Вот он нашел ее и поплыл по узкому каналу между двумя стенами леса; стало темнее, и нужно было плыть очень осторожно, чтобы не пропороть тонкое дно берестянки каким-нибудь торчащим из воды сучком. Горохов перестал грести и предоставил течению нести легкую посудину. Но скоро течение ослабело, а потом началось обратное, и пришлось снова взяться за весло: смерив глубину, Горохов нашел, что она не выше колена. Едва он начал загребать, как впереди послышался сильный шум, плеск, фырканье и мычанье — очевидно, по тропе двигались дикие быки, и встреча с ними представляла страшную опасность. Горохов недолго думая задвинул берестянку в стену леса, в чащу, в двух–трех шагах от тропы, обхватил одной рукой ствол дерева, другой с веслом уперся в дно и стал ждать. Плеск и шум быстро приближались, и вот по тропе-каналу мимо его убежища, пыхтя, сопя, фыркая, начала двигаться темная масса крупных животных, напиравших друг на друга в своем поспешном бегстве от наводнения на север; они бежали тяжелой рысью, почти по брюхо в воде, разбрасывая фонтаны брызг и производя волны, расходившиеся в глубь леса. Если бы Горохов не держался за дерево и не уперся веслом в дно, берестянку неминуемо опрокинуло бы; якут провел несколько неприятных минут, пока стадо не пробежало мимо и вода не успокоилась.
Не успел он после этого проплыть и сотни метров, как снова послышался шум и плеск, быстро приближавшиеся; опять пришлось укрываться в чаще. На этот раз промчалось несколько носорогов, поднявших такую волну, что Горохов с трудом удержал равновесие лодки: его окатило целым фонтаном воды.
— Прокляты будьте, неуклюжие твари, язвило вас, окаянные! — ворчал он, отирая лицо. — Этак далеко не уедешь, а воду отливать нечем, да и темно.
Не успело улечься волнение, поднятое носорогами, как надвинулся табун лошадей, еще больше взволновавших воду; они бежали быстрее, чем быки, вставали на дыбы, стараясь обогнать друг друга, фыркали и ржали.
Не доезжая следующей поляны, Горохову пришлось укрываться еще раз: теперь бежали вперемешку быки и лошади, а вслед за ними еще десяток медведей. Наконец он выплыл на поляну-озеро и начал его пересекать, огибая среднюю часть, где вода поднималась бугром; когда он выплыл почти на середину, вода внезапно запенилась, поднялась, волнами его чуть не перевернуло. Грохот и плеск, донесшиеся с окраин, показали, что прокатился новый удар землетрясения. Борясь с волнами, Горохов добрался наконец до следующей опушки, нашел канал и поплыл дальше, но очень скоро остановился в недоумении: канал делился на три ветви, и ночью не было никакой возможности выбрать надлежащее направление — окраины котловины неразличимы, компаса не было, звезд не видно.
“Ничего не поделаешь, придется ждать рассвета, — решил Горохов. — Надо быть, уже недолго: сколько времени я мотаюсь по воде, а затрясло после полуночи”.
ПОСЛЕДНЯЯ РЕЧЬ ШАМАНА
Горохов свернул с канала подальше в чащу, куда волны с поляны и с канала могли доходить уже очень ослабленные; привязав берестянку к дереву, растянулся на дне ее, завернувшись в одеяло, и заснул, слегка покачиваясь на волнах.
Проснулся он поздно от воя Пеструхи. Раскрыв глаза, он увидел, что поднявшаяся за ночь вода прижала берестянку к ветвям дерева. Собаку так сильно сжало, что она не могла двинуться. Чтобы освободить ее, пришлось прибегнуть к ножу и срезать ряд веток. Горохов попробовал смерить глубину и не мог достать дна, а весло вместе с рукой было больше двух метров. “Ну и наводнение же! — подумал якут. — Теперь уж зверья по пути не встретишь: которые не успели убежать — перетонули”. Пеструха, освобожденная из плена, обнюхивала котомку, виляя хвостом и умильно поглядывая на хозяина.
— Проголодалась, бедняга! — догадался последний. — И впрямь пора поесть, только еды-то у нас малость и чай варить нельзя. А дичи уже нет! Он достал из котомки лепешку и копченого гуся, захваченного из обильного запаса, который был подвешен под крышей землянки; стал есть, отдавая собаке необглоданные кости и обрезки.
— Эх, последнего гуся едим, Пеструха! — обратился он к собаке. — Ведь наш запас уже затопило — никто не спас, жалось какая! Этот запас напомнил ему про Раку, ее заботы о нем, и ему стало грустно. Вспомнил он Казачье и свою старую, сварливую жену, из-за которой он часто уходил из дому к соседям или нанимался каюром к купцам на длинные концы. И он подумал, что можно еще попытаться увезти Раку, — онкилоны, наверно, остановились на первой сухой поляне, спят после ночной тревоги и бегства. Можно подплыть к ним, пробраться на опушку и выждать, когда Раку появится где-нибудь поблизости, окликнуть ее, забрать — и в лодку. По воде онкилоны не догонят. Его товарищи сегодня до вечера должны еще ждать, а если даже ушли, то в первый день далеко не пройдут, по следу их можно скоро догнать. Горохов сообразил, что за ночь он отплыл только до следующей поляны, то есть километра три — четыре, не больше, — значит, возвращаться недалеко.
Приняв это решение во время завтрака, якут отвязал берестянку и поплыл на север. Солнце уже давно взошло и по временам появлялось между тучами и пригревало. При дневном свете картина наводнения не производила такого жуткого впечатления, как ночью. Вода сверкала, струилась, стена леса отражалась в зеркале озера. Горохова удивило лишь обилие всякого мусора, который плавал на поверхности воды в лесу и на каналах; только на полянах, откуда вода растекалась во все стороны, поверхность ее была чиста. Добравшись быстро до поляны, где было стойбище, он решил подновить запас провизии — подплыл к землянке, затопленной выше дверей, влез на крышу и через дымовое отверстие снял несколько пар копченой птицы, подвешенной снизу; на радостях даже отдал целую утку Пеструхе, которой утром досталось очень мало. Собака, ворча от удовольствия, прилегла и стала грызть птицу.
Потом он поплыл дальше по направлению, по которому ночью ушли онкилоны. По каналу в лесу пришлось плыть среди пелены листьев, веток и всякого хлама, поднятого водой. Попадались мертвые птицы и мелкие четвероногие; на одном дереве он заметил притаившуюся куницу и, по охотничьей жадности, убил ее ударом весла.
— Хоть и летний мех, а на шапку годится, все равно с голода пропадет, — пробормотал он, подбирая добычу.
Подвигаясь на север, он заметил, что озера пузырятся меньше и вода не так глубока, весло уже доставало дно.
— Эх, жаль, нет Матвея Ивановича — он объяснил бы мне, откуда столько воды прет из земли. Разверзлись хляби земные, как сказано в писании, и начался потоп. Слава богу, что хляби небесные еще не топят сверху, это было бы совсем худо.