Сималуа кивнула. Ее глаза блестели, словно в них стояли слезы. Перед ее мысленным взором оживала прежняя жизнь.
— Но белые все уничтожили! — продолжал Леон. Казалось, он почти пел своим мягким, убаюкивающим голосом. — И теперь ты их ненавидишь. Ты хочешь свободы. Этого ты хочешь и для Намелок.
— И мы победим! — добавила Сималуа. — Мы победим! А сейчас отдавайте мне ребенка.
Леон вздохнул:
— Мы, конечно, победим! Когда-нибудь мы все будем свободны. Но когда? Похоже, что не так скоро. Не сейчас, когда Дух умер. Может пройти два года, пять или десять лет. Может быть, умрет Цезарь. — Леон предположил, что человеком, вторгшимся в их дом, был пират Бонни, но все же был не уверен в этом. Однако он показал на Джефа и продолжил: — Может также случиться, что умрет Сималуа. Ни в чем нельзя быть уверенным. Несомненно одно: все это время ничего не будет так, как у масаи в Африке. Все это время вы не будете просыпаться счастливыми в семье. Всегда только бегство, Сималуа. И страх. Вы будете просыпаться со страхом…
— Я не трус! — возразил Джеф.
— Женщины из племени масаи не боятся! — заявила Сималуа.
Однако ее взгляд стал мягче. Бонни с удивлением заметила, что Сималуа уже не разглядывает Намелок, как военный трофей, а смотрит на нее так, как тогда, на рынке рабов — взглядом, исполненным любви.
— Остается ненависть, — сказал Леон. — Ты будешь просыпаться с ненавистью. Ты можешь вспомнить день, Сималуа, когда просыпалась без ненависти?
Сималуа опустила голову.
— Если я оставлю Намелок здесь, она не станет масаи, — прошептала она.
— В вашем лагере она тоже не станет масаи. — Бонни повысила голос, но Леон жестом приказал ей молчать.
— Я буду рассказывать малышке о масаи, — заверил он Сималуа, — буду петь песни для нее.
Он стал качать Намелок на руках и запел, — сначала немного неуверенно, подыскивая слова, однако это была та же песня, которую пела Сималуа в доме торговца рабами. Тихое всхлипывание прервало песню. Тело гордой женщины из племени масаи сотрясалось от рыданий. Бонни требовательно посмотрела на Джефа, и тот обнял Симу. Этот порыв вызвал у него недоумение — он впервые видел высокую черную женщину плачущей.
Леон снова обратился к Сималуа:
— На плантации я отыщу Санкау, мою подругу, другую масаи. Она сможет рассказать больше. Она будет рада. У нее тоже дочь…
Бонни знала, что подруга Леона Санкау и ее ребенок были проданы задолго до того, как Леон с Виктором прибыли в Кап-Франсе. Однако сейчас это было не важно. Другая женщина из племени масаи очень подходила для сказки, которую сочинял Леон для Сималуа. Он говорил о том, как маленькие девочки будут расти вместе, о песнях, о танцах и об историях.
— Позвольте Намелок вырасти без ненависти! — в конце концов произнес он, словно заклиная.
— Может быть, мы сможем время от времени навещать ее? — неуверенно сказал Джеф.
Бонни снова хотела возразить, но Леон посмотрел на нее и слегка покачал головой. И вдруг она почувствовала себя такой уверенной и защищенной, как никогда еще в своей жизни. Когда все закончится, Леон и Бонни позаботятся о том, чтобы Джеф, Сималуа и их война больше никогда не ворвались в их жизнь. Лишь бы они сейчас ушли.
— Я даже не подержала ее на руках, — прошептала Сималуа.
Бонни задрожала, однако Леон передал ребенка прямо в руки женщины из племени масаи. При этом Намелок проснулась и открыла глаза.
«Пожалуйста, не кричи», — хотела прошептать Бонни малышке. Она еще слишком хорошо помнила, какое смятение вызвал у Симы плач Намелок при их встрече в Новом Бриссаке. Однако Намелок только посмотрела большими черными глазами на свою родную мать, чуть-чуть пошевелила губами, чихнула и после этого снова уснула.
— А сейчас пойдем, Сима! — сказал Джеф. — Остальные нас ждут…
И он, и Леон с облегчением вздохнули, наблюдая за тем, как Сималуа передает своего ребенка в руки Бонни. Лицо женщины из племени масаи все еще было залито слезами.
— Теперь это твой ребенок. Хорошо смотри за ним.
Голос Симы стал твердым. Она отвернулась. Женщина из племени масаи не должна плакать. По крайней мере, она не должна допускать, чтобы при этом ее видели другие.
Джеф пожал Леону руку.
— Ты должен был бы уйти с нами, — проникновенно сказал он. — Я никогда еще не слышал, чтобы кто-то так говорил. Кроме… кроме Макандаля. Ты мог бы говорить с людьми. Убеждать их… — Он знал, что сам никогда не сможет так убеждать людей словами.
Однако Леон решительно покачал головой.
— Я не мессия, я не воин, — невозмутимо ответил он. — Я — певец, говорю песнями. Но мне не нравятся воинственные песни. Я предпочитаю песни о любви… колыбельные песни… — Он обнял Бонни и Намелок. — Сейчас ты уйдешь. И сделаешь то, что обещал: оставишь Бонни в покое.
Джеф на прощание улыбнулся им:
— Ты хотя бы пожелаешь нам счастья, Бонни?
Бонни крепче прижала Намелок к себе:
— Что ты хочешь, Джеф? Чего я должна тебе пожелать? Счастливой жизни с Сималуа или удачи в вашей борьбе?
Джеф пожал плечами.
— Не имеет значения, — сказал он.
Бонни облегченно вздохнула, когда они ушли. И поблагодарила всех богов за то, что ее жизнь теперь больше не состояла из сражений.
— Что это за люди выскользнули вчера из ворот, словно им было что скрывать? — как бы между прочим спросила Амали утром.
Солнце взошло, и она пришла к Бонни, чтобы забрать все еще спящую Либби. При этом ее, казалось, больше интересовали счастливые лица Бонни и Леона и их измятая постель. — Мужчина был похож на… Цезаря. Но это же невозможно!
Бонни покачала головой.
— Да где там, — ответила она и принялась менять льняные пеленки, в которые была завернута Намелок. — Цезарь? Что это пришло тебе в голову? Может быть, ты увидела призрака? Здесь никого не было.
Леон улыбнулся.
— Вот именно, — сказал он. — Наверное, это дух. Больше некому.
Эпилог
И действительно, сторонники Макандаля продолжали борьбу. По-прежнему случались набеги на плантации, а также единичные случаи отравлений. Однако прежде всего продолжала жить легенда о том, что Дух Эспаньолы откуда-то протянул свои нити и держал своих бойцов под защитой и контролем. До сегодняшнего дня так и не выяснено окончательно, умер ли Макандаль или погиб при попытке к бегству с площади, где его дожны были казнить. Однако до последнего сокрушительного удара по плантаторам, как это планировал Макандаль, дело не дошло. Революция, которая в конце концов принесла свободу рабам, произошла лишь в 1794 году. Когда черные наконец восстали против своих угнетателей, они получили странное подкрепление. Именно тогда произошло невиданное нашествие комаров. Насекомые разносили вирус желтой лихорадки. Умерло более тридцати тысяч британских и французских солдат.