— У меня все есть, что нужно, — отвечала горничная, не скрывая своего неудовольствия, — но дело в том, что сейчас серебряник принесет из чистки серебро, и нужно, чтобы я проверила его.
— Ну, это глупости, ведь не час же вы будете давать ему сорок ударов! Дайте их ему поскорее, а если придет серебряник, то поручите высечь его Луизе.
Сказав это, она быстро ушла, как обрывок тучи в ветреный день.
Горничная сухо велела мне следовать за ней. Она поднялась по бесконечной лестнице в самый верх особняка.
— Это просто безобразие, — ворчала она сквозь зубы, — постоянно мне приходится нести подобную обузу. Извольте пороть мужчин! Если бы это меня забавляло; я не член их дурацкого клуба, и мне наплевать на их грязную забаву! Я больше тороплюсь, чем барыня, портниха могла бы свободно подождать, она не пропала бы! Серебряник — это другое дело, нужно принять от него счетом. Потом не хватит — я же буду отвечать, а не барыня!
Наконец мы поднялись и вошли в ее комнату, бывшую в полном хаосе: платья валялись вместе с грязными полотенцами на мебели и на полу.
— Ну, живо, раздевайтесь, — сказала горничная, — у меня нет времени с вами прохлаждаться! Я покажу барыне, как поручать мне вместо себя пороть мужчин! Эти сорок ударов вы будете всю жизнь помнить!..
Она стала торопливо искать в ящиках хлыст. Я рассматривал здоровенную девицу, грубую, с насупившимися бровями, очень густыми и соединявшимися на лбу, что придавало ей особенно повелительный вид. Я начал испытывать некоторый страх в ожидании ударов, которыми она меня пугала и которых, возможно, я не в силах буду выдержать, а тогда прощай моя надежда попасть в члены клуба! Но тут постучали в дверь, и вошла довольно некрасивая девочка лет пятнадцати.
— Мадемуазель Берта, — сказала она, — пришел серебряник и просит вас сейчас же придти и проверить серебро, так как он не может ждать ни одной минуты…
— Ну, вот, видите! — сказала с досадой горничная. — Послушай, Луизочка, барыня велела мне дать этому господину по голому телу сорок ударов хлыстом. Дай их ему что есть мочи. Поищи хлыст, он, кажется, в каком-то ящике, — и высокая злая девица скрылась, как ураган.
Как только она ушла, девочка залилась веселым смехом; захлопала руками и, подпрыгивая, пролепетала:
— Вот так повезло! Я страшно люблю бить мужчин. Вы не смейтесь, я умею бить сильно и даже очень сильно. Вот увидите! Где же это хлыст?
Она пооткрывала все ящики, но хлыста не находила.
— Экая досада, — проговорила девочка, видимо, недовольная. — Послушайте, чтобы у меня совесть была чиста и вы получили бы удостоверение… Я ведь все знаю, это не в первый раз!.. Хотите, я вам дам сорок ударов руками? Тогда живо раздевайтесь — и на кровать!..
Для меня было главное получить удостоверение и попасть в члены, что не только удовлетворяло мою страсть к флагелляции, но, главное, давало мне возможность под псевдонимом описать этот клуб и заработать от издателя газеты не менее ста долларов.
— Я, — показывает на дознании репортер, — разделся и лег на край кровати, заняв положение, удобное для получения ударов.
— Вы будете сами считать удары, — сказала девочка; — когда я дам вам все сорок, вы скажете, чтобы я перестала вас бить…
И девочка начала меня бить рукой. Я не стану лгать и уверять, что я страдал от боли под ее ударами. Я забыл, что должен был считать. Думая, что она дала мне все, я встал и сказал, что получил все сорок.
Но она меня остановила, когда я стал, было, приводить в порядок свой костюм, следующими словами:
— Нет, нет, вы сплутовали, я вам не доверяла и сама считала. Я вам дала всего тридцать шесть ударов… Ложитесь опять.
Я снова лег, и она дала мне во всю свою силу еще четыре удара.
— Ну, живо одевайтесь и идем скорее, а то мне некогда!
Внизу я встретил злую горничную, по-прежнему надутую. Она мне протянула миниатюрный конвертик, еще не заклеенный, с написанным на нем адресом президентши.
На улице, прежде чем заклеить конвертик, я не удержался от любопытства и прочел записку. Вот что писала дама:
«Дорогой друг! Вы свободно можете принять в члены клуба предъявителя этого письма. Я велела дать ему сорок ударов хлыстом своей горничной Берте, большой любительнице вымещать свою злость на спинах мужчин, а потому вы можете быть спокойны, вашему протеже не было оказано ни малейшей пощады!»
Вот так-то пишется история, подумал я, заклеивая конвертик.
В глубине души я жалел, что ускользнул от хлыста светской барыни или ее свирепой камеристки.
Вернувшись домой, я переменил платье и отправился позавтракать. Ровно в два с половиною часа я был в клубе, в кабинете президентши.
Она быстро пробежала записку своей подруги, молча написала мне билет на право входа в собрания клуба в течение недели и передала его мне.
Я поблагодарил ее от всего сердца и даже, сознаюсь, почувствовал некоторое угрызение, вероятно, такое же, которое испытывают предатели… Но что поделаешь, если страсть к флагелляции была у меня слабее страсти заработать сто долларов.
За несколько минут до трех часов я был уже в зале конференции и занял кресло в четвертом ряду.
Народу было уже довольно много. Это была вполне избранная публика: дамы в дивных туалетах, мужчины корректные и элегантные.
Прозвенел колокольчик, и на эстраде появилась Ж.С. Это была совсем еще молодая особа. На вид ей можно было дать не больше двадцати пяти лет. Лицо у нее было сухое, выражение довольно злое. Она была одета в дамский охотничий костюм. Впоследствии оказалось, что она была учительницей одной из сельских школ в окрестностях Бостона. Когда до губернатора дошло сведение о ее лекции и демонстрации, то он велел немедленно предать ее дисциплинарному суду, который уволил ее со службы. Против нее было возбуждено судебное преследование, и суд приговорил ее к двухнедельному тюремному заключению или штрафу в 30 долларов (около 60 р.).
Как дисциплинарный суд, так и судья в мотивах приговора объяснили, что учительница имела полное право наказывать мальчика розгами за леность, непослушание и дерзость даже гораздо строже, чем она его наказала, но не имела никакого права наказывать его на эстраде, в присутствии совершенно посторонних лиц.
Звонким и приятным голосом она прочла свою лекцию. Я записал некоторые места из нее.
«Милостивые государыни и государи! — начала она. — Я вполне счастлива, что могу перед вами констатировать тот факт, что при воспитании детей в нашей стране наказание розгами сохраняется в громадном большинстве семей, несмотря на то, что употребление розог имеет многих врагов, которых я не считаю настоящими американцами. Розги почти исчезли во Франции и Италии, но сохранились в Англии, Германии, Австрии, России и многих других странах. Мы знаем, что престиж розог, которым они пользуются у нас в Америке, не менее велик, чем во всех этих странах. У нас употребление розог при воспитании детей вошло в наши нравы, и розги занимают почетное место как в школах, так и в семьях.