Урсанах посомневался в этом:
— В городе своих девушек много. Они и красивые и ученые — всё сразу.
— А чем плоха Аннычах? Он обучит ее, и какая еще жена будет! Он давно уж твердит: учи дочку, учи!
Тойза шаг за шагом припомнила поведение Конгарова на Белом и все больше утверждалась в мысли, что он решил выманить девушку, для того и таскал ее по курганам, заводил всякие разговоры, подлаживался ко всем лаской да заботой, а когда не удалось так, пустился сплетничать, запугивать; дурной, опасный человек. Порядочный не стал бы портить девушке счастье, огорчать ее родителей, чернить жениха, порядочный сжал бы свое сердце и тихо отошел в сторону.
4
Аннычах дала коню волю идти куда хочет, склонилась на луку седла и задумалась.
Эпчелей… Любит ли она его? Что такое любовь?
Ни с кем еще не приходилось ей разговаривать о любви. Мать, как можно догадаться, считает, что любовь начинается после замужества. Подружек, которые бы любили, вышли замуж, у Аннычах не было. Конгаров рассказывал о чем угодно, но о любви почему-то никогда. И Эпчелей ни разу не сказал этого слова. Единственными советниками для Аннычах были книги, которые изредка попадали ей в руки. Если верить им, то в любимом человеке все должно нравиться, с ним одинаково приятно и говорить и молчать, он никогда не уходит из памяти, является даже во сне, к нему тянет, как воду к морю, с ним всегда легко.
У Аннычах с Эпчелеем было по-другому. Впервые она узнала о нем лет десять назад. В доме собрались табунщики, вернувшиеся с охоты на волков. Эпчелея среди них не было, но в рассказах то и дело упоминалось его имя. У десятилетней Аннычах сложилось представление, что Эпчелей — необыкновенный человек, только благодаря ему Урсанах и все другие вернулись с охоты целыми.
Спустя некоторое время она увидела его. Был тоже приход табунов на «дачу». Девочке уже разрешали ездить верхом, и она сновала в конской гуще, радуясь, что целые косяки и табуны без всякого сопротивления уступают ей дорогу. Вдруг неподалеку сцепились в драке два косячных жеребца. Со всех сторон к драчунам помчались табунщики. Первым подскакал бритоголовый молодец Эпчелей, — шляпу сдернуло на скаку ветром, — быстрым замахом он бросил аркан, точно камень, и один из жеребцов, схваченный арканом за передние ноги, грохнулся на землю. Второй жеребец рванулся к лежачему, но Эпчелей начал молотить его рукояткой кнута. Через минуту драчун побежал, трусливо поджав хвост. Когда к месту боя подоспели другие табунщики, расправа уже закончилась.
Не вылезая из седла, а только склонившись, Эпчелей поднял с земли свою шляпу, затем подъехал к Аннычах, напуганной боем, взял под узды ее коня и повел куда-то. Она испугалась еще больше. Он отвел ее в сторону, на курган, и сказал:
— Стой здесь!
Кони отдохнули и вновь двинулись на пастбище, угнал свой табун и Эпчелей, позабыв сказать девочке, что теперь она свободна. Ничего интересного на озере уже не было, но Аннычах в страхе перед Эпчелеем продолжала стоять на кургане, пока не вспомнили про нее родители.
Дальнейшее не переменило у девушки этих первых чувств к Эпчелею — удивления, уважения, даже некоторого преклонения и вместе с тем робости. Он табунил где-то за Каменной гривой и редко показывался на Белом. Аннычах знала о нем больше понаслышке, чем по своим наблюдениям. Говорили о нем часто и всегда хорошее: силач, храбрец, лучший наездник, охотник. Сам Эпчелей по одинокой жизни, по неумению сходиться с людьми держался молчаливо, отчужденно. Аннычах же приписывала это гордости, неизмеримому превосходству над окружающими и невольно становилась с ним тоже молчаливой, стеснительной. Было гораздо интересней думать, слушать о нем, чем встречаться с ним; сам он, этот исключительный, необыкновенный человек, наводил на нее скуку. При встречах нравилось ей только одно — скакать с ним верхом.
Выйти за Эпчелея замуж она согласилась не по влечению — для нее было вполне достаточно знакомства с ним, — а по уважению: родители, окружающие и сама Аннычах считали Эпчелея лучшим женихом из всех, какие были на виду; его предложение — высокой честью для самой хорошей девушки; отказать такому молодцу значило оттолкнуть редкое счастье.
И вот нашелся человек — Конгаров, который говорит все наоборот: Эпчелей не таков, с ним не может быть счастья, надо ехать в город учиться; там нашел он для нее какую-то необыкновенную жизнь. Кому же верить? Правда, что она мало знает Эпчелея, глядела на него чужими глазами, может быть, за его молчанием действительно скрывается грубость, жестокость.
