встанут кругом, головами в степь, — образуется многоголовое и многоногое чудовище. С какой стороны ни сунься к нему — везде ощеренные зубы и копыта, бьющие верней пули. Надо сделать в табуне панику, тогда он помчится, табунщикам уже не успеть повсюду, и волки отобьют кого-нибудь из беззащитных.
Перед табуном в грязно-серой мгле вдруг сверкнули зеленые огоньки волчьих глаз и раздался вой, непередаваемо жуткий для конского сердца. Табун дрогнул и остановился. По всем правилам ему полагалось в следующий миг всплыть на дыбы, сделать стремительный поворот и бежать в противоположную сторону.
Но случилось совсем другое: храбрец Савраска, шедший в голове табуна, с диким визгом длинными прыжками помчался на волков, за ним весь табун, привыкший всегда следовать примеру своих вожаков. Бросок был так быстр, что волки не успели повернуться и дать тягу, оказались под ногами у табуна. Убили их походя, некоторые из коней даже не заметили, почему получилась коротенькая заминка.
Олько догнал табун в тесном ущелье. Савраска крутился, как дым на ветру, и свирепо бил кого-то ногами. Это оказалась волчица. Та самая волчица, которая учила на Савраске своих волчат. О Каменной Гриве у нее были не очень приятные воспоминания, она избегала бывать там, но тут ее мучил такой голод, а пурга несла такой сильный и сладкий запах табуна, что волчица наконец решилась еще раз отведать Савраскиной кровушки.
И отведала… Савраска разбил ей голову, переломал ноги, ребра, хребет. И шкуру изорвал в клочья, но Олько все-таки выкроил из нее отличную шапку и рукавицы.
* * *
Савраску и его сверстников пришло время сдавать в армию. И Олько получил от директора распоряжение пригнать табун в Главный стан «на обтяжку». Олько знал, что в таком случае коней надо посильней утомить, и весь путь не давал им ни отдыха, ни кормежки, ни питья.
Около сотни километров табун проскакал за одну короткую летнюю ночь. На Главном стане Олько направил табун в загон. Этот загон был с несколькими отделениями. Первое, самое просторное, вмещало весь табун, второе — коней пятнадцать, третье — еще меньше и, наконец, последнее — станок — только одного коня.
Захлопнулись крепкие, из толстых березовых жердей ворота. Олько и Уйбат уехали отдыхать. Кони, томимые голодом и жаждой, без останова кружились вдоль изгороди, не догадываясь, что у нее нет конца. И так двое суток.
Потом Олько и Уйбат вернулись, приехали еще табунщики, зоотехник, кузнец, Урсанах и сам директор. Они привезли груду веревок, арканов, недоуздков.
Иван Карпович глянул на табун и сказал:
— Животики хорошо подобрало. А нам это и треба. Ну что ж, начнем? Все готовы?
Олько натянул рукавицы и перемахнул через загородку в загон. Табун отхлынул в дальний угол и сбился так плотно, что стал как бы одним огромным телом с тремя сотнями голов.
Олько раскрыл ворота между всеми отделениями загона, затем пошел на коней, размахивая бичом и громко выкрикивая:
— А ну, кто смелый? Кто первый? Савраска, где ты?
Савраска был в гуще табуна.
— Вон ты где! Так никуда не годится. В степи озорничать — лучше тебя нету, а позвали в армию, так в самый тыл забился! Иди-ка, иди, дезертир саврасый!
Кони побежали в другой угол; при перебежке небольшая кучка заскочила во второе отделение, затем парочка — в третье, там их пугнули, и Савраска шагнул в станок. За ним тут же закрылась крепкая дверь.
Олько перемахнул из загона обратно на луговину, церемонно поклонился Савраске:
— Здравствуй! Что уставился, не узнаешь? Это я, твой табунщик. Куда попал ты? А? Не нравится?
Савраска топтался, ежился, вздрагивал и быстро-быстро крутил растерянными глазами. Станок был тесный: как ни встанешь, либо зад, либо голова упираются в двери, чуть глубже вздохнешь — бока касаются стенок.
А рядом вольная душистая степь, совсем рядом, прямо в ноздри веет сытным ветром, щекочет уши, ласково шевелит хвост, гриву.
И как ни противно было это, конь начал пробовать боками и грудью, крепки ли двери, стенки, нет ли где выхода.
— Все никак установиться не можешь, все не по тебе? — сказал кузнец, которому надоело ждать, когда успокоится конь. — Так и быть, поможем, — и тяжелой, жесткой ладонью хлопнул Савраску по крупу. — Шаг вперед!
Конь рванулся вперед и ударился грудью о дверь, отскочил назад, но ударился и там, поднялся на дыбы и увидел, что сверху станок не закрыт. Есть выход в степь, в ветер. Конь фыркнул, затрепетал весь, подпрыгнул, как кошка, и уцепился передними копытами за верхнюю жердь станка.
— Молодец! — зашумели люди. — Будешь возить командира!
Стоя на одних задних ногах — свечкой, конь свирепо бил передними по верхней жердине станка. А кузнец тем временем выхватил из-за пояса маленький, весь железный топорик и большой, весь деревянный молоток; топорик он ставил на слишком отросшие задние копыта коня и быстро ударял по обушку молотком. От копыта отлетали дугообразные стружки. Конь, почуяв касание, отдернул одну ногу, пошатнулся и упал. Но тут же вскочил и ударил ногой в сторону кузнеца. Копыто стукнулось о жердь. Наконец-то враг найден! И конь начал бить копытами вправо, влево. Крепкий станок задрожал, жерди застонали.
— Отобьешь ноги, дурак! — крикнул коню кузнец. — Сползут копыта.
Десятка два свирепых ударов сделал конь, затем боль в ногах стала сильней его ярости, он затих, опустил голову и начал обнюхивать дверь, стены, пол станка.
— Привыкай, привыкай! — говорил Олько, распутывая аркан. — Страшного ничего нету, ровно ничего. Что тебе станок, аркан, узда? Тьфу! Ты у волков в зубах бывал.
Конь повернул голову на знакомый голос и задвигал губами, давая понять, что хочет сахару.
— Сейчас, сейчас, будь только умником! — Олько положил Савраске под ноги целый кубик.
Савраска склонил голову. Олько решил обротать его тем временем, но лишь занес недоуздок и коснулся челки, Савраска съежился в ком, затем прыгнул и выскочил из станка на луговину.
— Вот это конь!