Читать интересную книгу Мужчина в полный рост (A Man in Full) - Вулф Том

Гарднерам было под восемьдесят. Раз в неделю к ним приходил врач из «Картера», а помощник по хозяйству требовался дважды в неделю на полдня. На нем лежали все повседневные домашние дела, которые не могла осилить пожилая пара.

Дверь Конраду открыла миссис Гарднер. Стройная женщина с прямой осанкой, молочно-белые волосы собраны в пучок. Шифоновое летнее платье с розовыми розами, так расположенными на ткани, что рисунок на первый взгляд казался абстрактным. Приятные духи с легким ароматом. Внешность хозяйки поразила Конрада, хотя он не сразу понял, чем. В наши дни пожилая (а впрочем, любая) женщина с прямой спиной и неокрашенными волосами в заколотом шпильками пучке, с утра одетая в нарядное платье и пахнущая духами, — уже диковина для двадцатитрехлетнего американца. Единственным изъяном безупречного облика миссис Гарднер были отекшие лодыжки.

— Вы, наверно, мистер Де Кейзи. — Она протянула руку. — Я Луиза Гуарднер.

Сперва Конрад решил, что у хозяйки дефект речи. На самом деле, как он вскоре догадался, это была лишь некоторая манерность. Если слово начиналось с «ка» или «га», миссис Гарднер перед согласным вставляла «у». Вскоре она уже рассказывала ему о садике, где растут ее любимые «куанны», и о ненужном «гуараже» для машины, которую они давно продали. Голос у нее был мягкий и сочный — именно такой Конрад ожидал услышать на Юге, в Атланте, — и ему хотелось поаплодировать ей за каждое необычное слово, за каждую изюминку ее речи.

Пойдемте, мистер Де Кейзи, я познакомлю вас с мистером Гуарднером.

— Спасибо. Пожалуйста, зовите меня просто Конни.

Планировка в доме была странная. Словно кто-то, недолго думая, расчертил прямоугольник посередине продольной и поперечной линиями на четыре одинаковые комнаты. Попасть с крыльца в какое-то помещение, кроме первого, можно было только пройдя через еще одно. Однако Конрад не сразу это заметил — все внимание его привлекли стены.

Почти каждый квадратный дюйм стен в этом доме был занят… куклами и фарфоровыми статуэтками. Их были сотни, может быть, даже тысячи. На деревянных полках — старые куклы, новые, куклы-космонавты, африканские куклы, филиппинские, полинезийские. Каждое окно, каждый дверной проем обрамляли полочки с куклами, подобранными по размеру и цвету одежды, — куклы-дети и куклы-старички, куклы известных людей — Марка Твена, Чингисхана, Альберта Эйнштейна. Полки повыше населяли фарфоровые статуэтки. В каждой комнате под потолком тянулись белые полки с белыми фигурками, так плотно составленными, что на первый взгляд все это казалось белым бордюром, украшенным затейливым орнаментом. Самые красочные или самые необычные образцы фарфорового искусства стояли на нижних полках, рядом с куклами. Экспозиция каждой полки была тщательно продумана. Расстановка по размеру и цвету, расположение полок — все было сделано с большим вкусом. Каждая крохотная деталь на своем месте. Несмотря на огромное количество экспонатов, зрителя поражали цельность и гармония этой коллекции, собираемой хозяевами всю жизнь. Конрад ничего не знал о ценах на куклы и статуэтки, но немалая стоимость их была очевидна с первого взгляда. Несмотря на чудовищно неуклюжую планировку, интерьер домика казался изящным и роскошным.

Мистер Гарднер был в спальне, одной из двух задних комнат — вторая оказалась кухней. Он сидел в мягком кресле у старомодной кровати под балдахином — деревянным каркасом, накрытым покрывалом с розовыми, желтыми, лиловыми полосками.

— Льюис, — сказала миссис Гарднер, — это мистер Де Кейзи. Мистер Де Кейзи из «Куартера».

— Пожалуйста, зовите меня Конни, — улыбнулся Конрад.

— Очень рад. — Мистер Гарднер слабо шевельнул рукой, словно говоря: «Не будем тратить время на рукопожатия». — Значит, вы из «Картера»…

Речь у него оказалась вполне внятной, хотя и замедленной — правый угол рта почти не двигался. Наверняка в молодости мистер Гарднер был привлекательным мужчиной. Высоким и стройным, но сейчас стройность эту скорее можно было назвать болезненной худобой. Банный халат, накинутый поверх рубашки и черных фланелевых брюк. Пара кожаных тапочек, старых и потрескавшихся. У кровати столик с пузырьками лекарств, коробочкой влажных салфеток и стаканом воды, из которого торчала соломинка. Воду в стакане давно не меняли — там, где она высохла, на стекле остались следы.

