Читать интересную книгу Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

- Если бы я могла платить!

- Найдется кому заплатить. Вас положат в отдельную палату. У меня есть знакомые монахини...

- О, если так... - сказала Стелла, по-прежнему улыбаясь. - Но тогда пусть меня отвезут в приют Младенца Иисуса. Там моя дочурка.

Мадзю передернуло от наивного бесстыдства больной, а та продолжала почти весело:

- Как раз о ней я и хотела просить вас, о моей дочурке. Если бы Сольские - они ведь такие богатые - назначили сколько-нибудь на ее воспитание! Тогда можно было бы забрать ее из приюта. Ах, сударыня, я не о себе прошу, а о ней. Она ведь не виновата в том, что ее несчастная мать не может о ней позаботиться. Сделайте это. Ведь вы пользуетесь таким влиянием у Сольских.

- Но как я ее разыщу? - возразила Мадзя, у которой вдруг мелькнула новая мысль.

- Найти не трудно, - прошептала Стелла. - Ее отдали туда месяц назад... Ах, первые два дня я думала с ума сойду оттого, что не знаю, что с ней! Спросите там о девочке, которую месяц назад подобрал городовой возле почты. На шейке у нее был крестик из золотой проволоки, рядом лежала бутылочка молока с соской, а к рубашечке была пришпилена записка: "При крещении наречена Магдаленой". Я так ее назвала в вашу честь. Когда ее отсюда унесли, я кусала руки, билась головой об стену и кричала как безумная.

Стоны в дальней клетушке становились все громче и пронзительней, во всех остальных каморках больные забеспокоились. На лице у Мадзи проступил холодный пот.

- Пожалуйста, еще вина? Можно? О, если бы мне вырваться отсюда! сказала Стелла. - Но я задолжала восемь рублей.

- Они уже уплачены, - перебила ее Мадзя, - а это вам на первое время.

И она сунула под подушку больной тринадцать рублей.

- Дорогая моя! Святая! - воскликнула, зарыдав, Стелла и начала целовать Мадзе руки. - Но я только в долг беру, я отдам, клянусь, отдам. И те, что вы потратите на малютку, тоже отдам.

Она снова откинулась на подушку, прерывисто дыша, хватаясь за грудь и с тревогой всматриваясь в глаза Мадзи. Через минуту приступ прошел, и больная успокоилась.

- Не хочу залеживаться в больнице. Ох, в деревню бы мне! Я уверена, что за неделю поправилась бы, и тогда меня ждет бешеный успех! Все театры будут упрашивать, чтобы я у них пела. Вы даже не представляете, какой у меня теперь стал голос. Раз я пропела здесь несколько тактов "Жаворонком звонким...", так старуха и ее пациентки были в восторге: "Какой дивный голос!" А я разревелась, как маленькая.

- Вы берегите себя, не утомляйтесь, - робко посоветовала Мадзя.

- Меня это не утомляет, ничуть! - возбужденно продолжала Стелла; скулы у нее покрылись багровыми пятнами, губы стали ярко-красными. - На недельку бы в деревню, и тогда... вот увидите! За каждый рубль, который я должна людям, я верну сто. Европу, всю Европу объеду... и снова буду счастлива, как прежде!

- Вы были счастливы? - с удивлением спросила Мадзя.

- Еще бы! Да разве я могла бы выдержать здесь, если бы воспоминания не скрашивали жизнь в этом ужасном логове?! Я не вижу этих мерзких стен, этой дверцы, как в мышеловке. Я вижу зал, битком набитый публикой, мне бросают букеты, на лицах мужчин восхищение, женщины кривятся от зависти... А какие аплодисменты! Бис, бис! Браво, Стелла! А этот мой тиран - он всегда завидовал моему успеху!.. Ах, вы не знаете, что значит быть артисткой! Это такой волшебный мир, такой рай! Стоит один раз его увидеть, и нипочем тебе годы страданий! Ах, только бы один годик успеха в больших театрах, а потом можно и умереть... в последнем акте... среди букетов...

Она упала на постель.

- Сударыня, - сказала вдруг она, - слушайте, слушайте! Сейчас вы услышите то, за что меня осыпали бы золотом.

И очень слабым, но удивительно приятным голосом она принялась напевать:

"В Фуле жил... да был король... Он до самой... хранил кубок золотой..."

Она закрыла глаза и умолкла. В это время со стуком отодвинулась дверь, и вошла пани Туркавец.

- Нечего тут шуметь!

- Но ведь она в обмороке, - сказала перепуганная Мадзя.

Пани Туркавец нагнулась к больной.

- Э-э, вовсе нет! Она уснула. Еще, чего доброго, сном праведных тут у меня уснет!

- Надо отвезти ее в больницу, - прошептала Мадзя. - Позаботьтесь об этом, пожалуйста, расходы я оплачу.

Пани Туркавец, покачав головой, посмотрела на Мадзю.

- Во-первых, - сказала она, не думая понижать голос, - ни в одной больнице ее не примут. Во-вторых, она не доедет, а в-третьих, она и здесь может преспокойно умереть.

