роли "кошачьей лапы" для интересов поселенцев. Например, в Новой Зеландии в первые десятилетия после начала колонизации в 1840 г. власти приложили немало усилий, чтобы защитить маори от захвата земель, запретив прямую передачу собственности частным лицам британского происхождения. Как и у североамериканских индейцев, у маори не было представления о земле как о чем-то независимом от племенных общин и власти их вождей; можно было отдать или даже продать права пользования, но не саму землю. Поэтому европейская правовая система поначалу была для них совершенно непонятна. Колониальное государство придерживалось королевских прерогатив в распоряжении всеми землями, пользуясь своего рода правом первоочередного отказа и используя пожалования земель короны как средство сдерживания анархии частных интересов. Такие гранты, конечно, были ступенькой к постоянным земельным трансфертам, и в принципе суды отдавали предпочтение "гарантиям владения" перед фиктивными "правами аборигенов". Однако гранты Короны могли быть отозваны, если земля не была "улучшена" в результате использования. Во всех британских колониях (и во многих других) власти в определенный момент принимали меры по защите коренного населения от поборов поселенцев, но, естественно, в рамках общей близости между государством и поселенцами. Одним из основных общих интересов было обуздание мобильных групп населения. Но мотивы часто были разными: поселенцы рассматривали "бродячие племена" как конкурентов за землю, а государство - как угрозу порядку и неиспользуемый источник налоговых поступлений.
В-четвертых, классическому поселенческому колониализму присуща тенденция к полуавтономному государственному строительству. Поселенцы хотят сами управлять собой и стремятся к демократической или, по крайней мере, олигархической политической системе. Резкое отделение большинства британских поселенцев Северной Америки в 1776-83 гг. и провозглашение независимости бурскими республиками Южной Африки в 1852-54 гг. оставались исключениями. Только в 1965 г. в Южной Родезии (позднее Зимбабве) произошло очередное восстание поселенцев по поводу политической формы государства. Большинство поселенцев нуждалось в защитном зонтике империи: предполагалось, что страна-мать позволит им заниматься своими делами, но в случае необходимости предоставит в их распоряжение свои инструменты власти. По этой причине положение поселенцев, особенно в колониях африканского типа с туземным большинством, могло быть только полуавтономным. Они ни в коем случае не были простым орудием метрополии, более того, часто стремились влиять на политический процесс в ней. Особенно хорошо это получалось у алжирских колонов: их представительство в парламенте в Париже было источником силы, но зависимость от колониальных военных служила постоянным напоминанием о том, что их положение может однажды оказаться под угрозой. Британские доминионы выбрали другой путь. В Канаде, Австралии, Новой Зеландии и, по-своему, в Южной Африке поселенцы в течение XIX века взяли в свои руки колониальное государство и его основные инструменты принуждения, не связывая себе руки формальной инкорпорацией в британскую политическую систему. Ни одна из британских колоний никогда не посылала депутатов в Вестминстер, и доминионы то и дело противодействовали планам более тесной интеграции в рамках империи. Задолго до появления национально-освободительных движений поселенцы стали основным источником беспорядков в европейских заморских империях. С точки зрения колониального государства, эти "идеальные коллаборационисты" были еще и упрямой и неуправляемой клиентурой. "Демократия поселенцев" была целью, которая неизменно указывала за пределы империи.
В-пятых, классический поселенческий колониализм был исторической силой с огромной преобразующей энергией. Природная сфера испытала это на себе как никакая другая. Редко когда в истории относительно небольшие группы людей за столь короткий срок вносили столь радикальные изменения в окружающую среду, как это делали поселенцы в неоевропейских регионах мира. Это произошло еще до великих технологических революций, связанных с появлением трактора, искусственных удобрений и бензопилы с приводом. Долгое время европейские и евроамериканские переселенцы мало что знали о природе тех регионов, где они стремились устроить свою жизнь, и поэтому первым их рефлексом было освоение привычных аграрных ландшафтов. Основные успехи на первых порах были достигнуты в тех регионах, где природные условия напоминали европейские. Но со временем они осознали потенциал необжитых пространств, а также естественные пределы всех возможностей, открывавшихся перед колонизаторами. Скалистые горы, австралийская глубинка, канадский Крайний Север, болота Западной Сибири, сахарский юг Алжира - все это ставило перед переселенцами задачи такого масштаба, который европейцы даже не предполагали. Поселенцы разрушали экосистемы и создавали на их месте новые. Они уничтожали виды животных и заселяли новые - иногда намеренно, иногда как неосознанные носители "экологического империализма", который распространял формы жизни, от микроба и выше, по всей планете. Новая Зеландия, территория настолько далекая, что европейцы не рассчитывали туда вернуться в ближайшее время или вообще вернуться, произвела революцию в своей биологической структуре. Корабли капитана Кука казались Ноевым ковчегом, когда они сошли на берег в 1769 году в стране, где не было млекопитающих, кроме собак, летучих мышей и небольшого вида крыс. За несколько десятилетий до появления первых поселенцев вместе с Куком и его людьми прибыли крошечные патогены и великолепные свиньи - и остались. Затем поселенцы привезли с собой лошадей, крупный рогатый скот, овец, кроликов, воробьев, форель и лягушек, а также дичь, от которой английские джентльмены даже в колониях зависели как от любимого вида спорта. Маори, увидев в этом вторжении не только угрозу, но и возможность, с большим успехом занялись свиноводством. Шерсть стала основной статьей экспорта колонии: к 1858 году на двух островах насчитывалось 1,5 млн. овец, а через двадцать лет - 13 млн. Новая Зеландия была лишь особенно драматичным примером экологических изменений, которые колониализм поселенцев вызывал повсеместно. В XIX веке "Колумбийский обмен" растениями и животными превратился из трансатлантического в глобальное явление, а вторжение поселенческого сельского хозяйства стало более масштабным и глубоким, чем когда-либо прежде.
6. Завоевание природы: Вторжения в биосферу
Границы взаимодействуют друг с другом. Определенный опыт, полученный в одной из них, может быть впоследствии перенесен на аналогичные общие рамки в других местах. Пограничные войны средневековой испанской знати с исламскими королевствами и последующие нападения на коренное население Канарских островов сформировали тип характера, хорошо приспособленный для завоевания Америки. А люди, которые в XVII веке служили английской короне в Ирландии, впоследствии могли быть с успехом использованы за рубежом. Связанные международной торговлей, границы стали подвергаться адаптационному давлению со стороны мирового рынка; производители одних и тех же экспортных товаров - пшеницы, риса или шерсти - оказались в состоянии острой конкуренции. Зачастую для защиты своих интересов они использовали схожие стратегии. Например, в конце XIX века и Калифорния, и Австралия рассматривали садоводство и плодоводство как защиту от колебаний мировых цен на зерно. Границы также находились в экологических отношениях друг с другом. Обмен между ними все больше планировался, так, например, калифорнийцы импортировали австралийский