Читать интересную книгу Съешьте сердце кита - Леонид Пасенюк

Ольга водворила книжицу Гёте на ее законное место и нехотя сделала вывод:

— Вот и у меня знания немецкого языка на том же примерно уровне, что у того «физрука». Так получилось, что с восьмого класса я вообще ушла. Хвалиться тут, конечно, нечем. Это просто к слову пришлось.

Уже собравшись уходить, Ольга в упор, как это она иногда умела, задала вопрос:

— Это правда, что вы сегодня прошли мимо недомерка и даже бровью не повели? Будто это вас и не касается, а? Это правда?

Геннадий всегда немного сутулился. А сейчас на него неприятно было смотреть. У него будто что-то сломалось внутри.

— Правда, — глухо и без вызова сказал он.

— Что же вы так?.. Это же — ну, долг ваш, работа ваша, для этого вас сюда послали и деньги вам платят.

Геннадий не выдержал, сорвался на крик:

— Ну, послали, ну и что же?! Послали и оставили наедине со всеми этими… штуками. А что я один могу? — Он сказал тише, уже взяв себя в руки: — Приходится кое-что и не замечать, проходить мимо.

Ольга стояла и качала головой.

— Ах, бедненький… Нянька понадобилась?

Ей нравился этот парень. У него было тонкое интеллигентное лицо, большие серые глаза, прямой нос с нервными ноздрями. У него были такие потешные вихры. Она думала, что лучше бы Геннадий десять раз ее тогда поцеловал, даже не заикнувшись о любви, чем читать ему сейчас нотации. Да, ей показалась незначительной тогдашняя обида : поцеловал — и не убыло бы ее от этого (правда, так рассуждала она задним числом, под впечатлением минуты).

Может, у нее не было права читать ему нотации? Сама-то она какой была? Не ошибалась, не падала? Никогда не пасовала?.. Да, но она все-таки женщина. Это ее не оправдывало, но позволяло требовать от мужчины, чтобы он был мужчиной.

И она проговорила безжалостно: — Ненадолго же тебя хватило… юный Вертер! Ну что ж, оставайся, страдай.

Трудно было ожидать, что после такого разговора Геннадий попадется Ольге на глаза. Впрочем, говорили, что он опять ушел с китобоями. Она чувствовала: это надолго. Она знала: это хороший признак, это все-таки заявляет о себе характер… Конечно, Ольга была злой, казня Геннадия презрением, — а чем бы еще смогла она его пронять? Презрение — оружие отточенное. Иногда оно глубоко ранит. Но если в человеке есть хоть гран гордости, хоть один гран…

В те дни по острову победно — от Кратерной бухты до мыса Морских Львов — шествовала Одри Хэпберн, изящная девушка с одухотворенным лицом статуи. Она была непосредственна, шаловлива и по-женски умна. Она была само врожденное лукавство. Она была Великой Женщиной и тонко давала это понять в любой роли, будь то Наташа Ростова из «Войны и мира» или изломанная принцесса Анна в «Римских каникулах».

Ольга ходила смотреть эти фильмы шесть раз — отчасти потому, что ей намекнули, будто у нее такой же, как у Хэпберн, разрез глаз, отчасти потому, что больше некуда было пойти.

В обществе этой актрисы Ольга отнюдь не скучала. Она забывала и размолвку с Геннадием. А если о чем жалела в эти дни, то разве об одном: на остров (вместе с Одри Хэпберн) завезли продукты в достаточно разнообразном ассортименте, а вдобавок какой-то глупый китобоец сообщил по радио на капитанском часе, что имеет на борту пяток лишних мешков свежей капусты. Не нужна ли, мол, капусточка. Какой глупец, ему что же, невдомек, что на острове сей фрукт, увы, не произрастает?

А кроме того, приводили кондиционных китов, и в столовой она делала роскошные котлеты с чесноком и сушеным луком.

В общем питание наладилось, жить стало веселей. И Ольга жалела, что Геннадий болтается где-то там в море. У нее, видно, в крови было: она должна за кем-то ухаживать, о ком-то заботиться. У нее это, видно, было в крови…

Может, потому-то и только потому она зачастила в общежитие китообработчиков, чтобы быть в курсе, как там на промысле и где бороздит море китобоец «Буран», на котором находился Геннадий.

«Буран» ушел на север Курил и обслуживал теперь другой китокомбинат. Но в последние дни он стал перемещаться к югу…

Как-то Главный Биллибонс, яростно стукнув по столу костью домино, на секунду повернулся к Ольге и подмигнул:

— Завтра, слышь, приходит «Буран». На капитанском часе узнал. Уж ты встретишь дружка свово милово. — Он явно дурачился. — Свово разлюбезново Генку…

Ольга посмотрела на него, как на больного.

— Ты бы стучал меньше по столу, больше бы головой думал.

— А «козел» после перетягивания каната — самая умственная игра, — съязвил он. — Так что можешь не переживать за мою голову.

— И пил бы поменьше.

— Ну, не скажи… Без питья на Курилах никак невозможно. Курилы, дорогуша, — край вулканов и камней, проспиртованных людей!

