Воздух гоняло по кругу. Соломинки клонились то в одну сторону, то в другую. Если что-нибудь и могло дать ответ на этом ветру, он понятия не имел что.
Элизабет была расстроена: она все не беременела. Она предложила ему сделать «анализ спермы». Время от времени между ними случались такие моменты напряжения. Это тревожило их обоих.
Кэролайн Мичел сказала: «Да, пресса сильно возбуждена, и это можно использовать для того, чтобы улучшить твою жизнь». Он не хотел вечно оставаться запертым в теневом мире дипломатов, секретных агентов, террористов и контртеррористов. Если он откажется от своей картины мира и примет эту — ему никогда уже не спастись. Он пытался понять, как ему думать и действовать в свете того, что могло произойти в ближайшее время. Предстояло словно бы пройти по канату. Если Элиассон[206] был прав, говоря о необходимости положительного отклика в СМИ, то ему, вероятно над заявлять, что дела обстоят лучше, но не идеально, что это начало конца, но еще не конец, перемирие, но не полный мир. Аятолла Мешкини недавно сказал, что любую фетву можно отменить, и многие отменялись. Упомянуть ли об этом? Скорее всего, не стоит. Иранцы вряд ли будут в восторге, если он начнет предъявлять им цитаты из их духовных лидеров.
Позвонил Эндрю Грин из Форин-офиса, чтобы изложить ему план. Иранский текст будет составлен в форме «письма от министра иностранных дел Велаяти, где говорится, что его заместитель Ваези уполномочен высказать иранскую точку зрения». Существо дела будет раскрыто не в письме Велаяти, а в «приложении» к нему, которое так же опубликует иранская пресса. Грин хотел знать, приемлемо ли это для него. Похоже было на то, что Форин-офис считает это недостаточным. Ведь отсюда еще далеко до подписи Рафсанджани.
Позвонил Ларри Робинсон из американского посольства. У него было ощущение, что континентальная Европа проталкивает этот вариант, а Соединенные Штаты и Соединенное Королевство с ним не согласны. Его беспокоило, что Иран может готовить «убийство, к которому он якобы не причастен». (Элизабет тоже тревожилась, что его могут убить во время одного из чтений, право на которые он завоевал с таким трудом, но Рэб Конноли сказал, что, по донесениям «агентуры», «злоумышленники» таких планов не строят.)
Как ему себя вести? Он решительно не знал. Как ему быть все-таки?
СМИ подавали все так, будто история с фетвой подошла к концу, но, возможно, она еще к нему не подошла; он мог лишиться внимания к себе, оставаясь при этом в опасности. Или наоборот: поймав благоприятный момент, придав событиям ускорение, он, может быть, сумеет с помощью СМИ создать атмосферу, в которой опасность действительно сойдет на нет?
Если ЕС заявит, что иранский ответ на демарш его не удовлетворил, это может дать Ирану повод обвинить ЕС в вероломстве и мелочном педантизме, сказать, что Запад не хочет решать проблему фетвы, что Запад использует его как пешку в более крупной игре. И может быть, так оно и есть. Американская администрация и в какой-то степени британское правительство хотели прижать Иран политически, и в этом плане фетва, без сомнения, была им полезна. Но если он примет иранский ответ, кампания в его защиту выдохнется, а фетва и обещание вознаграждения останутся в силе. Он был в растерянности.
День, когда Иран должен был дать ответ, был также днем кембриджского чтения. Объявление дали за два дня, поэтому аудитория собралась огромная, и, конечно, организаторы нервничали, ему было велено войти через заднюю дверь, а если он попытается войти через главный вход, мероприятие, сказали ему, отменят. Так или иначе, это произошло — и опять ни намека на демонстрацию. Его интуиция, подкрепленная разговорами с художниками и журналистами из британского азиатского сообщества, говорила ему, что британские мусульмане давно уже не испытывают особого желания протестовать. Эта стадия осталась позади.
В 12.45 дня — шокирующая и неожиданная новость. Заместитель министра иностранных дел Ваези сказал иранскому информагентству ИРНА, что Иран отвергает европейский демарш. Французская инициатива, таким образом, умерла. Не далее как утром Иран говорил журналистам, что бумага, которую подпишет Ваези, будет удовлетворять всем требованиям ЕС, — а теперь Ваези заявляет, что никакой письменной гарантии нет и не будет.
Коротко и ясно.
Что произошло в Тегеране — поди знай. Кто-то проиграл бой, а кто-то выиграл.
Элизабет разрыдалась. А он почувствовал себя странно спокойным. Он должен использовать намеченную пресс-конференцию, чтобы снова перейти в атаку. Отказываясь заявить, что они не будут прибегать к терроризму, иранцы отчетливо дают понять, что вполне могут к нему прибегнуть. Крах этой инициативы разоблачает Иран на глазах у всего мира. Вот что он скажет, и скажет во весь голос.
За себя, что странно, он не боялся, но он не знал, как говорить с теми, кто его любит: как сообщить скверную новость Зафару, что сказать Самин. Он не знал, как придать сил плачущей Элизабет, где отыскать надежду. Казалось, надежды нет и быть не может. Но он знал, что должен — должен и будет — бороться дальше, беря пример с могучего героя романа Беккета «Безымянный». Я не могу продолжать. Я буду продолжать.
И разумеется, жизнь продолжалась. Яснее чем когда-либо было одно: надо брать свободу там, где ее можно взять. «Официальное» окончание эпопеи больше не выглядело возможным, зато Америка звала его на очередные летние каникулы. Американская полиция относилась к его охране довольно равнодушно, и это было просто здорово, это было то что надо. В том году Элизабет, Зафар и он могли получить двадцать пять счастливых дней американской свободы. Зафар и Элизабет вылетели прямым рейсом; он же с помощью друзей Рудольфа Шольтена в «Австрийских авиалиниях» устроил себе перелет в Нью-Йорк через Вену; очень длинный кружной путь — но какая разница: он в Америке! И его встречает Эндрю! Они прямиком поехали в Уотер-Милл, он провел девять чудесных дней на пляже Гибсон-Бич и в гостях у друзей, не делал ничего — и делал все. Простота этой жизни и контраст с изолированным британским существованием доводили его до слез. А после Уотер-Милла они машиной и паромом отправились на остров Мартас-Винъярд, где им предстояло восемь дней гостить в городке Чилмарк у Дорис Локхарт-Саатчи[207]. Главным впечатлением от этой поездки стали для него гениталии Уильяма Стайрона. Они с Элизабет приехали к Стайронам в гости в их дом в Винъярд-Хейвене, и великий писатель сидел там на веранде в шортах цвета хаки, под которыми не было трусов, широко расставив ноги и щедро являя взору свои сокровища. Это было больше, чем он когда-либо рассчитывал узнать об авторе «Признаний Ната Тернера» и «Выбора Софи»; всякая информация, рассудил он, может пригодиться, и он сохранил увиденное в памяти для позднейшего использования.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});