Читать интересную книгу Исход - Игорь Шенфельд

— Baltisches Meer! Prima! Ich auch! — капитан намеренно упрощал теперь свою речь, так что моряки начинали по мере дальнейшего диалога понимать друг друга все лучше и лучше. Разговор завершился примерно так:

— Du mein Schiff arbeiten?

— Арбайтен окей.

— Morgen kommen?

— Морген коммен, окей. А этот? Дерь манн там? — Федор указал на скучающего на корме Кису.

— Ein richtiges Arschloch! Ich schmeiß ihn sowieso raus. Heute noch. Also: Arschloch — weg, du — kommen. Alles klar?

— Все понял: аршлоха — по балде мешалкой, а я заступаю на его место. О-кей, кэптен! Правильное решение. Их морген коммен. Бис морген, кэптен! Зер гут арбайтен их! Сам увидишь…

Вот так Федор Бауэр сам себе нашел работу, и все эти годы курсировал по Рейну, и дорос до старшего матроса, и ходил в фуражке с золотым немецким крабом, и чтобы не позорить свое морское прошлое, называл себя «речным шакалом», а вот трубку не курил, потому что Людмила табачного духа не терпела.

Так что все сложилось хорошо у Ивановых-Бауэров в Германии.

А Аэлита между тем все росла и росла, и превращалась постепенно из красивого ребенка в ослепительную девицу-красавицу, что заставляло старого Аугуста все больше беспокоиться. Аэлита все еще напоминала ему Галину, хотя красота этих двух женщин все больше различалась: Галина из далекого прошлого Аугуста (на том отрезке жизни его звали Покрасов) осталась похожей в его памяти на Одри Хепберн, а Аэлита сегодняшних дней все больше походила на Синди Кроуфорд, только глаза у Аэлиты были гораздо красивее, чем у этой самой Синди с блестящих обложек. Аугуст, наблюдая как расцветает его внучка, опасался, как бы Аэлита не потянулась к поп-сцене, к «плейбоям» и к яхтам миллионеров, и поэтому с фанатическим упорством подсовывал девушке русскую классику, уповая теперь уже не столько на свой собственный авторитет, который был все еще очень высок в глазах внучки, но и на Толстого, Достоевского, Гоголя, Тургенева, Вересаева, Булгакова, Паустовского, Астафьева и других великих учителей красоты и нравственности. И усилия классиков, кажется, приносили свои плоды: Аэлита росла девушкой серьезной и разумной. В последние годы школы она захотела стать врачом, и соответственно этому избрала предметы для абитуры. Аугуст такое ее решение горячо приветствовал и подпитывал его книгами о Пирогове, Павлове, Амосове из серии «Жизнь замечательных людей». Отношения между дедом и внучкой оставались замечательными. Аэлита давно уже выросла из своей детской сказки о родном дедушке, разумеется, однако, пока она из нее вырастала, она уже привыкала считать Аугуста Бауэра своим настоящим дедушкой, и относилась к нему как к самому родному. Да у нее и не было на свете никого родней его — так что о чем тут разговор…

Леша Грачик писал Аугусту часто, держал его в курсе дел, происходящих в России, интересовался успехами Аэлиты и называл ее «Богатой невестой». Он постоянно напоминал Аугусту, что приближается пора переоформить завод Никитина на имя его законной наследницы, чтобы вернуть все на круги своя, наконец-то. Ждали только, когда Аэлите исполнится восемнадцать. Грачик был молодец: его усилиями завод Никитина стал одним из крупнейших и лучших предприятий северо-западного региона России. Дважды посещали Августа в Германии дети Грачика, довольно часто встречались они и с вдовой и детьми Александра — Саши Бадичева, золотого нашего Сашеньки Бадичева-Донцова: лучшего из людей… «Ах, милый ты Саша, Саша, Александр Юрьевич ты наш, афганский ты наш волшебник…; ах, проклятое время… ах, проклятые вы звери… ну, ничего… ну, ничего… дойдет очередь и до вас… не все коту масленица, сволочи..», — частенько останавливался Аугуст посреди своих воспоминаний и замирал от скорби по дорогим ему людям, ушедшим навсегда…

Иногда Аугуст Бауэр-Марченко поражался тому, сколько всего было в его жизни. Обилие прожитого представлялось ему иногда совершенно неправдоподобным, невозможным. Этого просто не могло быть, что он застал сталинские репрессии, воевал на фронте, был разведчиком-нелегалом в Европе и Америке, чуть не был расстрелян по провокационному обвинению в шпионаже; а потом нашел свою дочь Олюшку, а потом хоронил ее, а потом отомстил — жестоко и успешно — убийцам Оленьки, а после вместе с «Белой Гвардией» бил гадов и нелюдей, ползающим по этой земле… до встречи с ним. И еще были долгие годы преподавания в разных группах элитного спецназа, и долгие пенсионные годы были, и афганская эпопея с Грачиком и Александром, а потом явилась Аэлита, и вот уже Германия длится почти целое десятилетие в новом тысячелетии…