Но Конгарова знает еще меньше, и за его красивыми словами может таиться что-нибудь нехорошее.
Конь, не любивший одиночества, как все укрючные, привез девушку к табунам.
— Аннычах! — вдруг раздался окрик, и к ней подскакал Олько Чудогашев. — Ты куда?
Не ожидавшая этой встречи, девушка не знала, как ответить. Сказать: «На работу», — Олько не поверит: она была в том вышитом платье, в котором принимала гостей, с празднично убранной головой, — и сказала первое, что пришло в голову:
— Почему ты не выпил за мое счастье?
— Я не могу пить такое горькое вино.
— Горькое? — удивилась она: вино было сладкое.
Конь совсем некстати привез ее к табунам; она не хотела ни встреч, ни разговоров и повернула к пустующим холмам. Олько поехал рядом.
— Аннычах, зачем ты сделала это? — сказал он с печалью и укором. — Теперь и не поговоришь с тобой и не посмеешься.
— Почему? Я не стала немой.
— А увидит Эпчелей и пойдет: «Что говорили? Над чем смеялись?» — Олько фыркнул: — Брр…
— Пускай видит, а мы все равно будем, — и Аннычах попробовала засмеяться. Но смех получился натянутый, невеселый; она оборвала его и задумалась: прав Олько — кончились времена, когда разговоры, шутки, радость лились сами собой, возникали из ничего, теперь же все слова будто присохли к языку.
Девушка становилась все задумчивей… Олько видел, что она тяготится им, но по необоримому желанию быть рядом с нею продолжал ехать; вопреки всему, у него еще теплилась надежда, что Аннычах вдруг по-прежнему тряхнет головой, сверкнет глазами, и в звонком смехе, в беззаботном веселье они потопят это тяжелое молчание.
Позади раздался быстрый топот коня. Они оглянулись. Их догнал Эпчелей.
— Я обратно. Прощай! — сказал, нахмурившись, Олько.
— Подожди.
— Ну его… не люблю, — табунщик стал поворачивать коня.
Но девушка испуганно схватила его за повод. На нее вдруг навалился такой страх перед Эпчелеем, какого не бывало и в глупые детские годы.
Они повернули коней навстречу Эпчелею и остановились. Подскакав, он посмотрел на них подозрительным, изучающим взглядом. Аннычах под этим взглядом съежилась и побледнела, точно вдруг дохнуло сильным морозом.
— Аннычах, проводи меня! — сказал Эпчелей и поехал совсем не в ту сторону, где пасся его табун.
Олько продолжал стоять, глядя им вслед: Аннычах уехала такая оробевшая, а Эпчелей такой затаенно грозный, что Олько решил не выпускать их из виду.
— Ты зачем здесь? — спросил девушку Эпчелей.
— В такой вечер сидеть дома скучно.
Ответ показался Эпчелею вполне убедительным. Был один из тех самых длинных в году вечеров, которые сразу, без ночи, переходят в утро. Солнце давно село, но золотистая заря горела на полнеба. Душный дневной жар сменился прохладой. Радуясь ей, с веселым, задорным ржаньем носились по курганам жеребята. Высокими столбами поднимался в безветрии синий дым табунщицких костров. Оттуда широко разливались песни, смех. Пахло молоком и сеном.
— Дома скучно — я понимаю. Но ездить с Олько не надо. — Эпчелей долго твердил: — Не надо. Нельзя. Нехорошо. Много разговаривать, смеяться с другими невесте не полагается. Для этого есть жених. — И закончил свои наставления: — А теперь домой. Гулять довольно.
Девушка повернула к Белому озеру, Эпчелей — к табуну.
Конгаров сидел у своей палатки на камне и глядел на домик Кучендаевых. Виднелся только верх серой дранковой крыши. Конгарову мучительно хотелось знать, что происходит под этой крышей. Тойза, наверно, все еще ворчит: «Вот и привечай таких…» Знает ли Урсанах, Эпчелей? Где Аннычах? Как поняла она его?
Увидев в курганах Лутонина, Орешкова и Домну Борисовну, он зашагал им навстречу. Встретившись, пошли вместе.
Конгаров рассказал о своей размолвке с Кучендаевыми, о том, как представляет себе Эпчелея и замужество Аннычах с ним, и стал просить, чтобы помогли ему спасти девушку.
— Я не поклонник Эпчелея. Н-но… — Степан Прокофьевич развел руками, — при чем тут вы, мы? Девушка взрослая. У нее есть родители.
— И так ли непогрешимы вы, товарищ Конгаров, насчет Эпчелея? — добавил Орешков. — Мне он даже нравится.