обшивку и обеспечивающая прочность и устойчивость бортов и днища, «ребро» корабля.
Шпигаты — сквозные отверстия в борту или палубе судна для стока воды.
Шпиль — якорная машина с вертикальным валом, служащая для выбирания якорей. Шпили были деревянные и вращались вручную.
Шпор — нижний конец мачты или стеньги, ее «пятка».
Шпринг — трос, заведенный в скобу станового якоря или взятый за якорь-цепь, другим концом проведенный на корму, для удержания судна в заданном положении.
Штаг — снасть стоячего такелажа, поддерживающие в диаметральной плоскости вертикальные рангоутные деревья — мачты, стеньги и пр.
Штормовые паруса — специальные косые нижние паруса, которые ставятся во время шторма.
Шхуна — парусное судно, имеющее не менее двух мачт и несущее на всех мачтах косые паруса.
Эзельгофт — деревянная или металлическая соединительная обойма с двумя отверстиями. Одним отверстием надевается на топ мачты или стеньги, а во второе выстреливается (пропускается) стеньга или брам-стеньга.
Ют — кормовая часть верхней палубы судна.
Якорь плавучий — спущенный за борт парусиновый конус со стропами или парус, раскрепленный на длинном древке. Служит для уменьшения дрейфа.
Ял — небольшая служебная судовая шлюпка.
Таблица перевода мер
1 морская лига = 3 морских мили = 5,56 км.
1 морская миля = 10 кабельтовых = 1,852 км.
1 кабельтов = 10 морских саженей = 680 футов.
1 морская сажень = 6 футов = 2 ярда = 1,83 м.
1 сухопутная британская миля = 1760 ярдов = 5280 футов = 1609,3 м.
1 ярд = 3 фута = 91,44 см.
1 фут = 12 дюймов = 30,48 см.
1 дюйм = 2,54 см.
1 галлон = 4 кварты = 8 пинт = 4,546 л.
1 кварта = 2 пинты = 1,14 л.
1 пинта = 0,57 л.
1 фунт = 453,59 г.
1 узел = 1 миля в час, или 0,514 м/с.
1 английский центнер = 50 кг
Послесловие
Сесил Скотт Форестер — литературный псевдоним. До двадцати одного года будущего писателя звали иначе — Сесил Льюис Траутон Смит. С жизнеописанием этого человека есть одно-единственное затруднение: почти все известное о нем известно из его автобиографических книг и статей, а по многим косвенным свидетельствам с фактами своей жизни Форестер обходился примерно так же, как с историческими фактами в романах: мог слегка изменить, если того требовала литературная достоверность. Собственно, он не особо это скрывал, и автобиографию «Задолго до сорока» закончил такими словами: «Если мне случится добавить к этому „Вскоре после семидесяти“, надеюсь до тех пор сочинить достаточно врак для приятной занимательности». Некоторые уточнения и дополнения вносят биографы: сын Джон в «Рассказчике и романисте» и многочисленных журнальных заметках, а также Сэнфорд Стернлихт, автор самой полной на сегодня книги о жизни и творчестве писателя — «С. С. Форестер и сага о Хорнблауэре», и члены Форестеровского общества в издаваемом им журнале.
Сесил Льюис Траутон Смит родился 27 августа 1899 года в Каире. В то время Египет был под протекторатом Великобритании. Отец Сесила, Джордж Фостер Смит (1863–1947), преподавал в школе, учрежденной британской администрацией для привилегированных египетских мальчиков; как везде в колониях, англичане старались привить местной верхушке свою культуру. Школа, по всей видимости, была хорошая: по крайней мере, один ученик Джорджа Смита стал премьер-министром Египта. Позже Джордж Смит преподавал в каирском педагогическом училище и написал английский букварь для египетских детей. Мать Сесила, Сара Траутон Смит (1867–1949), тоже была учительницей. После пятнадцати лет жизни в Египте она с пятью детьми, из которых младшему, Сесилу, было тогда два с половиной года, вернулась на родину.
Позже Форестер писал, что первое его детское воспоминание связано с этим путешествием: пароход сел в тумане на мель, и стюарды поили перепуганных женщин и детей чаем со сгущенкой.
Переезд обернулся для семьи финансовой катастрофой. Так случилось, что в это же самое время Джорджу Смиту урезали жалованье. Он должен был содержать два дома, в Каире и в Лондоне, и раз в год навещать детей, а денег решительно не хватало. Саре пришлось перебраться в бедный район Кэмберуэлл. Это были уже почти трущобы: многие соседские дети ходили в школу босиком. Для трехлетнего Сесила все тут было непривычно: шерстяная одежда, шарф на горле, февральский холод после каирской жары. Рабочие, делавшие в доме ремонт, почему-то не понимали по-арабски (маленький Сесил прекрасно говорил по-английски, но в его представлении люди этого социального слоя английского знать не могли), а вместо множества слуг за детьми присматривала одна-единственная девушка Мэгги. (Позже Форестер писал: «Помню, я случайно подслушал, как мама жаловалась, что пришлось увеличить ей жалованье с двенадцати до четырнадцати фунтов — с шестидесяти до семидесяти долларов — в год, а ведь она работала только с шести утра до десяти вечера».) Еще хуже, чем детям, приходилось Саре: пятнадцать лет она была женой колониального чиновника, присутствовала на светских раутах, каталась по Нилу на прогулочном корабле — и внезапно оказалась почти что на лондонском дне, одна, без поддержки мужа, которому не хватало денег даже приехать в отпуск. Соседи, считавшие подозрительным, что женщина приехала с пятью детьми без мужа, не здоровались с ней на улице — этого мальчик тогда не замечал, но видел, как она плачет.
К трем годам, когда Сесила отдали в муниципальную подготовительную школу, он уже умел читать и писать, и, разумеется, очень скучал, пока другие мучительно учились писать «палочки и крючочки». «И сразу я испытал чувство, которое потом узнал так хорошо и с каждым годом ненавидел все больше, — ощущение, что я не такой, как все, — написал он в „Задолго до сорока“. — Я был другим — не из-за красоты моего тела или души, а в силу обстоятельств. У меня не было дома отца (или „папаши“, или „старика“). Я родился в Египте, путешествовал на больших пароходах и смотрел в глаза верблюдам не только в зоологическом саду. Я был одет лучше большинства детей. Я был единственным Сесилом среди десятков Томми и Бертов и при всем желании не мог говорить на кокни, как они. Все это выделяло меня в глазах детей, в точности как умение читать и писать — в глазах учителей, хотя не помню, чтобы меня за это обижали». Вдобавок мать категорически запрещала ему дружить с другими учениками. Гулять его тоже не отпускали, чтобы он не завел себе неподобающих товарищей. Один раз Сесил выбрался из дома через окно второго этажа и провел на улице полдня,