Читать интересную книгу Масоны - Алексей Писемский

- Непременно напишите! - разрешил ему аптекарь.

Аггей Никитич, исполнившись надежды, что для него не все еще погибло, немедля же по уходе аптекаря написал письма к Егору Егорычу и Сверстову, сущность которых состояла в том, что он передавал им о своем намерении поступить в миссионеры аки бы для распространения православия, но в самом деле для внушения иноверцам масонства. Последние слова Аггей Никитич в обоих письмах подчеркнул. Ответ от Сверстова он очень скоро получил, в коем тот писал ему: "Гряди, и я бы сам пошел за тобой, но начинаю уж хворать и на прощанье хочу побранить тебя за то, что ты, по слухам, сильно сбрендил в деле Тулузова, который, говорят, теперь совершенно оправдан, и это останется грехом на твоей душе". Аггей Никитич очень хорошо понимал, что это был грех его, и ожидал от Егора Егорыча еще более сильного выговора, но тот ему почему-то ничего не отвечал.

XI

На Тверском бульваре к большому дому, заключавшему в себе несколько средней величины квартир, имевших на петербургский манер общую лестницу и даже швейцара при оной, или, точнее сказать, отставного унтер-офицера, раз подошел господин весьма неприглядной наружности, одетый дурно, с лицом опухшим. Отворив входную дверь сказанного дома, он проговорил охриплым голосом унтер-офицеру:

- Здесь господа Лябьевы живут?

- Здесь, - отвечал тот не очень доброхотно.

- Ты можешь им доложить обо мне? - спросил прибывший.

- Кто же вы такой? - спросил, в свою очередь, унтер-офицер.

- Я Янгуржеев, приятель господина Лябьева; поди доложи! - как бы уже приказал прибывший.

Унтер-офицер, впрочем, прежде чем пойти докладывать, посмотрел на вешалку, стоявшую в сенях, и, убедившись, что на ней ничего не висело, ушел и довольно долго не возвращался назад, а когда показался на лестнице, то еще с верхней ступеньки ее крикнул Янгуржееву окончательно неприветливым голосом:

- Их дома нет, болен Лябьев, не принимает.

- Как болен и дома нет? - спросил было Янгуржеев.

- Так, не велено вас принимать, вот и все! - объяснил солдат, сойдя с лестницы, и потом, отворив входную дверь, указал движением руки господину Янгуржееву убираться, откуда пришел.

- Отдай по крайней мере Лябьеву письмо от меня! - снова полуприказал тот, подавая письмо, каковое солдат медлил принять от него.

- Да о чем вы пишете им? - сказал он.

- Это не твое дело, дурак этакий! Ты должен отдать, - вспылил Янгуржеев и, бросив письмо на прилавок, ушел.

- Еще ругается, пропоец этакий!.. Ну, приди ты у меня в другой раз, я те спроважу в полицию! - проговорил ему вслед солдат; письмо Янгуржеева, впрочем, он отдал Лябьевым, от которых через горничную получил новое приказание никогда не принимать Янгуржеева.

- Я его и не приму; видал я этаких оборванцев-то, немало их спровадил, - объявил солдат.

Здесь считаю нелишним сказать, что жизнь Лябьевых в ссылке, в маленьком сибирском городке, не только их не сломила, а, напротив, как бы освежила и прибодрила. У Лябьева прежде всего окончательно пропала страсть к картам, внушенная ему той развращенной средой, среди которой он с молодых лет пребывал, потом к нему возвратились его художественные наклонности. Он, без преувеличения говоря, целые дни проводил в разного рода музыкальных упражнениях: переучил без всякой, разумеется, платы всех молодых уездных барышень играть хоть сколько-нибудь сносно на фортепьяно, сам играл и творил. Муза Николаевна тоже снова пристрастилась к музыке, и, к вящему еще благополучию ее, у нее родился ребенок - сын, который не только что не умер, но был прездоровенький и, как надо ожидать, должно быть, будущий музыкант, потому что когда плакал, то стоило только заиграть на фортепьяно, он сейчас же притихал и начинал прислушиваться. Дозволение возвратиться в Москву Лябьевы приняли не с особенной радостью и, пожалуй бы, даже не возвратились из Сибири, если бы не желали жить поближе к Марфиным. Из всего этого можно понять, сколь неприятно было им посещение Янгуржеева; особенно оно болезненно подействовало на Аркадия Михайлыча, так что он почти растерянным голосом спросил Музу Николаевну:

- Что мне делать с этим мерзавцем?

Тут уж Муза Николаевна восстала со всей энергией, на сколько та ей была свойственна.

- Делать то, что я уже приказала швейцару, - прогнать его, и больше ничего, - сказала она.

- Янгуржеева нельзя прогнать, ты не знаешь его!.. Если только я ему нужен, так он всюду будет меня встречать: на этом вот бульваре, на тротуаре, в обществе! Я всегда его терпеть не мог и никогда не имел силы спастись от него.

- В таком случае уедем в нашу подмосковную, - придумала Муза Николаевна.