Не помня себя от горя, Мадзя вышла из клетушка на лестницу; пани Туркавец поспешила за ней.

- Самочувствие у нее неплохое, - сказала Мадзя, немного придя в себя.

- Что там самочувствие, милая барышня! - возразила хозяйка заведения. Ведь у нее и кусочка легких не осталось! Наш фельдшер, как может, поддерживает ее, но, право, жалко смотреть, как она мучается. И недели не протянет.

Мадзю бросило в дрожь; простившись с хозяйкой, она пообещала прийти завтра. В знак глубокого уважения пани Туркавец взяла ее под руку и стала осторожно сводить с лестницы.

- Гиблое дело, барышня! - говорила хозяйка. - Как запоет, так совсем забывается, а когда в сознании, так тоже не в своем уме. Неделька-другая, и конец. Прошу не забывать. После Михайлова дня я переезжаю вон в тот большой дом. Целую ручки, милая барышня!

Мадзя была так подавлена всем увиденным, что, очутившись на улице, решила не думать ни о Стелле, ни о заведении пани Туркавец.

Во время разговора со Стеллой Мадзе вспомнилась мать Аполлония, старая монахиня, с которой она познакомилась в доме Корковичей. Мадзя до сих пор не навестила старушку, хотя та от души приглашала ее. Зато теперь она зайдет к ней и будет заклинать ее памятью своей бабушки Виктории, чтобы монахини позаботились о Стелле и ее дочурке.

Деньги даст она, Мадзя. Сто, даже двести рублей. Даже все те деньги, которые отложил для нее отец. Но вырвать больную из этого вертепа, взять на себя заботу о ней и о ребенке - нет, с этим Мадзе не справиться.

Впервые в жизни Мадзя столкнулась с такой задачей, перед которой ее ум и мужество были бессильны. Сердце всегда влекло ее к беднякам, к отверженным, но то горе, которое она увидела у пани Туркавец, вызвало у нее невыразимое отвращение.

Именно там, среди этой духоты, слушая стоны неизвестной женщины и бред угасающей певицы, она вполне постигла философию пана Казимежа, его слова о том, что человек - это скопление молекул железа, фосфора и жиров, которые превращаются в ничто. Должны превратиться в ничто! Если хочешь это понять, не смотри на людей здоровых, работающих и улыбающихся, а разыщи тех, кто в муках дает начало новой жизни, или погибает, распевая в горячке и бредя триумфами.

Знакомый голос прервал размышления Мадзи:

- Мое почтение! Добрый день! Как поживаете, дорогая панна Магдалена? Каким ветром занесло вас на этот пустырь, в эти жалкие, покосившиеся лачуги? А, догадываюсь, догадываюсь... Святое чувство сострадания!

Мадзя пришла в себя. Перед ней, сняв шляпу, стоял Згерский и горячо пожимал ей руку.

- Я навестила здесь одну тяжелобольную, а теперь должна ехать в монастырь Святого Казимира, - сказала Мадзя. - Как туда добраться поскорей?

- Я провожу вас, - предложил Згерский. - А кто же эта больная? Быть может, мои связи...

На углу стояла пролетка. Заметив ее, Мадзя поблагодарила Згерского за любезность и велела извозчику ехать на Тамку.

Пан Згерский с минуту постоял, глядя вслед пролетке, и... повернул к домику, из которого вышла Мадзя.

Он любил обстоятельно осведомиться обо всем, даже о пустяках.

Глава четырнадцатая

Прогулка

После пятнадцати - двадцати минут езды, которые показались Мадзе вечностью, пролетка начала спускаться по Тамке. Миновав консерваторию, она остановилась против тупика, в глубине которого виднелись ворота с чугунным крестом наверху.

- Приехали, - сказал извозчик.

Выйдя из пролетки, Мадзя пересекла неуютный двор и вошла в здание, напоминавшее не то тюрьму, не то больницу.

"Здесь, наверно, страшно жить!" - подумала девушка.

В сенях ее встретила молодая монахиня и спросила, что ей надо.

- Я хотела бы видеть мать Аполлонию.

- У вас что, просьба к ней?

- Моя фамилия Бжеская, я знакомая матери Аполлонии, - с раздражением ответила Мадзя, чтобы монахиня не подумала, будто она пришла за помощью.

- В приемной сейчас ждет несколько человек, - сказала монахиня. - Но если вы знакомая матери Аполлонии, мы можем пройти прямо к ней.

Она быстро зашагала вперед, Мадзя последовала за ней. Они шли по коридорам, поднимались и спускались по лестницам, заглянули в несколько залов, но матери Аполлонии нигде не было. За это время Мадзя успела присмотреться к непривычной для нее обстановке. Удивительная чистота, образа, небольшие алтари в залах и кое-где над дверью надпись:

"Господь зрит на нас!"

- Придется поискать в саду, - сказала монахиня.

В саду она извинилась, что должна ненадолго отлучиться, и оставила Мадзю одну.