Читать интересную книгу Таймыр. Трилогия - Вадим Денисов

И поехало… Хоть за нож берись. Сразу, ох, сразу Кости заподозрил неладное… Еще когда увидел, что вместе с человеком из вертолета вываливаются тюки и вещмешки с кофрами. Так оно и вышло — что называется, «пришли помогать»! Вот оно, то самое «лихо», вот как оно выглядит! В очках, с портфелем. Только сачка нет. Диво дивное, «паганелище» проклятое…

Три часа хозяин выслушивал историю о том, как непросто было отыскать Константина на арктическом побережье, но помогли изначальные установки Попкова — «это было очень важно для науки» и «моя экспедиция потеряла бы всякий смысл». Что тут делать? И на хрен его не пошлешь… Куда этот Паганель отсюда пойдет? И Костя стоически терпел этот поток сознания про «классификацию гоминоидов по Баркову» и «перспективность приполярных ареалов». Но после пугающей фразы о возможном продуктивном сотрудничестве на ближайшие три года он решил опустить занавес.

— Когда вертолетик прилетает, говорите?

— Через три дня… Но…

— Это хо-ро-шо. А водку-то пьете, мна?

— Ну, когда я вне работы… в редкую свободную, так сказать, минутку. Допущу.

— Отлично… Дыхалка нормальная, кости не хрустят, как чипсы?

— Но зачем это вам?

— А за гоминоидом кто бегать будет?

— …!?

— Ладно, не переживайте, все сладится. Что-то я вам расскажу, что-то покажу. А многое — нет, и точка. Согласны?

— Я просто вынужден подчиниться обстоятельствам…

— Тогда идите, уважаемый, на берег, да собирайте, мна, плавник для печи.

На том они и порешили. И поплелся Геннадий Федорович на берег стылого моря Карского по дрова в сопровождении ошарашенной собаки.

Но потом Костя оттаял… Тяжело ведь жить одному, что там ни говори. Поведал он пришельцу и о былых своих поисках, милостиво выдав цифровому диктофону несколько весьма перспективных мест в Эвенкии, где снежный человек «водится». Встречный поток информации его просто пугал, ибо криптозоолог был готов вещать долгими часами, нещадно мешая крохи правды с сокрушающий всякий здравый смысл лавиной слухов и пошлых домыслов. Но и это было интересно. Костя молча сравнивал свои знания с массивами (лучшего слова тут и не подберешь) свободно сформированных представлений господина Попкова, что-то перепроверял, а что-то запоминал — на будущее.

Попков часто путался и плохо отличал реальные факты от ярких сибирских и уральских былин. Спорить с ним единичному философу Косте было не с руки. Косность изложения собеседника мешала спору. Это влияло на его способность вести дискуссию in principio. Да и вряд ли о чём-либо можно договориться с человеком, который, толком не может выразить свои мысли… А, раз не может выразить, то, вряд ли способен и строить логические цепочки, что криптозоолог демонстрировал наглядно и часто. Но спорили. А как же… Предмет изучения все-таки один.

И сегодня Костя решился показать Попкову для начала ближнюю пещеру…

Робинзон и Пятницы.

Если кто-то предположит, что путешественники на полярных островах отогреваются исключительно горячительными напитками, якобы чрезвычайно популярными у заполярного люда, эволюционировавшего в существо, способное выживать в условиях бесконечных зим, то я поспешу развеять у читателя это, надо полагать, распространенное заблуждение. Для того чтобы отпраздновать завершение работ по установке антенного поля участникам «Экспедиции на островах Гейберга» вполне хватило горячего кофе и мисочки подогретого порошкового молока. Правды ради, надо признать, что немного спиртного на праздничном столе все же было. Для изготовления глинтвейна Игорь Лапин использовал чистый медицинский спирт и пакетик земляничной «Zuko». Выкрутился, ибо ритуал.

Островная психология — не быль.

Желание «раздуть размер реальности», материальной и не только, возникает у островитянина очень быстро. От нехватки впечатлений и новых ощущений в поведении и образе жизни человека сразу возникает ритуальность. Лапин как-то ради интереса и проверки себя забрасывался на крошечный островок в разливах озера Лама. Пожить там чуток, что-то понять… Так вот, то, что в обычной ситуации и происходит обыденно, а отрыве от цивилизации сразу набирает ритуальный окрас. Появляется стойкое, но неосознанное желание затягивать процессы. Может быть так, что мистер Робинсон Крейцнер еще и по этой причине свои заборы по десять лет ставил… Пользоваться и понимать этот феномен вполне возможно, Но тогда и жить надо на таком острове — иначе смысла нет.

Вчера был плохой день, «чахоточный» — сырость, дождь и туман. Сегодня Игорь проснулся поздно, часов в одиннадцать, но вставать не поспешил, стараясь еще на расстоянии прощупать погоду. Лежал и ждал, словно надеясь, что кот сообразит и разогреет ему кофе… В который раз разглядывал наклеенную на стену старую табличку по гражданской обороне с условными сигналами ракетами, которые нужно подавать в случае каких-либо «осложнений обстановки». Один сигнал поражал особо — его надлежало подавать в случае «выдвижения гражданских масс со стороны тыла». Лапин старательно представил себе, как со стороны таинственного тыла выдвигаются «гражданские массы».

Кофе он не дождался и выбрался наружу уже в полседьмого, перешагнув через сонную полосатую тушу Барсика, устроившегося на теплом спальнике из оленьей шкуры. Жарко ему стало, вот и ушел ночью с постели, на пол. Значит, ветра на улице нет. Так и есть. Над берегом было ясное небо, прозрачный звонкий воздух, хоть и довольно холодный.

Уже устоявшаяся привычка первым делом выходить на пляж и оценивать обстановку была вызвана не только гигиеническими надобностями. Давеча течением и остатками дальних штормовых волн на берег острова выкатило здоровенную стамуху — синюю льдину, чуть не зацепившую своей острой кромкой борт лодки.

Завтракали они почти молча. Кот брезгливо отодвинул в сторону кусок сырой рыбы, уже объелся, и потребовал говяжьей тушенки. Игорь тушенки, наоборот, не хотел, но для сотрудника станции открыл. Так и отпраздновали — тихо и спокойно. Еще раз вышли на улицу, теперь уже вместе. Над островами Гейберга висело светло-серое небо, украшенное уходящей россыпью низких сумрачных туч на востоке и розовым солнечным сектором антициклона, идущего с запада. Было так красиво, что Лапин не удержался и сказал, обращаясь к сидевшему на собственном хвосте, что бы не морозить жирок на холодной гальке, коту:

— Жаль, что среди нас нет художника.

— Ф-р-р… — согласился усатый.

Какое-то время после «обеденного завтрака» Игорь провел в уже ставшей традиционной медитации на берегу. Он думал об Острове. Думал не об одном из островов Гейберга конкретно, то есть, о том, на котором ему суждено было очутиться ныне, а об Острове, как о символе присущей некоторым людям романтической готовности, не понятной остальным.

Известное дело, Остров всегда начинается с Книги…

С наркотической ауры приключенческой литературы, с красивого нарратива, с чужих романтических представлений, фантазий и впечатлений. Смолоду человек, почувствовавший в себе эту готовность к романтике, зачитывается Верном и Стивенсоном, переходя потом на Мерля, Бенчли и далее, вплоть до Умберто Эко и его «Острова накануне». И каждый, в меру своих мечтаний и глубины их, может себя представить Робинзоном или Наполеоном, выбирая себе свой «остров сокровищ» или «остров невезения», что бы воспитывать себя в каком-либо, выбранном заранее, ключе. Что бы потом когда-нибудь оказаться на острове наяву и проверить все свои детские и взрослые мечты сразу.

У некоторых «островитян» после возвращения получается добавить и свои, новые краски в давно уже написанную картину Острова, и тогда Остров опять возвращается в книгу, честную, свежую, которая разбудит новых романтиков. Смену.

Есть у Острова и еще одно важное свойство. Это свойство «сплошных границ».

Чувство периметра, чувство окружения. Она близко любому северянину, а норильчанину — особо. Жить в условиях, когда ты не просто понимаешь, но и чувствуешь каждый день и душой и телом, что находишься именно на фронтире! На границе обжитого цивилизацией мира и еще не разведанных территорий, где законы этого привычного мира не действуют, куда и блага, и пороки цивилизации еще не дотянулись. Это цивилизационный фронтир. Нечто подобное этому упоительному чувству мы испытываем, стоя на берегу моря или большого озера, на покоренной вершине, — вопрос лишь в понимании и ориентации представляемых нами границ.

Бывал в этих местах и фронтир политический, когда противостояние целей и идей чувствовалось и в ледяном воздухе Арктики. И тогда, глядя с берега на океан, легко можно было представить, как раздвигают черную воду крадущиеся атомоходы, замороженные люки ракетных шахт которых готовы распахнуться в любую минуту. Элементы этого кошмара остались и сейчас.