- Но я хотел бы теперь здесь пожить; меня все приятели мои встречают с таким радушием, что мне желательно побыть между ними.

К счастию, все эти недоумения Лябьевых разрешила приехавшая к ним Аграфена Васильевна, продолжавшая по-прежнему жить в Москве с ребятишками в своем оригинальном доме (старичище, ее супруг, полгода тому назад помер). Лябьевы с первых же слов рассказали Аграфене Васильевне о визите и о письме Янгуржеева.

- Ах, он, жулик этакий, и к вам пробрался! - воскликнула она.

- А у вас он бывает? - спросил Лябьев.

- Как же!.. Сколько раз после смерти мужа наскакивал посетить меня, но я велела ему сказать, что если он будет жаловать ко мне, то я велю лакеям в шею его гонять.

- И я ему сказала через швейцара, чтобы ноги его не было у нас в доме, - подхватила Муза Николаевна, - потому что, согласитесь, Аграфена Васильевна, на все же есть мера: он довел мужа до Сибири, а когда того ссылали, не пришел даже проститься к нам, и хоть Аркадий всегда сердится за это на меня, но я прямо скажу, что в этом ужасном нашем деле он менее виноват, чем Янгуржеев.

- Ну, как же менее? - возразил Лябьев.

- Пожалуйста, хоть теперь-то не скрывай этого! Все знают, что ты только принял все на себя! - сказала с запальчивостью Муза Николаевна.

- Да этого черномазый-то и сам не скрывает! - подхватила Аграфена Васильевна. - У нас в доме хвастался: "Дураки, говорит, в воде тонут, а умные из нее сухоньки выходят!"

- Вот видите, какой он прелестный человек, - произнесла Муза Николаевна, - и после всего этого еще осмеливается писать Аркадию письма! Прочти, пожалуйста, Аграфене Васильевне письмо Янгуржеева! - прибавила она мужу.

- Что тут? Бог с ним! Все-таки человек в несчастии! - возразил на это Лябьев. - Письмо обыкновенное: пишет и просит денег взаймы.

- Нет, кроме того, он говорит, что помогал тебе и ссужал тебя; а когда и чем он тебе помогал? - горячилась Муза Николаевна.

- То есть как он мне помогал! - отвечал, усмехнувшись и покраснев немного в лице Лябьев. - Он мне советовал и даже учил меня играть наверняка, говоря, что если меня по большей части обыгрывали таким способом, так почему и мне не прибегнуть к подобному же средству.

- И как же ты после этого еще колеблешься, быть ли с ним знакомым или нет? - допрашивала Муза Николаевна.

- Я не в этом колеблюсь, - отвечал Лябьев, - но уверен только в том, что Янгуржеев от меня не отстанет.

- Как же он от тебя не отстанет? - спросила уже Аграфена Васильевна.

- А так, что поймает меня в каком-нибудь обществе; наговорит мне, может быть, любезностей, от которых трудно будет отвертеться, или, наоборот, затеет со мною ссору и наговорит мне таких дерзостей, что я должен буду вызвать его на дуэль.

- Вот это умно будет с твоей стороны, очень умно! Чтобы тебя опять в солдаты разжаловали! - воскликнула Муза Николаевна, и на ее глазах показались слезы.

- Я, конечно, этого не сделаю теперь, - поспешил ее успокоить Лябьев, но все-таки может выйти скандал.

- Где же это он поймает тебя? - вмешалась снова в разговор Аграфена Васильевна.

- Везде я могу его встретить; он, вероятно, по-прежнему бывает всюду, сказал Лябьев.

- Ну, нет, дяденька, это шалишь! - возразила Аграфена Васильевна. - Его теперь никуда не пускают, да ему не в чем и показаться-то прежним знакомым своим: у него сапог даже порядочных нет; по кабакам он точно что шляется. Я вот, сюда ехадчи, видела, что он завернул в полпивную, но ты по кабакам-то, чай, не ходишь?

- Слава богу, пока еще не хожу, - отвечал, усмехнувшись, Лябьев.

- Ну, так что же? Стоит ли и разговаривать об этом черномазом дьяволе? - отозвалась Аграфена Васильевна, но это она говорила не вполне искренно и втайне думала, что черномазый дьявол непременно как-нибудь пролезет к Лябьевым, и под влиянием этого беспокойства дня через два она, снова приехав к ним, узнала, к великому своему удовольствию, что Янгуржеев не являлся к Лябьевым, хотя, в сущности, тот являлся, но с ним уже без всякого доклада господам распорядился самолично унтер-офицер.

- Если вы, ваше благородие, будете шляться к нам, так вас велено свести вон тут недалеко к господину обер-полицеймейстеру, - сказал он, внушительно показав пальцем Янгуржееву на обер-полицеймейстерское крыльцо.

Калмык ни слова не возразил на это и ретировался назад, так как последнее время он сильно побаивался обер-полицеймейстера, который перед тем только выдержал его при частном доме около трех месяцев по подозрению в краже шинели в одном из клубов, в который Янгуржееву удалось как-то проникнуть.