А ведь все эти события, все эти пласты жизни — вот они, рядом: стоят один за другим, вплотную, как карточки в картотеке, так что, кажется, дотронуться можно до каждой, протянув руку… Ан нет: иллюзия телеобъектива с приближающим зумом. Отнять его от глаз — и проваливается время в даль далекую, и степь — в ширь широкую, и крохотная, едва различимая песчинка в этой степи — это он сам: то ли Аугуст Бауэр, то ли Слава Марченко, то ли Андрей Хромов — друг Сережи Дементьева.

А Сережи уже нет на свете, и Саши нет, и Оленьки нет, и Галины нет, и еще многих-многих-многих… И самому уже тоже пора скоро, а уравнение о балансе совершенного им в жизни добра и зла все еще остается нерешенным…

Тоска, бесконечная тоска поселилась в душе Аугуста после отъезда Аэлиты, и ничего он с этим поделать не мог.

* * *

А в том, что Аэлита уехала от него навсегда, Аугуст не сомневался. Он хорошо понимал, что в маленький городок на реке Мозель она, став врачом, жить уже не вернется; она будет жить в большом городе, и навещать своего любимого дедушку лишь изредка, а он весь оставшийся ему срок будет предоставлен мыслям о вечности и бесконечности.

В общем, Аугуст затосковал, хотя старался виду не подавать: ходил с мольбертом, писал по памяти портреты российских стрекоз над российскими озерами, и прикидывался благополучным стариком. Каковым он, безусловно, и являлся — при объективной оценке его текущего стариковского положения, если сравнивать его с миллионами подобных ему стариков, тихо догнивающих в темных, вонючих норах по всему свету. Однако, чертово уныние, питаемое терзаниями памяти и бессмысленными логическими конвульсиями разума в поисках высшей истины, было сильней умилительных мыслей о хорошей пенсии и об отличном пока еще телесном здоровьи. Порою наваливалась на Аугуста тихая паника, и тогда появлялись у него разные отчаянные желания: вернуться в ставшую совсем чужой Россию, например, или немедленно переехать жить поближе к Элечке, или даже попытаться усилием воли остановить себе сердце. Но он знал, что еще нужен Аэлите: рядом с ней еще нет того единственного мужчины, который уверенно повел бы ее дальше по жизни, которому можно было бы ее доверить, так что ему, старому Аугусту Бауэру, предстоит держать вахту дальше и исполнить свой добровольный обет до конца.

Но в один прекрасный день судьба-забавница, которая, казалось бы, с отъездом Аэлиты покинула Аугуста навсегда, пожелав ему приятного вечера, подмигнула ему вдруг снова, и одарила его еще одним удивительным приключением.

Судьба решила, должно быть, что он еще может на что-нибудь сгодиться, и послала его подкормить куст смородины на границе с соседним участком, на котором стоял дом состоятельного немецкого доктора с восточным именем Аббас Геллуни. Это было почти все, что знал Аугуст о своем соседе слева. Сосед справа Друккерт, который постоянно жаловался на тень от березки Бауэра и еженедельно замерял ее длину сантиметровой лентой, посплетничал Аугусту однажды, что доктор Геллуни был когда-то, лет пятнадцать тому назад известным врачом здесь, в округе, и к нему стояли очереди, а потом он бросил вдруг свою клинику и занялся какими-то непонятными строительными махинациями. «Что-то он то ли строит, то ли финансирует, да не в Германии вовсе, а где-то за границей — в Монголии, кажется; и денег у него теперь куры не клюют, и личный шофер его возит, потому что у него у самого права отобрали за быструю езду, а еще у него кусты хуже всех пострижены, не так под шнурочек, как мои», — позловредничал толстомясый, пивопузый господин Друккерт, бывший страховой агент, человек с большим самомнением, намного превышающим размеры его огромного живота.

Наверное, Друккерт не врал: то Геллуни неделями не появлялся дома, то за доктором каждый день приезжал дорогой лимузин с водителем, чтобы забрать его на работу и доставить обратно уже поздно вечером. Всего несколько раз со дня вселения в этот свой домик на горе довелось Аугусту обменяться с доктором вежливыми приветствиями через плетеный, сетчатый забор, не вступая в знакомство вследствие явной занятости доктора, куда-то вечно торопящегося. Гораздо чаще здоровался Аугуст с женой доктора, хотя тоже довольно редко: фрау Геллуни имела косметический салон где-то в соседнем городке, и тоже все дни пропадала на работе.