Читать интересную книгу Прыжок Волка - Вадим Тарасенко

"Вот так он, наверное, смотрит через прицел своего автомата".

— А в заповеди же написано: "Не убий", — офицер грузно навалился на стол, стараясь поближе приблизиться к Кедрову. — И больше ничего там не написано, командир. Там не написано, что можно убивать «чехов», что можно жестко зачищать их аулы, стреляя на любое движение. Только: "Не убий" и точка. Ох, будем мы с тобой гореть в аду. Радует только одно. Знаешь, что, командир?

— Что? — тихо спросил Андрей, не отрывая взгляда от этих кусочков льда.

— Что те, кто нас посылает туда, тоже будут гореть там. Бог не фраер, командир. Он все видит! — Доставалов грубо расхохотался.

Кедров слышал такой смех. Так смеются, когда издеваются над беспомощным, находящимся полностью в твоей власти врагом.

— И вот за это, за то, что то дерьмо наверху, — Доставалов ткнул рукой куда-то вверх, тоже будет гореть с нами в аду, давай с тобой выпьем, майор, — лейтенант схватил со стола бутылку водки и уверенным движением плеснул Андрею и себе в рюмки. — Давай, — сказал он, чокаясь. — А дерьмо всегда будет наверху. На то оно и дерьмо. Это физический закон!

Ротный только сейчас заметил, что слова Доставалова с интересом слушают все сидящие за столом. И только субординация мешает им вмешаться в разговор двух офицеров.

"А по большому счету, мне крыть нечем. Да и что тут крыть? Всегда были и будут те, кто из просторных, богато обставленных кабинетов отдает приказы убивать, и всегда были и будут те, кто эти приказы будут выполнять. И Доставалов прав. В аду будут и те, и другие. Но полоскать эту тему не стоит. Все равно, кроме грязи ничего не получишь", — Кедров с шумом отодвинув стул, встал.

— Боевые друзья, — перекрывая шум, громким командирским тоном произнес майор спецназа. — Да, у нас бывает часто грязная, неблагодарная работа. Но ее надо выполнять. Потому, что или мы их, или они нас. Третьего не дано, — Кедров сделал паузу, обводя зал столовой. — Тут упомянули Бога. Да, Бог каждому воздаст за дела его. Никого не забудет. Но дела бывают праведные и неправедные. И я считаю, что мы выполняем праведное дело. Мы защищаем наш мир, наш образ жизни. Мы защищаем наше право видеть и понимать мир, как мы его хотим видеть и понимать, мы защищаем право наших женщин ходить без паранджи, мы защищаем наше право спорить и не соглашаться с чем и с кем угодно, без риска быть побитым за это камнями. Да, пусть наш мир, наша страна и несовершенны, но это наш мир и это наша страна. И мы будем это защищать. И мы это будем защищать еще и по той простой причине, что мы мужчины, настоящие мужчины. А настоящий мужчина всегда сверху. Всегда он имеет своих врагов, а не они его. Поэтому, выпьем за нас, за настоящих мужчин! — Кедров под одобрительный рев своей роты высоко поднял рюмку, как бы чокаясь со всеми, и резким движением выплеснул ее содержимое в себя.

— Молодец, командир, — в глазах взводного Доставалова по-прежнему стояли льдинки, — правильно сказал — мы должны иметь всех. И еще добавлю — иметь всех и не терять времени. Сам знаешь, со следующей командировки можно и не вернуться. Молодец, командир. Пью за тебя и за твою прекрасную Гюльчатай.

До конца этого вечера Андрей так и не решил, дать за это своему подчиненному в морду за эти слова или это было своеобразное пожелание ему счастья в личной жизни.

… Ту, которую гвардии лейтенант Доставалов называл Гюльчатай, пришла в себя, когда рота Андрея Кедрова вышла в назначенную точку и спецназовцы садились в прилетевшие за ними вертушки. Всю дорогу до Буйнакска, до полевого военного аэродрома, где роту ждали ее родные АН-12, девушка не произнесла ни слова, отрешенно глядя перед собой. Также молча она перешла в самолет и села в указанное ей кресло. Позволила пристегнуть себя ремнями.

— Командир, зачем дагестанскую Гюльчатай с собой тащим? — сквозь убаюкивающий гул авиационных двигателей, до дремлющего Андрея пробился голос Алексея Доставалова. — Это не по правилам.

— Алексей, правила иногда нарушаются. Мы этот долбанный аул, где положили Володю Кожемякина, тоже не по правилам атаковали.

— Смотри, командир, наверху это не понравится. Как бы не было у тебя из-за этого проблем. Это не тот трофей, который можно себе оставить.

— Какой на х… это трофей! — охватившая Кедрова злость мгновенно растопила легкий ледок дремоты, покрывший усталый мозг. — Мне что нужно было, так и оставить ее, валяющуюся без сознания на трупе "чеха"?

— Ничего страшного, родные или односельчане бы сняли.

— Родные, односельчане, — Кедров со злостью махнул рукой, — как они позволили, чтобы девушка очутилась среди этих бандюков?

— Против автомата особенно не поспоришь и не забывай, что это для тебя Гуляр бандит, а для той же дагестанки соплеменник. Так что в том доме она могла быть вполне добровольно.

— Все, лейтенант, тема закрыта.

Доставалов лишь молча пожал плечами.

Андрей и сам толком не знал, зачем он приказал забрать эту девушку с собой. Лейтенант прав, это было не по правилам. Они кто? Спецназ. Тихо возникли, провели операцию и также тихо исчезли. Кто это был, откуда появились, куда исчезли враг знать не должен. Спецназовцы живут не в пустыни. У них есть родные, близкие. И у тех же «чехов» может возникнуть большой соблазн сделать больно, очень больно своим обидчикам — убить, надругаться над близкими к бойцам спецназа людьми. Джентльменский кодекс войны уже давно не соблюдается ни одной из воюющих сторон. А тут сами тащим неизвестно кого к себе на базу. И поди знай, как эта девушка связана с «чехами» и какие у нее в голове тараканы. Все это так. Но вот эти огромные, темные глаза газели, в которых плескались страх и мольба — не убивай, их куда деть? Ну не может он выбросить из головы эти глаза, как не мог, глядя в них, нажать на спусковой курок.

Андрей привык доверять своей интуиции. Он был уверен, что его мозг сам, учтя невообразимое количество фактов, а не понукаемый извне, втиснутый в прокрустово ложе так называемой человеческой логики, выдаст правильное решение. Ведь как эта самая логика учтет такие, ускользающие, почти невесомые факты, как человеческая тоска, одиночество, какое-то подспудное недовольство собой и желание что-то, непонятно даже что, изменить в своей жизни? Главное — услышать это решение, которое, отнюдь, не будет выглядеть в виде четкой надписи. Мозг не компьютер, четко печатающий на принтере черным по белому. Это может быть почти неуловимый импульс, заставляющий повернуть влево, а не вправо или даже просто приостановиться, пропуская невидимую для обычной логики смертельную для тебя пулю. Это может быть непонятное даже для самого тебя решение попросить остановиться и выйти из свадебного кортежа, мчащегося за твоей невестой. Могут это быть и произнесенные, будто не по твоей воле, слова:

— Самойлов, бери Голубева, Рахметова и Сенцова и забери девушку с того дома.

И острослов и зубоскал сержант Самойлов мгновенно, до крови прикусит губу, грубо сминая свою улыбку, столкнувшись с твоим взглядом. Он лишь быстро ответит: "Есть!" и броситься выполнять твой приказ, ничего не спрашивая и не уточняя.

… Луна как-то смешно покачивалась в такт шагам. Настолько смешно, что хотелось рассмеяться. Он и рассмеялся, легко, беззаботно, как в детстве, видя что-нибудь смешное и еще не отягощенный условностями житейского этикета.

— Командир, ты че?

— Леха, глянь, как Луна смешно качается.

— Э, командир, все ясно. Серый, — Доставалов обратился к идущему по другую сторону от Андрея Евстюхову, — а ну давай ротному поможем. А то у него Луна на небе весело качается. Командир, а может в машину?

— Нет, хочу пройтись. Смотри, какая ночь прекрасная, когда еще такую увидишь! — Кедров оттолкнул руку пытавшегося его поддержать старлея Евстюхова и неожиданно сильным, чистым голосом запел:

Ніч яка місячна, зоряна, ясная,Видно, хоч голки збирай;Вийди, коханая, працею зморена,Хоч на хвилиночку в гай!

— Ротный, так ты у нас хохол?!

Сядем укупочці тут під калиною,І над панами я пан!Глянь, моя рибонько, — срібною хвилеюСтелеться в полі туман.

— Наполовину, Серый, наполовину. Мать у меня хохолка, а отец русак. А родом я из Воронежской губернии, из села, что почти на границе с Украиной. Там у нас все украинские песни поют, нет, не поют. Співа-ают! Чувствуешь, Серый, співа-ают, — Андрей еще раз протяжно, напевно произнес украинское слово и снова запел:

Гай чарівний, ніби променем всипаний,Чи загадався, чи спить;Ген на стрункій та високій осичиніЛистя пестливо тремтить.

Сильный, молодой голос легко возносился в черное небо, к блестевшим там звездам.

Небо глибоке засіяне зорями,Що то за божа краса!Перлами ясними попід тополямиГрає краплиста роса.

Спутники Андрея замерли, удивленно смотря на своего командира, такого они его еще не видели. Обычно сдержанный, немногословный, он часто производил впечатление человека замкнутого, не пускающего никого в свой внутренний мир, в котором, судя по всему было много горя и страданий.