Читать интересную книгу Серенький Волчок - Сергей Кузнецов

Марик говорил, что он чудовищно ленив и поэтому старается устроиться на работу, где фактически требуется только присутствие на рабочем месте, при минимальных - по его меркам! - интеллектуальных усилиях. Да, необходимость идти на работу к девяти часам - единственное, что может поднять утром. В противном случае Марик будет спать сначала до полудня, потом до двух, потом до шести и так - пока день с ночью не поменяются местами. Когда они ездили с Машей отдыхать - в Эйлат, на Синай или в Европу - так оно всегда и происходило: к концу первой недели они выползали на пляж к закату, не успевали куда собирались, и в конце концов возвращались в Хайфу не выспавшиеся, потому что гуляли всю последнюю ночь, а утром паковали вещи.

Маша купила себе этот будильник, когда рассталась с Мариком. Увидев в маленькой лавке на Адаре, она сразу поняла: то, что нужно - никакого хромированного металла и громкого тиканья, никакого мариковского антиквариата, никаких воспоминаний о Марике. Так всегда, по внезапному наитию, она и покупала самые любимые вещи: так, вскоре после приезда в ювелирной лавке в Иерусалиме купила себе дешевое колечко с хамсой, "рукой Мириам" - и с тех пор почти не снимала с пальца, хотя вообще-то не носит колец, не любит, но про это сразу поверила - приносит удачу, как и говорил жуликоватого вида продавец, тараторивший на иврите и английском с чудовищной скоростью. Хамса была в Израиле повсюду - общий для арабов и евреев амулет с изображением анатомически невероятной руки со вторым большим пальцем, добавленным вместо мизинца для симметрии. Ее вплетали в узоры решеток, подвешивали на цепочках в домах, носили на шее и на руке. Маша так толком и не узнала, оберегает ли он от злых сил, приносит ли удачу, но кольцо носила вот уже шесть лет.

Так и в тот раз, в лавке на Адаре, она знала, что должна купить этот будильник, - и уже заплатив двадцать шекелей, засомневалась - как она будет просыпаться от такого тихого звонка? Но оставшись одна, Маша с недоумением выяснила, что просыпается без будильника - где-то на час позже, чем обычно будил ее Марик. После того, как она решила зарабатывать продажей собственных картинок, рано просыпаться нужно было только в дни ярмарок, куда Маша приносила бедуинов на верблюдах, Стену Плача, виа Делароза, старый Иерусалим, просто пальмы у моря. Картинки брали хорошо, стабильные деньги, хотя и небольшие. Пару раз удавалось хорошо продать большие пейзажи, нарисованные, еще когда она жила с Мариком (кольцо помогло?). На деньги, вырученные за каменные статуи Тимны, Маша поехала в Прагу; а вид на бахайский храм обернулся билетами в Москву и обратно.

Вот уж разные получились поездки: в Праге Маша остановилась в дешевом хостеле, была все время одна и весь город исходила пешком. В Москве ее возят на машине, поселили в трех звездах и окружили заботой - но все это выглядит запоздалой компенсацией за то, что Сережи Волкова в Москве не было, как, впрочем, не было уже и в Праге и в любом другом городе мира.

Волков увидел ее в Староместской толпе - Маша глазела на знаменитые часы. Каждый час Христос и апостолы шли друг за другом, а Смерть с песочными часами замыкала шествие. Маша увидела Волкова, едва за Смертью закрылась дверца - он окликнул, она обернулась, еще думая, не переехать ли в Прагу, сменить натуру и продавать картинки здесь, а не выискивать еще не охваченные дома в богатых кварталах Хайфы. Маша как раз представляла, как нарисовала бы Смерть с часами, когда кто-то закричал через всю площадь: "Маша! Манейлис!"

Сейчас она лежала под одеялом в гостинице, смотрела, как четвертая единичка превращается в двойку, потом - в тройку, и думала о пражских часах, о песочных часах в руках Смерти, о смерти Сережи Волкова, о том, когда она улетит из Москвы и сможет ли растянуть деньги на три недели, особенно учитывая московские цены.

ЧертМаша вскочила с кровати. Она же совсем забыла, в полвторого Иван собирался заехать, свозить на ланч. А сейчас уже 11:25, то есть 12:25 по Москве. Маша бросилась в душ - похоже, с утра ванну принять не удастся, - но под струями горячей, воды, непривычно пресной на губах, снова успокоилась. Время еще есть, что она так разнервничалась, в самом деле. Неужто из-за Ивана?

Да, в ее жизни явно не хватало сдержанных и спокойных мужчин, способных полвечера просидеть, не говоря ни слова, как герои старых американских кинокартин. Марик в свое время целый год таскал ее с собой в местную синематеку и брал в прокате только черно-белые фильмы, восхищаясь их стильностью. Смешно - сам он ничуть не походил на героев, что в пелене табачного дыма небрежно опираются на стойку бара, с сигаретой или стаканом виски в мужественной руке. И дело было, конечно, не в виски, не в сигарете, а в чем-то неуловимом, чего у Марика не было, а у Ивана - было. Даже то, что вчера Иван пил всего-навсего капуччино, ничуть не мешало, хотя Маше все-таки не доставало вьющейся в воздухе никотиновой вуали.

