Читать интересную книгу Мужики и бабы - Борис Можаев

К Веретью подъехал затемно, в село въезжал с опаской - думал, посты выставлены у бунтовщиков, встретят посреди дороги, и поминай как звали. Нет. Все тихо, мирно... У редких колодцев бабы звенят ведрами, побрехивают собаки, посвистывает в оголенных ветлах да тополях поднявшийся ветер. В доме председателя Совета Алексашина будто вымерло все: окна темны, двери заперты. Кадыков, поднявшись на крыльцо, постучал щеколдой - никакого отзвука. Он уже собрался отъезжать, да заглянул с проулка - в одном окне откуда-то снизу, из-за подоконника, подсвечивало в узкую щель. "Эх, вот так занавесились! - сообразил Кадыков и, стукнув кнутовищем в наличник, прокричал в оконную шибку:

- Семен Васильевич! Это я, Зиновий Кадыков из Тиханова... Откройте!

Хозяин долго гремел запирками за дверью, наконец выглянул в притвор:

- Это ты, Зиновий Тимофеевич? Проходи!

В избе тишина - ребята с печки поглядывают, как галчата, хозяйка, хоронясь, выглянула из-за печки. Окна занавешены одеялами.

- Беда, Зиновий Тимофеевич, - только и сказал Алексашин, кивком указывая на окна. - Как ты догадался, что мы дома?

- По просвету в том окне. Снизу.

- Ой, мать честная! - хозяин бросился вновь занавешивать окно.

- Тебе что, грозили? - спросил Кадыков.

- Меня-то еще милуют... Только в Совет не пускают - ты, говорят, самозваным путем в председатели вышел. И ключи у меня отобрали. А учителя нашего, Доброхотова, искали. Говорят - на колодезном журавле повесим. Он сбежал на агропункт и сидит там под охраной милиционера Ежикова.

- Да вы проходите к столу, - сказала хозяйка, слегка кланяясь. - Может, поужинаете?

- Нет, спасибо. Я тороплюсь. Где теперь начальство районное? - спросил Кадыков.

- В Гордееве на почте. Там нонче вечером митинг проводят. А завтра у нас. Говорят, и наши подались туда, - торопливо отвечал хозяин.

- Значит, кончили бунтовать?

- Ну что ты! Они знаешь что удумали? Хотят новые перевыборы в Совет провести! И чтоб по инструкции Калинина, как в двадцать пятом году. Без посредников, то есть без избирательной комиссии. Сами хозяева - сойдемся на сход и проголосуем. Вот чего удумали!

- А может, это не страшно?

- Что ты?! У нас в те поры ни один член партии не прошел в Совет. Вот и хотят повторить. А потом, говорят, за колхоз проголосуем. И чтоб по воле каждого. И никаких лишенцев. Все, мол, равны.

- Кто ж у них верховодит?

- Подрядчик Звонцов и Рагулин. Энтот сбежал от раскулачивания. А Рагулина пощадили, как бывшего пастуха. Его, мол, и так наказали - корову отняли, хлеб... Правда, один Доброхотов все настаивал - выселить его как кулака. Вот он и гоняется теперь за ним... Повешу, говорит, на колодезном журавле.

- Дела... - покачал головой Кадыков и заторопился уходить. - Ну, я поехал. На почте, говоришь, все?

- Да. Поезжай низом, по Петравке. Не то еще задержут в селах-то.

- Дак пусто! Как будто вымерло все село.

- Оно так, вроде бы тихо. Да тишина-то обманчива, как на вешней реке в половодье. Глядишь - все подо льдом, от края и до края. Мертво. А через минуту - треск и грохот, и льдины друг на дружку поперли. Ну, поезжай с миром! Удачи тебе, - провожал в сенях, на крыльцо хозяин так и не вышел, только голову высунул, как давеча.

Нижней дорогой, по замерзшей Петравке, Кадыков, так и не встретив на всем пути ни одной живой души, выехал прямо на почтовое задворье и удивился - как много стояло здесь подвод вдоль длинного и высокого плетневого забора; лошади в упряжи, даже хомуты не рассупонены, только вынуты удила да отпущены чересседельники. "Готовность номер один", отметил про себя Кадыков, вылезая из саней.

- Кто такой? - окликнул его знакомый голос.

Оглянулся: "Ба, Симочка!"

- Здорово, Зиновей Тимофеевич! Какими судьбами? - удивился Субботин.

- Все такими же, как ты. Охраняешь небось?

- Охраняю. Наше дело известное.

- А где начальство?

- На митинге. Ступай в обход, мимо дворов. Там возле почты увидишь. На террасе стоят, что на трибуне.

Кадыков привязал к плетню лошадь, кинул ей сена, хотел накрыть ее тулупом. Но Сима остановил его:

- Тулуп забери с собой. Спать придется на нем.