Ольга покрутила у виска пальцем, и это означало, что, несмотря на «самую умственную игру», У Главного Биллибонса с умственными способностями не все в порядке.

Ольга была на комбинате, когда «Буран» бросил на рейде якорь. И она увидела Геннадия, едва тот ступил на берег. Но она его с трудом узнала: у Геннадия отросла светлая окладистая бородка. Он стал как заурядный биллибонс — в этих своих сапогах, с бородой, обветренный. Он ничем теперь не отличался от других китобоев.

Ольга в смятении отступила, но он заметил ее, подошел, дружелюбно протянул руку.

— Здорово, Оля. Как живешь?

— Ничего живу, — сказала Ольга. Он помедлил, что-то соображая в уме.

— Зашла бы вечерком, а? Я ведь скучал по тебе. Правда, скучал…

— Не знаю. — Ольга посмотрела в сторону. — Зачем? Ни к чему ведь это.

Он переступил с ноги на ногу, тоскливо поджал губы.

— Ну, если ты так считаешь… А мне было бы приятно. Знаешь, в море я еще не бывал по стольку. Меня порядком трепануло, травил до жвакогалса. Потехи было!

Ольга усмехнулась, хотя не было смешно. Он стал говорить, как завзятый мореман. Слова-то какие: жвакогалс, трепануло, травил.

Она не знала, как отнестись к нему — к его виду, лексикону, некоторой развязности. Все это могло оттолкнуть ее, потому что попахивало явной дешевкой, а на дешевку у нее был хороший нюх. Но она видела, что вместе с тем он стал сильнее — может, не физически, может, изменения, происшедшие в нем и с ним, вовсе не выражались только внешне.

Вечером она пошла к Геннадию — сделала вид, что заглянула мимоходом. Он обрадовался, и засуетился вокруг стола, освобождая уголок от груды фотопленок, и бегал вокруг электроплитки, на которой что-то жарилось и аппетитно чадило.

Ольга впервые увидела, что, как и в столовой, пол его комнаты тоже был исколот, изодран шипами сапог.

Искоса за ним наблюдая, она вдруг отметила, что бородка ему, кажется, идет.

— Хочешь сердца кита? Горячее, с пылу, с жару, как раз со сковородки. — Геннадий тут же спохватился: — Или кофе со сгущенкой?..

Она бездумно сказала, не сообразив даже, что их роли странно переменились: — Хочу сердца.

Он положил ей на изящную японскую тарелочку несколько .ломтиков.

Ольга машинально жевала эти ломтики — они имели приятный вкус говяжьей печени. Потом она отодвинула тарелочку и о чем-то случайно начала говорить.

Он подсел к ней — в комнатушке кровать была единственной «мягкой» мебелью — и, в свою очередь, поведал о приключениях на китовом промысле.

Он говорил снисходительно к самому себе, к своим промахам и заблуждениям. Он что-то усвоил и принял, а что-то презрел и постарался забыть.

Рука Геннадия тронула ее талию, она легла на талию доверительно и по-братски — может, потому Ольга не оттолкнула его, не дернулась в испуге. Ольга даже подумала, что на такую руку приятно опереться. Почему бы и нет?.. Рука была неожиданно крупной, мозолистой, с обломанными ногтями.

Все-таки Ольга отодвинулась т— легко, чтобы не обидеть его, потому что ведь он ничего такого в мыслях не имел… Вдруг она поняла, что не испытывает к нему прежнего влечения, да ведь и он был не тот, не прежний. Что-то было в нем к лучшему, и что-то в ней успокоилось.

Мир показался простым и ясным.

Незаметно для себя Ольга придвинула тарелочку с синей каймой. Доедая ломтики сердца, она пришла к выводу, что и сама изменилась. Что завтра — именно завтра, не откладывая и не торгуясь с совестью, — пойдет и скажет насчет того вина, которого завезли на миллион… Она еще не знала, кому следует об этом сказать. Но она скажет. Надо будет — напишет. Надо будет — закричит. Она не станет презрительно коситься на Витьку Биллибонса. Она возьмет его в оборот. Сделает ему совсем красивую жизнь. Уж на это у нее сил хватит.

Над морем рокотала гроза.

Такой грозы Ольга не видала. Затейливые рисунки ее молний пропитывали коричневую штору на окне. Штора как бы тлела и дымилась. Она готова была вспыхнуть жадным бесноватым пламенем.

Ольга смотрела на штору, и ей чудилась световая реклама больших городов. «Пейте томатный сок?» — требовали торопливо бегущие неоновые буквы. «Храните деньги в сберегательной кассе!» — убеждали они. Но если бы Ольга была рекламодателем, то повелела бы написать на крышах всех городов неоном, аргоном, чистым пламенем: «Охотьтесь на львов!», «Покорите пустыни и обуздайте моря!», «Пейте ледниковую воду высокогорий!», «Ешьте сердце кита!» Плохо, что нет такой рекламы. Она должна быть. Люди должны знать вкус, цвет и запах крутого таежного чая. Они должны научиться ценить удобства палаток и судовых кают — это нехитрое жилье воспитывает много надежного в человеке. Оно вырабатывает иммунитет против ветра ледяных пустынь и зноя тропических дебрей.