Конраду очень хотелось убрать пузырьки, протереть стол, вылить несвежую воду, снять с мистера Гарднера халат и вытащить старика погулять на солнце. Но он сказал:

— Мистер Гарднер, миссис Гарднер, я пришел помочь вам всем, чем смогу. С чего лучше начать?

— Было бы очень хорошо сходить за покупками. — Этот мягкий, ласковый южный акцент, казалось, превращал все в изысканнейшую просьбу. — Только я еще не успела составить список.

— Тогда составляйте, — сказал Конрад, — а я пока мог бы пропылесосить дом.

— Правда?

— Конечно.

Грязь, пыль, волосяные катышки на полу и коврах неприятно контрастировали с порядком в коллекции кукол и со вкусом выбранной мебелью. Видимо, миссис Гарднер тяжело перетаскивать старый пылесос из комнаты в комнату. А муж, который на вид постарше ее, ничем не может помочь по хозяйству, рассудил Конрад.

Как выяснилось, оба они до пенсии были преподавателями в Университете Эмори. Мистер Гарднер вел у студентов английский язык и литературу, специализировался на поэтах и эссеистах первой половины девятнадцатого века. Миссис Гарднер преподавала компаративистику, знала французский, испанский, португальский, итальянский и немецкий. Ее главная тема — европейская литература 1870–1914 годов, то есть, как она объяснила Конраду, с начала франко-прусской войны и до начала Первой мировой. Детей у них не было. Семь лет назад, на пике своих доходов, супруги купили большой дом в Инман-парке — нимало не задумываясь о том, как будут выплачивать ипотечный заем, когда выйдут на пенсию. «Как-нибудь заработаем», «что-нибудь придумаем», «найдем, чем расплатиться». Два года назад, припертые к стенке, они продали дом в Инман-парке и купили этот скворечник в Кочантауне, надеясь, что им хватит на жизнь скромной пенсии и денег от продажи дома. Каждый грош, оставшийся после повседневных расходов, шел на новых кукол и статуэтки. Гарднеры были мечтателями, детьми, но детьми культурными и добросердечными, которых невольно хотелось защитить.

— Ничего, если я прямо сейчас начну пылесосить? — спросил Конрад, вкатывая пылесос в спальню.

— Да-да, начинайте, — медленно произнес левым углом рта мистер Гарднер. Он даже не повернул голову. Сидел, тяжело опираясь на спинку кресла, и уныло смотрел прямо перед собой.

У Конрада почему-то больно сжалось сердце. Надо было как-то расшевелить этого грустного старого джентльмена, развлечь… Конрад порылся в памяти… ничего… о, вот отрывок, кусочек четверостишия!

— Извините, мистер Гарднер. Знаете, у меня в голове промелькнуло несколько строк, начало стихотворения, но я никак не могу вспомнить, что там было дальше. И автора тоже забыл. Нам в школе читали.

Конрад полагал, что такой интеллектуальный вопрос заинтересует старика, но мистер Гарднер продолжал равнодушно смотреть прямо перед собой, и рот у него был перекошен на левую сторону. Однако отступать поздно, и Конрад попытался:

Начинается так:

Я ни с кем не боролся — никто не стоил вражды.Любил я искусство — но больше любил я природу.

А дальше не помню.

Конрад повернулся к мистеру Гарднеру. Старик по-прежнему смотрел в пространство.

Я ни с кем не боролся — никто не стоил вражды.Любил я искусство — но больше любил я природу.Ладони я грел у огня, что давала мне жизнь,Теперь он слабеет, и я готовлюсь к уходу.[42]

Уолтер Сэвидж Лэндор, тысяча восемьсот пятьдесят третий год. Он написал это в семьдесят восемь лет.

Конрад ужаснулся. Надо же было вспомнить стихотворение о последних проблесках жизни! Теперь он не знал, что сказать…

Зато знал мистер Гарднер.

— Лэндор хороший поэт, но великим его не назовешь. Он слишком положительный, правильный, вежливый, он слишком удовлетворен тем, что у него уже есть, чтобы стремиться к чему-то большему. Сколько вам лет?

— Двадцать три, — сказал Конрад, забыв, что по новому свидетельству о рождении и правам ему двадцать четыре года.

— Двадцать три. — Старик так и не повернул голову. — Самый возраст интересоваться литературой. У вас столько времени… столько всего… должно просто из карманов вываливаться. Не думайте, что литература такое уж несметное богатство. Цивилизации жили без всякой литературы, и ничего. Это потом появился целый класс бездельников, которые читают и пишут, — теперь у нас есть литература. Когда я смотрел на множество поднятых рук в аудитории, мне всегда хотелось сказать студентам то, что я сейчас говорю вам. Но какой толк изображать из себя борца с предрассудками после того, как ты сорок лет зарабатывал на жизнь, сам принимая их всерьез. Или, по крайней мере, как должное.