Так, в тулупе, с кнутом в руках (позабыл оставить в санях), Зиновий Тимофеевич, словно извозчик, вышел на почтовую площадь. Вся она вплоть до попова дома, стоявшего напротив, была запружена народом - и все мужики, ни одной бабы. А на террасе, огороженной фигурной балюстрадой, стояли, освещенные подвешенным к потолку фонарем "летучая мышь", районные и окружные руководители. А было их человек десять, да милиционеров не меньше. Тут и Возвышаев, и Радимов, и Тяпин, и Билибин, и какие-то незнакомые, видать, из округа. Вход на террасу преграждали два милиционера; один из них Кулек, второй молоденький, кто-то из новеньких. Озимов, в высокой папахе, стоял с краю, сразу за милиционерами. Ораторствовал Ашихмин; на нем была новая кожанка с меховым воротником, блестевшая, будто оледенелая, шапку зажал в кулаке и, грозясь ею, кидал в толпу сердитые слова простуженным, охрипшим голосом:

- Нельзя цепляться за несправедливый, осужденный на слом самой историей распорядок жизни, основанный на частной собственности! Нет более скверной заразы, уродующей души и сердца, чем частная собственность на землю и средства производства. Успешно избавившись от нее революционным путем в промышленности, мы все еще никак не сможем скинуть ее с плеч наших, как гнетущую ношу, в сельском хозяйстве. Источник зависти и злобы, междоусобиц и конкуренции, алчности и корыстолюбия, жестокости и человеконенавистничества - вот что такое частная собственность в сельском хозяйстве, с которой призываем мы вас покончить. Поймите же наконец, что нельзя быть сознательным строителем светлого будущего коммунизма, невозможно бескорыстно любить, как товарища и друга, соседа своего, владея собственным наделом и двором, полным скота и всякой живности. К собственной скотине такой владелец поневоле питает больше заботы и любви, чем к соседу своему или просто односельчанину. Даже попы это признают; недаром говорят они, что Христос учил-де, богатому легче пролезть в игольное ушко, чем попасть в царствие небесное...

- Христос не гонит нас палкой в царство небесное! - крикнул кто-то из толпы звонким голосом, и вся эта темная застывшая масса народа дружно загоготала и закашляла. Заматерилась на разные голоса.

- Я приглашаю этого говоруна подняться вот сюда. - Ашихмин указал шапкой себе под ноги и добавил: - Если он не трус. И поговорим откровенно перед всем народом о том, что царствие небесное есть поповская выдумка, церковный обман, а светлое будущее коммунизма научно обосновано и доказано, это - самое справедливое общество на земле, несущее всеобщее счастье, равно как и счастье каждому в отдельности. Но нельзя его построить, повторяю, идя к этой цели кто в лес, а кто по дрова. Надо сплотиться всем в колхозы и дружно, под руководством испытанной в боях партии большевиков, единой колонной одолеть остаточную от прошлого строя бедность и прийти ко всеобщему изобилию. А для этого мы призываем вас осудить зловредные действия веретьевских крестьян, поломавших кормушки, вернуть семфонд, растащенный сегодня вами по наущению злонамеренных элементов, и завтра же свести наконец лошадей и коров на общие дворы...

- Дык чаво завтрева ждать? Давай счас начнем! - крикнул из первого ряда от террасы старик в ветхом зипунишке и в древней войлочной шляпе пирожком.

- Верно, товарищ! - сказал Ашихмин, перегибаясь к нему через балюстраду. - Вполне понимаю ваше нетерпение. Желающие могут сегодня же сводить лошадей и нести семена.

- Я ж те говорю, я счас желаю! - крикнул опять старик.

- А вот заканчиваем митинг и - пожалуйста, - ответил Ашихмин, улыбаясь.

- Вот и спускайся сюда! Раз мы все равны и все у нас таперика общее, сымай с себя кожанку и давай ее мне. А я тебе свой зипун отдам. - Старик проворно снял с себя зипун и протянул его Ашихмину. - На, возьми и носи на здоровье! А я в твоей кожанке пойду... Мы ж таперика в одном строю... к общей цели, значит...

Последние слова Кадыков не расслышал - все потонуло в гоготе и реве. Над морем заволновавшихся голов висел поднятый зипун, держала его сухая старческая рука; рукав посконной рубахи спал, оголяя ее до самого плеча.

Ашихмин переждал первые взрывы хохота и сказал ласковым голосом:

- Ты, папаша, перепутал божий дар с яичницей. То частная собственность, а то личная. Разница колоссальная. Большевики личную собственность признают и уважают. Так вот, кожаный пиджак, тот, что на мне, - он ткнул себя в грудь, - это есть личная собственность. Понял?

- Ага! Значит, что на тебе, то твое, личное. Это не тронь. А что у меня на дворе, то - безличное, то отдай! Так выходит?

- А то чаво ж? У них одна задача - замануть и обчистить.

- Не верьтя им, мужуки! Не ве-ерьтя!

- Ванька, бей! Бей, Ванька!

Толпа заколыхалась, задвигалась, как живое темное чудище, выплывая пузиной на верандное крыльцо.