Что ни говори, жаль, что в "Кофе Бине" нельзя курить.

Ночью разошлись только после закрытия кафе. Иван подвез до гостиницы, но из машины не вышел, приложился на прощание щекой к щеке, вот уж не знала, что в России теперь тоже так принято. Может, два бокала пива дали о себе знать, но Маша, прощаясь у "Кофе Бина" с новыми знакомыми, испытала давно забытое чувство, словно когда-то, много лет назад, в Крыму, где к вечеру те, кого утром встретила на пляже, становились самыми близкими людьми на свете.

Но им давно не двадцать лет, и за их спинами не разбиваются морские волны, а шумит, не умолкая даже ночью, московская улица, и все они не вчерашние дети, вырвавшиеся от своих родителей и из своих городов, а взрослые тридцатилетние люди. Былого Крыма не вернуть, как не вернуть Сережу Волкова, как не вернуть ту девочку, какой она была когда-то, девочку, готовую каждое лето заново поверить, что мир распахнут ей навстречу, как отцовские объятия, приснившиеся во сне, что давно уже не повторялся. Прощаясь вчера с Денисом, Вадимом и Таней, она испытывала нежность и благодарность к этим людям, которые собрались в такой тяжелый для них день, чтобы поддержать ее, Машу. Конечно, они не знали, что она не была Сережиной невестой: но достаточно и того, что этим вечером они были вместе, и им казалось, что они держатся, что стараются держаться.

Вчера в туалете "Кофе Бина" Маша услышала, как открылась дверь, зацокали каблуки, вошла девушка, не переставая говорить по мобильному, подергала ручки кабинок и так и осталась стоять, ожидая, когда кто-нибудь выйдет. Она говорила заикаясь и всхлипывая, пьяным, задыхающимся голосом:

– Я вот сижу, несу херню какую-то, а сама, блин, думаю, только бы не разрыдаться, только бы не разрыдаться. Сейчас вот поплачу, лицо умою и дальше пойду. Я на минутку только, ты, Алька, извини, что поздно.

Маша узнала Танин голос. Теперь уже неудобно было выйти, и она затаилась, надеясь, что Зелинская войдет в соседнюю кабинку.

– С Денисом, Иваном и Вадимом, - ответила Таня собеседнице. - Нет, они трезвые, им-то что. И с этой, Сережиной невестой. Ты мне скажи, как оно все случилось? Я же только вчера у него была, его же убили, когда сперматозоиды во мне еще были живы. Если бы не спираль, забеременела бы прямо в день смерти. Был бы Пашке, блин, подарок.

Таня привалилась к дверце Машиной кабинки, и теперь их разделяла тонкая прослойка гипсокартона. В просвете под дверью виднелись сбитые черные каблуки.

– Паша дома спит, и главное сдержаться и Вадима не трахнуть, потому что, понимаешь, я не могу сегодня ехать домой, я хочу туда, хотя бы в соседний дом, а Вадим мне ведь на хрен не нужен, буду себя завтра последней шлюхой чувствовать хуже чем когда с Сережей в обеденный перерыв в сортире. Вот он из меня шлюху при жизни делал и после смерти продолжает не могу я Алька больше хочется чтобы кончилось все это наконец а оно все не кончается похороны в воскресенье я его родителям уже звонила не ходить бы туда вовсе но не смогу потому что последний все-таки раз и Иван говорил что лицо совсем не пострадало посмотреть бы и попрощаться чтобы все кончилось уже сил моих нет больше поверь Алька сейчас умоюсь и пойду снова, умоюсь и пойду.

Открылась вторая дверь, мужской голос пискнул "извините", Таня вошла в соседнюю комнатку, слова стали неразборчивы, и, зачем-то досчитав до двадцати, Маша вернулась в зал. При ее приближении все замолчали, и захотелось стукнуть по столу, разбить что-нибудь и заорать, что она никогда не была Сережиной невестой и пусть они перестанут смотреть на нее с таким сочувствием, состраданием и пониманием, вон, пожалуйста, вернется Таня - ей и сочувствуйте, она хотя бы с ним спала. Но, конечно, ничего не сказала, только посмотрела, как Абросимов ставит еще два "бейлиса" перед Таниным местом, и решила, что не ее ума дело, кто с кем будет сегодня спать, все взрослые люди, все стараются держаться, каждый как может.

Нетвердой походкой вернулась Таня, с заново нарисованным лицом, нервно улыбающаяся. Глядя на нее, Маша удивилась, какая она худая. Таня отпила "бейлис" и, повернувшись к Абросимову, спросила: