослей шелюги.
«Анастас Микоян» отошёл вечером. У нас опять была каюта второго класса и мы, измученные, скоро заснули. Было душновато. Наутро мы занялись осмотром судна. Якоря, кабестаны, тали, лебёдки, всё нас занимало, так же как и грузы, наваленные на палубе. Днём в каюте стало нестерпимо душно. Мы уселись на скамейке на палубе.
— Подходим к траверзу Махачкалы. Будет болтанка.
Предсказание начало сбываться. Пассажиры стали бледнеть и постепенно исчезали с палубы. Мы решили не уходить и крепиться, сколько сможем. Мутило всё больше, но мы отвлекались чтением и шахматами. Вахтенный матрос, ходивший мимо туда и сюда, похвалил нас и сказал, что мы самые стойкие пассажиры на «Микояне».
Вечером мы спустились в каюту. Качка уменьшилась, но там было нестерпимо жарко, душно, пахло машинным маслом и кухней. «Ничего себе второй класс», думали мы. Ночь кое-как прошла. Приближались к Баку. Собирая вещи, мы нашли в рундуке изогнутую трубу. Рассматривая её и размышляя, к чему бы она, мы заметили, что диаметр её в точности равен диаметру иллюминатора. Когда вставили её на место, каюта тотчас наполнилась свежим морским ветерком. Вот когда мы с сожалением подумали: «Какая была бы чудесная поездка, если б кто-нибудь подсказал нам о существовании и назначении этой трубы!»
В Баку жила Ольга Павловна, сестра дяди Саши. Мой кузен Миша недавно женился и переехал к тётушке, так как в Сыктывкаре было мало шансов найти работу. Здесь он поступил слесарем в ремонтную мастерскую, но мы его не застали.
Мы прожили у Ольги Павловны три дня, осматривали Баку и его окрестности. Жила она против стены старого города. Весь город был в запустении и в жалком виде, а старый и подавно. Всё же мечети и приморский бульвар произвели на нас сильное впечатление. Но базар в самом центре города был ужасен. Пыль, гонимая ветром по немощёным улицам и площади, садилась на ковры и продукты, покрывала лица худшей половины человечества. У лучшей половины несколько спасала от пыли паранджа. А лица спящих и даже не спящих детей были пятнистыми от кишевших мух, и матери совершенно не обращали на это внимания. Вонь от лошадиного и ослиного пота, навоза и мочи, покрывавших мостовую, от гниющих фруктов и овощей стояла невообразимая. «Вот где очаг дизентерии и холеры», подумали мы и не стали ничего покупать.
Решили осмотреть город. Пошли в Биби-эйбат познакомиться со знаменитыми нефтепромыслами, тогда, вместе со всеми промыслами Баку — крупнейшими в Европе. Биби-эйбат вызвал у нас удивление и уважение к могуществу человека и, в то же время, удручающее впечатление от зрелища испоганенной земли, природы. Насколько хватало глаз — тянулся однообразный лес вышек. В глазах рябило от мерного движения качалок. Головки балансиров, похожие на клювы, клевали и клевали не виновную землю, с каждым взмахом выплёвывая из неё чёрную кровь. Весь ландшафт был монотонно чёрен: чёрные лабиринты труб, переплетавшихся между вышек, чёрная земля без единого кустика, без единой травки, чёрные лужи и озёра. А если бросить спичку, каким красным морем огня обернётся эта чернота!
В Баку было очень жарко, и хотелось купаться. Но нам люди пояснили, что в Бакинской бухте это невозможно, она сплошь покрыта нефтяной плёнкой. Мы поехали на Север Апшерона в район Бузовны. Там нашли прекрасный пляж, но всё-таки вылезли из моря в чёрных вовсе несмываемых пятнах, как леопарды.
Конечно, познакомиться с городом мух и нефти было небезынтересно, но всё же хотелось поскорее унести из него ноги. Несмотря на жуткую дорожную духоту, мы вздохнули свободней, когда в окне вагона потянулись выжженные унылые пейзажи серо-палевой Ширванской степи. Мы вылезли на станции Акстафа, пристроились к какому-то разваленному автобусику, пересели на поезд и поехали на юг, в Армению, по направлению к Севану. Долго тянулись степи по долине Акстафа-чая. Под конец дорога вошла в мягкий лиственный лес, он принёс нам прохладу, нежную зелень красок, на которой отдыхали глаза, и чувство особого горного уюта, создаваемого пушистыми склонами.
К вечеру мы доехали до Дилижана, слывшего курортом, но представлявшего собой весьма заурядный армянский городок. Правда, он красиво расположен на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря. Главная улица, она же шоссе, шла по бровке глубокой долины, почти ущелья и состояла из маленьких домиков. На дне ущелья виднелись казармы стоявшей здесь воинской части. Вверх по горе тянулись более импозантные здания, очевидно, курортного назначения.
Переночевав на турбазе, мы на другое утро пошли смотреть окрестности. Поднявшись метров на 200, мы оказались в чудесном чинаровом лесу, где на листве играли яркие солнечные зайчики. На коре множества чинар были вырезаны олени и другие звери, не свойственные здешним местам, а также охотники и пастухи. Чем выше по стволу, тем неразборчивее становились рисунки — они заплыли и заросли корой. Очевидно, они поднимались вместе с ростом деревьев, будучи когда-то вырезаны на уровне роста человека. Таких стволов были сотни и сотни. Кто их вырезывал? Очевидно, пастухи и сборщики хвороста — несомненно, местные жители, потому что среди рисунков были надписи на армянском языке. Это, конечно, не было археологической находкой, но, право же, импровизации выглядели как наскальные рисунки каменного века. Идя дальше, мы пришли во фруктовый лес. Возможно, это были заброшенные сады. Мы попробовали и яблоки, и груши, и сливы. Всё оказалось вполне съедобным. Ну, не то, чтобы первосортным — все плоды были мельче садовых, но вовсе не плохие. Во всяком случае для компотов годились бы прекрасно. Мы пожалели, что громадные площади плодовых лесов никак не используются. На другой день мы, повесив на себя громадные рюкзаки, пошли на юг. Лес кончился, мы поднялись на Семёновский перевал высотой около 2150 метров, и вскоре перед нами открылась панорама Севана. Это было грандиозное зрелище. Оно лежало внизу, как горное море, на севере обрамлённое вершинами Шахдагского хребта, на юге, в сторону Ново-Баязета озеро терялось в дымке. Едва проглядывались волнистые формы вулканического плато. Мы не сразу заметили — выше облаков, невероятно далеко, прозрачные, как призраки, возвышались два конуса. Это были Большой и Малый Арараты. Подумать только, они глядели на нас за 120 километров из Турции! К сожалению, Ноев ковчег не был виден. Он ведь причалился с другой стороны. Галя сделала фотографию, на которой я получился стоящим одной ногой на Большом Арарате. А на западе прямо в небо втыкались покрытые снегом четыре башни невероятно крутого Алагеза.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});