Фриний почти не удивился, узнав в молодом человеке того, которого видел в Сна-Тонре. И сейчас впервые задал себе вопрос: он сам для Немигающей — тот, кто должен собрать остальных, или же — один из них?
Второго, впрочем, они упустили, о чем тайяга-фистамьенн сообщила Фринию тем же вечером. Заодно рассказала, какие доводы следует применить, чтобы Иссканр согласился пойти вслед за чародеем — сперва на поиски их будущих спутников, потом — в Лабиринт.
Сам Фриний видел, что особые-то уговоры и не нужны. Иссканр был здорово напуган той резней, свидетелем и невольным участником которой он стал. По словам молодого человека, он убил лишь некоего «брата Хуккрэна» — и то совершенно случайно, защищаясь. Однако, как ни крути, монахов было шестеро, и когда Фриний нашел Иссканра, все шестеро были мертвы. А маленькой девочки, о которой не уставал твердить Иссканр, Фриний там не видел, да и в слухах, ходивших по городу, о ней ни словом не упоминалось.
Так или иначе, Иссканр был бы рад поскорее убраться из Клыка, и вообще из окрестностей Ллусима. Но время еще не наступило, Немигающая велела выжидать, а потом — отправляться на церемонию со священными реликвиями; да Фриний и сам не торопился покидать город. Слишком многое носилось в воздухе, и он, казалось, вот-вот поймет нечто очень важное.
Не успел. Из-за несчастного случая на церемонии погиб Купчина, и Фриний тотчас получил приказ от Немигающей бросать всё и уходить, буквально бежать, как можно дальше от Храма. Причем строго на восток, не приближаясь к Лимну и не забирая чересчур далеко к югу.
О Нисхождении они узнали лишь сутки спустя, и Иссканр почему-то был уверен, что причиной такового стала смерть упомянутого брата Хуккрэна. Впрочем, убеждать в этом Фриния молодой человек не спешил, а у чародея хватало своих забот, чтобы не забивать голову подобным бредом.
Намного сильнее его тревожила странная находка, которая ожидала их в лесу неподалеку от Клыка. У погасшего кострища лежали обглоданные волками тела, однако по некоторым приметам Фриний заключил, что убили бедолаг не звери, причиной их смерти стал человек. Которого — вот уж полная нелепица! — прежде убили те самые ныне обглоданные «бедолаги», он же ожил, прикончил их и ушел дальше.
Причем волки не рискнули напасть на одинокого бродягу.
Фриний заподозрил, что именно этот таинственный неумирающий человек интересует Змею. И, к собственной досаде, вскоре убедился в своих подозрениях.
…Иногда он спрашивал себя: почему? Почему я, чародей пятой ступени, подчиняюсь приказам Немигающей, зачем вообще ввязался в это дело?
Он не сомневался, что многие чародеи и до него выполняли волю Сатьякала, непосредственно им диктуемую, но они руководствовались при этом интересом исследователя, жаждой неземного могущества или наживы. А он — чем?
Неужели только тем, что отныне разноцветные сны с падением вообще никогда не мучили его, хотя продолжали повторяться едва ли не каждую ночь? Или действительно он был готов на столь многое ради горстки ответов, так и не произнесенных Тойрой?
Вообще, чем или кем был для него, Фриния, Тойра?
Мстил ли он тогда, в Гнук-Шунеке, за смерть учителя или же за то, что десять трюньильцев не дали возможности задать давно терзавшие Фриния вопросы?
Он спрашивает себя об этом и теперь, почти год спустя после смерти Тойры, лежа в Лабиринте и барахтаясь в трясине снов-воспоминаний. Одно, самое важное, самое страшное, снова приближается («я сделаю так, что он вспомнит в нужный момент, поверьте, брат Гланнах»), и на сей раз у Фриния недостает сил, чтобы закрыться, защититься, отогнать его.
Он лишь беззвучно рыдает во сне — а черное шестилапое существо, сидящее рядом, наблюдает за дорожками слез, по-детски склонив к плечу мохнатую голову.
* * *
Монастырский двор выглядел так, словно по нему прошелся ураган — причем ураган умный и злопакостный. Одна створка ворот была сорвана с петель и валялась в грязи, другая висела, перекосившись и грозя вот-вот рухнуть. Все ближайшие к воротам постройки пребывали в разной степени разрушения, горело левое крыло конюшен, и монахи, выстроившись цепочкой, передавали из рук в руки ведра с водой. На фоне черного неба пламя казалось флагом, то ли молящим о пощаде, то ли бросающим ночи вызов.
Два запряженных маркизовых экипажа уже стояли, готовые тронуться в путь. По двору бегали какие-то люди, некоторые из них пытались выпытать, нет ли свободных мест и нельзя ли за деньги пристать к отъезжающим. Впрочем, Айю-Шун и Шкиратль умели убедительно говорить «нет», а заряженные арбалеты людей маркиза оказывались весомым подтверждением сказанному.
Все давно погрузились, оставалось дождаться лишь того человека, о котором говорил господин Туллэк.
— Где он?
— Он… вот-вот он должен прийти.
— Пойдемте-ка, сами его поищем, — предложил Гвоздь. Рыжий уже догадывался…
И вскоре убедился, что догадки его были верны.
«…они ж сломали-таки ворота, ворвались, сражение завязалось нешуточное! Многих поубивали, знаете…»
Грихх, добровольный стражник у ворот, с которым господин Туллэк в последнее время столь часто беседовал. Разумеется, он был среди тех, кто защищал монастырь от атакующих. И остался здесь же — вон лежит, мертвый среди мертвых.
Господин Туллэк зарыдал, качая головой:
— Я же говорил ему!.. Он не должен был!.. — Гвоздь утешающе положил ему руку на плечо:
— Может, это и к лучшему. Хорошо, что вы не сказали графине. Узнать, что отец был жив — и тут же увидеть его мертвым…
Врачеватель вздрогнул и изумленно посмотрел на Рыжего:
— Как вы догадались?!
— Я видел его портрет — тогда, в Нуллатоне. И хотя господин Грихор сменил себе имя и отрастил бороду, даже, как я понимаю, надел парик, я ведь жонглер, мне нетрудно узнать человека в гриме. Ладно, ступайте к карете и постарайтесь успокоиться.
Гвоздь наклонился к телу графа Н'Адера, теперь уже — на самом деле покойного, и закрыл ему глаза.
— Чистого неба вам над головой, сударь, — произнес он непонятно зачем. Как будто извинялся — и в то же время извинял старого интригана за то, что тот парой строчек сотворил с жизнью Гвоздя.
— Господин Кайнор, поторопитесь! — закричала из кареты Флорина.
— Иду, уже иду!
Он повернулся и побежал к экипажу, трогавшемуся с места; на ходу запрыгнул внутрь, прикрыв за собой дверцу…
Скрипя, покачиваясь на выбоинах, обе кареты выехали из монастырского двора и исчезли в ночи.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Пробуждение в кошмар
«Куда пойдешь, когда дороги-линиивсе стерты — не осталось ни одной?»И ты идешь но ты идешь на дно,пусть золотыми, но — чужими слитками.
Ты фаворит на скачках, ты душа,которую кнутом и сладким пряникомпогонят по устеленной багряными листамиколее вперед, в пожар!
Вода в их очаге, гвоздь в гробовой доске,нить ржавчины на новеньком клинке, —ты выжил, вышел целым из огня.Но нет — еще не верь!еще судьба тебя одарит болью на губах,которую — ни выпить, ни понять.
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
«…Это еще не конец, — подумал он, выплывая из кошмара. — Хвала Низвергнутому, еще не конец».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});