Читать интересную книгу Три страны света - Николай Некрасов

– А по мне, все равно, я теперь не буду вмешиваться! Жаль мне только его старуху, плачет навзрыд, сына загубили у ней.

И старушка со слезами вышла из комнаты.

Лиза, пожав плечами, подошла к комоду, долго смотрела на розы, стоявшие в банке. Потом она вдруг как бы очнулась, пригладила волосы и, припевая, сбежала вниз, мимоходом поцеловала встретившуюся бабушку, открыла окно, высунулась из него и, продолжая мурлыкать, искоса глядела на окно Граблина, который не замедлил появиться; Лиза кокетливо кивнула головой и закричала:

– Вы здоровы?

– Здоров! – едва слышным голосом отвечал Граблин.

– Так приходите в сад качаться на качелях!

И Лиза кинулась от окна и, смеясь, побежала в сад.

Перебежав улицу, Граблин так задохся, как будто он пробежал бегом десять верст. Лиза одна уже высоко качалась на качелях. Граблин не знал, что сказать; он бессмысленно улыбался, вертел головой, чтоб уловить лукавую улыбку Лизы, выглядывавшей на него из-за своей руки, которою она держалась за веревку качелей.

Увидав Лизу, он не знал, что с ним делается, ему хотелось и смеяться и плакать.

– Ну, что же вы не садитесь? – спросила его Лиза.

Он вдруг засмеялся, и слезы блеснули у него на глазах.

– Садитесь же! – повторила Лиза выпрямясь.

Граблин приостановил качели и проворно вскочил на конец доски.

– Браво, раскачаем хорошенько! – сказала Лиза и, притопнув ножками, высоко подкинула Граблина.

Черные огненные глаза встретились с Граблиным, и она не отвела их, а продолжала пытливо смотреть, как будто о чем-то думая. Граблин, замирая от восторга, глядел ей в глаза и не замечал, что они чуть не доставали верхушки дерев. Лиза казалась ему существом необыкновенным, будто с неба летела она к нему… хотя смуглые раскрасневшиеся щеки, огненные глаза, черные роскошные косы, медленно колыхавшиеся от движения гибкого стана, и лукавый взгляд ясно доказывали, что она дитя земли…

Звонкий смех, полный страсти, немного образумил Граблина, который не заметил, что ни слова еще не сказал Лизе. Они оба были в каком-то забытьи.

– Вы любите высоко качаться? – спросила Лиза, едва переводя дух.

– Люблю.

– А бабушка уверяет, будто я только одна люблю так качаться, и хотела даже качели снять.

Граблин превратился весь в слух: ему казалось, что нет музыки, нет звуков восхитительнее голоса Лизы…

– Отчего вас давно не видать? – спросила Лиза и так высоко подкинула доску, что веревки стряхнулись и Граблин чуть не упал.

Лиза вскрикнула.

– Чего вы испугались? – спросил Граблин, устояв.

– Мне показалось, что у вас рука оборвалась.

– Да… ну что же, если б я точно упал?

– Что тут хорошего – разбились бы!

– И прекрасно было бы!

– Очень весело! перепугали бы меня.

– Ну, в таком случае я не хотел бы, – язвительно сказал Граблин.

– Вы думаете, что я вас не жалею? – быстро перебила Лиза, которая стояла теперь, закинув одну ногу на другую, и держалась, вытянув руку, за одну веревку, прислонив к рукам голову. Эта небрежная поза удивительно обрисовывала ее стройный и пышный стан. Граблин весь задрожал, ноги у него подкосились, и он сел на качели.

– Вы не верите? – вкрадчивым голосом спросила Лиза.

– Я не верю ни в какое счастье! – грустно сказал Граблин.

Лиза засмеялась и сказала:

– Тут еще нет счастья, так вы можете поверить?..

Граблин побледнел и схватился за веревку.

– Что с вами?

И Лиза присела к нему.

– Так, ничего!

Качели сами собою качались, и Лиза, сидя на доске, смотрела с участием на Граблина, который, приложив голову к веревке, бессмысленно глядел вдаль.

– Степан Петрович, не любите меня! – умоляющим и полным слез голосом вдруг сказала Лиза.

Граблин сделал движение, чтоб соскочить с качелей; но Лиза удержала его за руку и тем же умоляющим голосом продолжала:

– Я не могу никого любить! это не каприз мой! Вы не смотрите на меня, что я иногда с вами ветрена и шалю – это уж мой характер; если мне даже очень грустно, я все шалю…

– Кто? и как вы узнали, что я вас… люб… – глухим голосом спросил Граблин, не подымая глаз на Лизу.

Лиза лукаво усмехнулась; лицо ее отуманилось грустью, и она тихо сказала, наклоняясь к уху Граблина:

– Я сама люблю!

Граблин вздрогнул. Лиза, сжав ему крепко руку, прошептала:

– Он далеко, кого я люблю!

Граблин с ужасом посмотрел ей в глаза и плачущим голосом сказал:

– Если он далеко, то, верно, не любит вас.

Лиза печально усмехнулась и, покачав головой, сказала:

– Он очень меня любил, но я так ветрено поступила с ним… так оскорбила его, что он унизил бы свою любовь, если б остался возле меня.

– Он знает, что вы его любите?

– Нет!

– Он, может быть, вас забыл, он любит другую!

– Вы скоро меня забудете?

– Я!.. никогда! – твердо сказал Граблин.

– Вот и он мне тоже сказал, и таким же голосом, как вы; вот почему я избегала вас, как только заметила, что вы глядели на меня, как он глядел. После него мне многие говорили, что любят меня, но все не так, как он… и как вы, – помолчав, прибавила Лиза с тяжелым вздохом.

Качели медленно покачивались, кольца жалобно скрипели, как будто плакали вместе с несчастным Граблиным.

На глазах у Лизы блеснули слезы, и она с участьем сказала:

– Не скучайте, забудьте меня; я не стану вам лгать, что вы мне нравитесь, но также и не стану вас просить любить меня, как сестру.

– Позвольте хоть это! – в отчаянии сказал Граблин.

– Да этого нельзя!

– О, будьте уверены, что я ни одним словом…

– Не уверяйте меня, мне и вам скоро надоест такая любовь. Да и что в ней!

И Лиза стала шаркать своими ножками по земле и раскачивать качели.

Долго они сидели молча, покачиваясь под жалобный скрип качелей.

Глава V

НОВЫЕ ПЕРЕВОРОТЫ В СТРУННИКОВОМ ПЕРЕУЛКЕ

Прошел еще год, но о нем уже нельзя сказать, как о предыдущем, что он не принес с собою никаких перемен в Струнников переулок. Нет, перемены произошли, и значительные. Столь знакомый читателю дом девицы Кривоноговой украсился новой дощечкой над воротами, с ярко-красной надписью: Дом поручицы Доможировой. Как! Доможиров женат? Доможиров соединился неразрывными узами с первейшим своим врагом? Увы, нет сомнения! Бедный Доможиров не избег плена своей соседки; впрочем, и обстоятельства были слишком важные, – трудно было удержаться! Началось с того, что явился престранный господин, которому так понравился дом Доможирова, что он предложил ему чуть не вдвое дороже, чем стоил дом. Озадаченный Доможиров кинулся за советом к благоразумной деве; совет был дан ему ловкий, доброжелательный: он продал дом и перебрался к девице Кривоноговой, в ту самую комнату, где жила прежде Полинька, с прибавлением еще двух соседних комнат.

Девица Кривоногова, казалось, переродилась. Характер у ней стал шелковый, она была необыкновенно кротка и заботилась о своем жильце с нежностью супруги или матери, а также и о сыне его, который уже достиг возможности ходить в халатах своего родителя, не перешитых и не урезанных: так благотворно действовала привольная уличная жизнь на его физическое развитие. Коты были всегда кормлены досыта. Девица Кривоногова до того простирала свою заботливость, что в жаркие дни собственноручно ставила даже в клетку скворцу блюдечко с водой и радостно наблюдала, как он принимался полоскаться. И нередко, с умилением указывая на благоденствующую птицу, она говорила растроганному Доможирову:

– У меня уж такое доброе сердце; я люблю, Афанасий Петрович, чтоб все в моем доме были довольны, до последней крохотной птички!

Случалось, что, разбирая в сундуках свое добро, она показывала Доможирову банковые билеты и горящее, как жар, серебро, приговаривая с тяжелым вздохом:

– Вот, кажись, все есть, да кому достанется мое добро, как умру? А я чувствую, что скоро, скоро умру!

Доможиров сомнительно качал головой и произносил: "И, и, и…", но в голову ему невольно западала мысль: что, если б жениться на девице Кривоноговой да к своему капиталу присоединить еще десятитысячный банковый билет?

Он боролся мужественно против такого соблазна; но пришел срок платить за квартиру и решил все, помрачив его рассудок. Двадцать лет не знал он, что значит платить за квартиру, быть жильцом – звание, которым он гнушался; двадцать лет платили ему жильцы, а, теперь сам должен платить…

– Не дам! нет у меня денег! – с негодованием отвечал он девице Кривоноговой. – Погодите!

К удивлению его, она кротко вынесла отказ. В следующий срок, когда приходилось платить вдвое больше, он, опять отказался еще энергичнее. Тут уже она не выдержала, и завыла, приговаривая:

– И не стыдно вам сироту обижать?

Взволнованный Доможиров оскорбился таким упреком и раскричался.

Девица Кривоногова прижалась к стене, будто со страху, и, всхлипывая, проговорила: