Читать интересную книгу Колокола Бесетра - Жорж Сименон

Катехизис повлиял не только на его отношение к женщинам; он вспоминает тридцатилетнего аббата Винажа, который, собрав детей в ризнице, говорил:

– Для вечности все идет в счет, не пропадает ничто, даже самые сокровенные ваши мысли, и однажды мы увидим, как каждая минута прожитой нами жизни ложится на чашу весов.

В надлежащее время Могра был окрещен, принял первое причастие, прошел конфирмацию. Потом продолжал посещать воскресную мессу, иногда ходил к причастию. И только годам к восемнадцати постепенно перестал бывать в церкви – спокойно, без надлома или душевного кризиса.

Когда на пятнадцатом году жизни его стали терзать плотские желания, он стал бродить по вечерам вокруг публичного дома, который располагался тогда неподалеку от порта и чей красный фонарь производил на него очень сильное впечатление, даже когда он смотрел на него издали.

Дом стоял между двумя доками, где по ночам скрипели мачты и реи, одинокий дом, к которому тяжелой поступью, а иногда и зигзагами тянулись рыбаки.

В доме было два входа – один прямо под фонарем, ведший в просторный зал, где посетители попадали в общество женщин в коротеньких рубашках, другой, более незаметный, предназначался для «господ».

Однажды дождливым вечером он вошел в эту дверь и сразу заметил сомнение на лице г-жи Жанны, еще вполне аппетитной хозяйки заведения.

Он был так смущен, что даже обрадовался бы, если бы г-жа Жанна сочла его слишком юным. Но та в конце концов улыбнулась и позвала одну из своих девиц. Значит, он уже дорос, как тогда говорилось.

Возможно, это самое отчетливое воспоминание в его жизни, даже более отчетливое, чем картинка утра, когда пришла «Святая Тереза»: женщина сидит на краю кровати, раздвинув ноги, словно принося себя в жертву, бледная кожа и на ее фоне темный треугольник волос, от которого он не в силах оторвать взгляда.

На следующий день Рене сходил к исповеди и несколько недель прожил в ужасе, подозревая, что мог подхватить дурную болезнь. И тем не менее пошел туда снова. По правде говоря, в Фекане он не знал других женщин, кроме проституток. Ему и в голову не приходило завести подружку, как делали все молодые люди его возраста, или пойти как-нибудь вечером к консервной фабрике и подцепить какую-нибудь молоденькую работницу.

Было ли это с его стороны результатом известной лености? А может, робости? Или боязни выставить себя в смешном свете? Опасения никогда не вырваться из низов?

Впрочем, у него был тогда вполне реальный идеал, и даже не будет преувеличением сказать, что он чувствовал своего рода влюбленность. Да, он был влюблен в тридцатипятилетнюю женщину, г-жу Ремаж, супругу судовладельца, у которого работал его отец.

Не напоминает ли ее чем-то м-ль Бланш, если не учитывать того, что она моложе и общительнее? Г-жа Ремаж была урожденная Шабю, единственная дочь Шабю из Тавра, владельца "Новой галереи – самого крупного магазина в городе.

Судовладелец с женой жили в новой вилле, стоявшей у дороги в Ипор, над самым обрывом. У них было двое детей, и Рене, проходя мимо, иногда видел, как они играют в саду на лужайке.

Звали ее Одиль. Он часто наблюдал такую картину: она идет по улице, заходя иногда в магазины, а следом медленно движется автомобиль с личным шофером, и лицо у нее при этом спокойное, улыбчивое, как будто она всегда думает только о приятном. От ее белокожего лица с красиво очерченным ртом всегда веяло скрытой радостью, тихой верой в судьбу и людей.

Какая она сейчас? Пожилая дама, которую он больше никогда не видел, но тем не менее сохранил о ней давние воспоминания.

Была ли она и в самом деле такой безмятежной, какой ему запомнилась? В мыслях Рене она, так же как и м-ль Бланш, неразрывно связана с понятиями чистоты и опрятности.

Разница, впрочем, есть – ведь он давно уже не мальчик. В ту пору он пытался представить себе, как Одиль Ремаж занимается любовью, пытался вообразить ее в позах, которые принимали для него женщины из публичного дома. Но этого ему ни разу не удалось, хотя у нее были две дочери замужем, которые давно уже и сами имеют детей.

А вот с м-ль Бланш это у него получается, к его глубокому сожалению. Быть может, у него все же осталась от катехизиса тоска по целомудренности?

Жозефа убрала руку, в том месте, где она лежала, халат немного смят. Могра чувствует, что она скоро проснется. Ритм ее дыхания изменился. По ее лицу как бы проходят волны, напоминающие рябь, поднятую ветром на гладкой поверхности пруда.

В комнате жарко. Небо за окном начинает сереть.

Дождь усилился, вода с громким журчанием бежит по сточному желобу. Во двор въезжают машины, хлопают дверцы, люди спешат к крыльцу.

Могра снова слышит тот же ряд звуков, что и вчера, шаги на лестнице, в коридоре, в зале, и все это он способен распознавать лишь на слух.

Вот донесся аромат кофе, за дверью проплыли чьи-то тени.

Сегодня Жозефа просыпается сразу и как раз в тот миг, когда он на нее не смотрит. Ему жаль, что он упустил этот момент. Когда Могра поворачивает к ней голову, она уже застегивает халат, который выглядит немного помятым, так же как и ее лицо.

Ее совершенно не смущает, что он наблюдал за нею, когда она спала.

– Ну как, хорошо спали? Проснулись давно? Вам ничего не нужно?

Для нее проводить ночи в одной комнате с едва знакомым человеком было делом вполне естественным. Для него нет. Правда, если рассудить здраво, это нормально. Однако ему кажется, что он словно бы иногда подсматривает за ней. Но ее это настолько мало заботит, что она едва отворачивается, когда начинает пристегивать чулки к резинкам.

Неужели в свои пятьдесят четыре года он настолько наивен, что его волнуют такие простые вещи?

– Что-то я сегодня немножко заспалась, – говорит Жозефа, когда бьет половину. – Скоро уже придет моя сменщица.

Наскоро пригладив волосы, она выходит в коридор, оставляя дверь приоткрытой. Могра размышляет: доставили ли ему удовольствие эти полчаса или разочаровали? У него ведь столько вопросов, на которые он хотел бы найти ответ; в обычной жизни их отбрасывают или избегают, но на больничной койке они приобретают первостепенное значение.

Ему бы не хотелось уйти отсюда, не ответив на них. Слово "уйти – это эвфемизм, который он употребляет из скромности. Вчера, когда к концу дня он остался наедине с м-ль Бланш, ему в голову пришла одна мысль.

В отличие от предыдущих дней она не стала зажигать света, быть может, потому, что видела, как он взволнован, и хотела дать ему время прийти в себя, а может, сама была растрогана слезами пожилого человека.

Ведь для нее он почти старик. Некоторое время они оставались в полумраке, лишь свет из коридора просачивался в комнату сквозь шероховатое стекло. На какой-то миг он было принял себя за Жюблена, сидящего в тихой квартире на улице Рен.

Воспользовался ли Жюблен своими последними пятью годами, чтобы подвести итог, пересмотреть всю свою жизнь?

Могра оказался в том же положении, что и его друг, он в этом уверен, несмотря на оптимистические заверения Бессона, и ему бы хотелось разобрать свою жизнь по косточкам.

Речь не идет об исповеди, о суде совести.

– Отец мой, я грешен в том, что...

Нет. Рене стремится определить как можно объективнее, что у него остается из пятидесятичетырехлетней жизни

Аббат Винаж с убежденностью утверждал: «Все идет в счет. Ничто не теряется...»

Но в его жизни есть целые периоды, от которых сохранились лишь смутные и неприятные воспоминания. Ему так и не удалось представить, каким был Бессон во времена, когда они посещали кафе «Граф», и точно так же он не может влезть в шкуру того человека, каким он был в определенные периоды своей жизни.

Сейчас стыдно за кое-какие свои прошлые восторги и разочарования, которые кажутся теперь ничтожными и смешными.

Если все идет в счет, если ничто из наших поступков и даже мимолетных мыслей не теряется, то не следует ли ему отыскать в себе следы более глубокие, чем те несколько картинок, которые он не выбирал и даже удивляется, что именно они ему и запомнились?

Могра очень не по себе. Вчера, в сумерках, у него родился этот замысел, но он очень скоро признал его нелепым и, главное, неосуществимым. Не слишком ли большое значение он придает собственной персоне? Следует ли пересматривать свою жизнь год за годом, ничего не упуская, как это делается в биографиях всяких знаменитостей, где все ясно, логично и разложено по полочкам.

А у него ничего не ясно, ничего не разложено по полочкам, а, наоборот, все путается, даже ход времени. Могра неотрывно смотрит на приоткрытую дверь. Только что ему хотелось абсолютного одиночества, а теперь его уже охватила смутная тревога: что-то долго не идет м-ль Бланш!

Руки у нее холодные, на волосах – капли дождя. М-ль

Бланш кажется слегка рассеянной, как будто бы второпях еще не успела включиться в больничную жизнь. От нее пахнет улицей. Однако ее взгляд тут же становится ласковым: похоже, она рада его видеть.